Жизнь-это череда рисков

В четверг, прохладным, сырым и туманным сентябрьским утром Джон опознает тело Шерлока. Деревья уже начинают менять цвет, их листва переливается на углу каждой улицы красным, желтым и оранжевым. Это последнее буйство красок перед тоскливой серостью зимы напоминают Джону детство, иву возле материнского дома, становившуюся красивого золотисто-желтого оттенка, похожего на солнечный свет. Когда он входит в Скотланд Ярд, Лейстред ждет его на стойке регистрации. Он напряжен, губы бескровны, волосы взъерошены, а на щеке грязное пятно. Сейчас перед Джоном стоит не детектив-инспектор, а просто друг, с погасшими усталыми глазами. Ребенка Джон отдает Диммоку, у Эндрю он третий по счету любимый полицейский в мире. Через стеклянную стену кабинета Лейстреда доктор видит, как Диммок нежно баюкает его сына. В тот утренний час Шерлок был совершенно один в лаборатории Бартса, говорит Лейстред. Никто не мог предугадать, что баллон со слезоточивым газом рванет как бомба, вызвав цепную реакцию взрывов вокруг лаборатории. Была угроза обрушения всего крыла здания, которое еще не успели укрепить стальной арматурой после того, как Мориарти пытался его взорвать. Но в этот раз Джим оказался ни при чем. Криминалисты все еще изучали остатки баллона, но уже объяснили взрыв неисправностью производства. То, что Шерлок обнаружил это первым, спасло множество жизней. Джон забирает у Лейстреда вещественные доказательства и расписывается за них: за расплавленные остатки ключей и лупы - всё, что было с Шерлоком во время взрыва и всё, что удалось спасти. Еще осталось висевшее на крючке в коридоре лаборатории, а сейчас тщательно свернутое пальто. - Я хочу увидеть его, – говорит Джон. - Прости, – отвечает Лейстред. – Это не... – он смотрит под ноги. Его напряженное лицо искажается. – Джон, там не так много осталось. - А записи зубной формы [1]? - Уже сделаны. Но даже если они не... – Джон смотрит на его прыгающий кадык. – Ты уверен? Он уверен. Тело совершенно обезображено. Джон не ужасается – это тяжело, но он бывший военный, проведший значительную часть взрослой жизни в Афганистане. Он видел десятки трупов, которые вытаскивали из-под обломков, оставшихся от взрывов придорожных фугасов, видел подорвавшихся на противопехотных минах. И этот труп просто похож на те, остальные; от человека тут мало что уцелело, кроме иссохших костей - почти вся плоть и кожа на теле сожжены, конечности вытянуты от жара взрыва. Труп неузнаваем, за исключением остатков темной пряди за ухом. Когда Джон дотрагивается до нее, она пылью рассыпается под его пальцами. На пышно обставленные похороны пришли сотни людей. Джон сидит в первом ряду перед гробом, держа на руках сонного притихшего Эндрю. Мать Шерлока сидит слева от него, Майкрофт справа. Никто из них не плачет, и Джон думает, что они ведут себя очень по-британски. Шерлоку бы не понравилось проявление эмоций – они вечно сбивали его с толку. Шерлока хоронят в поместье, в фамильном склепе, где покоятся пятнадцать поколений семейства Холмс, где похоронен его отец. - Побудь со мной еще немного, Джон, – в тот же день просит Джона Аделла. Ее дом полон скорбящих, которые едят, пьют и неторопливо прохаживаются туда-сюда. Порой трудно представить, что половина этих людей доводилась Шерлоку родственниками, да и Джону, пожалуй, тоже. Лично знаком он был только с несколькими, еще с приема, на котором настояла Аделла, когда Джон и Шерлок заключили гражданский союз. На деле же большинства из этих людей Джон не помнит, они действуют ему на нервы, и он не чувствует особенной радости от созерцания вереницы лиц с характерными холмсовскими лбами и царственными носами. - Аделла. - Ты не должен быть один. - Я не один, – отвечает он. Она весь последний час держит его за руку, положив ее себе на колено и переплетя их пальцы. Ее кожа как бумага – бледная, тонкая. - Гарриет только что приехала из Нью-Йорка, чтобы поддержать Клару в ее начинаниях, – говорит Аделла, – а мой сын и его жена едва выкроили время, прежде чем Майкрофт сменит должность… - Я не один, Аделла, – прерывает ее Джон спокойно. – Мой дом в Лондоне. Эндрю ходит в детский сад, гимнастический класс и бассейн. Сын его главная забота – а теперь и единственная. Видно, что она хочет возразить, но сдерживается. Ее глаза блестят, наполненные такими эмоциями, которых Джон не может описать. Она крепко пожимает его руку, и доктор целует ее в щеку. – Спасибо, - произносит он. Они возвращаются домой. Джон, как всегда, убирается в квартире, играет с Эндрю, кормит его, даже когда тот морщит личико, не желая есть горошек. Каждый вечер после захода солнца он купает Эндрю в кухонной раковине, моет его светлые кудри, позволяя ему играть с пузырьками от пены и резиновыми игрушками, а потом нежно смазывает лосьоном его маленькие ножки, ручки и живот, пока малыш не засыпает. Проходит неделя, прежде чем Джон осознает, что все еще одет в костюм, в котором был на похоронах. На рукаве засохло пятно от детского питания. Два-три раза в неделю приходит Майкрофт, чтобы покачать Эндрю на колене и посмотреть, как они справляются. Джон отвечает ему невпопад, не слушая вопросы, и иногда, когда очень устает, позволяет Майкрофту взять часть забот на себя, покормить, искупать Эндрю или погулять с ним, приготовить им ужин. Бывает, Майкрофт тайно посылает одного из своих помощников убрать квартиру, хотя Джон этого не замечает. Часто он так устает, что с трудом ходит и соображает, позволяя Майкрофту помочь ему улечься в постель. Когда такое случается, Майкрофт, выглядя не по годам старым, садится на край кровати Джона и рассказывает ему о том времени, когда Шерлок был маленьким. С растрепанными кудрями и широкой, как солнце, улыбкой он бегал по их огромному поместью и был похож на маленького дикаря. Джон так ярко представляет эту картину, что, проваливаясь в сон, ощущает солнечный свет и запах мыльных пузырей, слышит детский смех и крики. Приходящие по ночам кошмары поражают своей яркостью и ужасностью. Каждую ночь Джону снится одно и то же: он полевом госпитале в Кандагаре - пыль-свет-смерть-пустыня-смерть -и Шерлок умирает на его глазах. Иногда Джон, ощущая животный ужас, снова оказывается в той ночи, когда Мориарти пытался убить их обоих, и воспоминание о крови Шерлока, его тканях и органах под руками так ясно, будто это происходит на самом деле, каждый раз заново. Шерлок кричит, и Джон, как бы ни старался, не может вытащить бомбу, скользкую и горячую. Иногда Шерлок заперт, как в ловушке, в джипе, который наскакивает на фугас, и Джон видит, как он сгорает заживо, как закипает его кожа, сжижаются глаза, до костей обугливаются губы, и всё смотрит и смотрит до тех пор, пока голос Шерлока не исчезает в пламени. Жизнь продолжается. По-прежнему нужно готовить еду, стирать, менять подгузники и мыть полы. Нужно отмечать первый день рождения Эндрю; Джон испек для сына пирог и помог ему открыть подарки от Майкрофта и его жены, от миссис Хадсон и бабушки и несколько маленьких подарков от сослуживцев Джона. Пирог получается немного суховатым, но Эндрю, кажется, этого не замечает, вымазавшись в нем с головы до ног. Джон даже пытается играть на скрипке, выходит ужасно, но Эндрю – добрая душа – все равно смеется и хлопает в ладоши. Медленно, неизбежно Шерлок исчезает из квартиры. Его незавершенные мысли оказываются ненужными, неоконченные эксперименты Джон выкидывает, освобождая Эндрю пространство для игр; он убирает расческу Шерлока, его мыло и лосьон после бритья, чтобы положить на их место детскую пену для ванны и чистые полотенца. В книжном шкафу он переставляет поближе книги по воспитанию и выделяет место под диски Эндрю с мультфильмами и музыкой. Раньше Джон по-глупому думал, что в его жизни было только «До Афганистана» и «После Афганистана», что по хрупкой грани между гражданской жизнью и ужасами войны и проходила та линия, которая предопределила дихотомию его существования. А теперь он вдовец в 37 лет, на руках у него маленький сын и бесконечные счета, и он так зол на весь мир, что порой даже не может в нем жить. Он скрывается на Бейкер-стрит до тех пор, пока вновь не обретает способность дышать и не избавляется от ощущения, что вот-вот лопнет грудная клетка. *** Эндрю так быстро подрастает. Из толстенького младенца и пухленького малыша он превращается в рано развившегося двухлетнего ребенка, красивого, неуклюжего, шумного и озорного. Он единственное светлое пятно в жизни Джона. И не имеет значения, что его биологические родители Шерлок и Гарри, а Шерлок и Джон указаны родителями в свидетельстве о рождении; Эндрю, с его кудрями, носом и складом ума, весь пошел в Холмсов, и любой мог бы им гордиться. Ребенок Джона не просто умный – он, без преувеличения сказать, гениальный. Об этом говорит воспитатель в детском саду, будто Джон слепой и сам не замечает, как умен его ребенок. Но теперь на это обращают внимание и другие, говоря, что Эндрю надо показать врачу и обследовать. Доктора проверяют Эндрю на всевозможные психические и физические заболевания, снимают магнитно-резонансную томографию мозга и целый месяц делают дорогостоящие тесты, прежде чем объявить, что, исключая проблемы со зрением, Эндрю совершенно здоров. - Он не вундеркинд, Джон, вундеркинды обычно одарены только в одной или двух областях: в музыке или искусстве, – их лечащий врач, доктор Смит, говорит с ярко выраженным американским акцентом. – Эндрю одарен в целом. Пошлите нашего психолога подальше, мы вызовем специалиста из Оксфорда. Ему 22 месяца, а он уже читает как второклассник. И не просто читает, а понимает, что читает. Он начинает осмысливать абстрактные понятия и логично рассуждает о несправедливости, к примеру, считает несправедливым, что в саду шоколадное молоко им дают только по пятницам. Джон мгновенье обдумывает его слова. - Ты хочешь сказать, что он не должен уметь все это делать? Дэвид фыркает, потирая рукой лицо. - Джон, ты пришел спросить моего мнения как врача, и я тебе его озвучил. Я никогда не видел ребенка, похожего на Эндрю. Ему почти два, он должен ковырять в носу и есть мелки, а не считать в уме. Эндрю умный, он чертовски умный, даже намного умнее, чем мы сейчас, на этой стадии его развития, можем оценить. Я могу сказать тебе: твой сын одарен, Джон. Глубоко одарен. Дэвид дает ему брошюры, книги и контактный телефон центра, в котором занимаются поддержкой родителей одаренных детей. По пути домой они заходят в «Теско», и Джон покупает Эндрю шоколадное молоко и диск с мультфильмом «Облачно, возможны осадки в виде фрикаделек». *** Вскоре после этого Джон принимает решение, что не будет относиться к Эндрю по-другому, иначе, чем раньше. По правде говоря, он понятия не имеет, что ему делать, как управляться с Эндрю, он сам еле-еле жив, но надеется, что ему не придется слишком сильно давить на сына, и тут же убеждается, что решил правильно. Он по-прежнему заставляет Эндрю убираться в комнате, складывать игрушки, накрывать на стол – хотя тот разбил 4 тарелки, прежде чем Джон, наконец, понял, что нужно перейти на одноразовые пластиковые. Он по-прежнему проверяет у сына домашнее задание, но не слишком придирается к помаркам, помня о том, что мальчик - единственный ученик в «Le Jardin à l'Ouest» [2], которому его задают. Эндрю слишком умный, но слишком маленький, развитие мелкой моторики у него не успевает за развитием ума, так что мальчик диктует ответы, а Джону приходится ему помогать писать. На этой неделе они проходят вычитание. Джон постепенно понимает, что его сын - существо с самыми неумолимыми, непоколебимыми привычками, и этим так сильно напоминает Майкрофта, что порой это просто пугает. Чем старше становится Эндрю, тем быстрее работает его мозг, словно набирающая скорость гоночная машина. Если Шерлок всегда позволял своему неистовому интеллекту находиться в свободном полете, не сдерживаясь ни в каких рамках, то Эндрю, подобно своему дяде, чтобы контролировать себя, придерживается строгого распорядка. Всё нормально, пока он завтракает без четверти восемь, в девять приходит в детский сад, а ровно в четыре папочка забирает его, неважно, будь то в дождь, в ясную погоду или в снег. Чай он пьет в пять, ванну принимает в шесть, потом немного смотрит телевизор, слушает чтение перед сном и ровно в восемь ложится в кровать. С Эндрю нет никаких сюрпризов, и любое отклонение от повседневной рутины приводит его к истерике. Поэтому самое последнее место во всей Вселенной, в котором Джон хочет оказаться - чертов «Теско», в пять часов вечера в понедельник. Обычно он делает покупки рано утром в воскресенье, до того, как худшая половина человечества встает с кровати. Ехать автобусом прямо от Бейкер-стрит было бы удобнее, но чаще они бегут от всего, что связано с воскресеньем; Джон одевает Эндрю потеплее, и они садятся в метро до станции Эдгвар-Роуд. В «Теско» в этот час воскресного утра всегда тихо, в магазине только Джон и несколько пожилых дам, и доктор выпивает кофе, сажает Эндрю в тележку, сунув ему коробку с хлопьями, чтобы его занять, и, вооружившись бесконечным количеством терпения, начинает делать покупки. Однако на той неделе в воскресенье утром у Джона была срочная операция, надо было залатать кое-каких безукоризненных образцов рода человеческого, которые немного переборщили с празднованием в честь выигрыша Кубка мира. У них были переломы, рваные раны, у одного даже внутреннее кровотечение. Будто Джон вновь вернулся Афганистан, только вместо солдат, которых он собирал по кускам, он лечил пьяных идиотов, нашедших приключений на свои задницы. Эндрю милый, просто чудесный ребенок, но его привычный режим дня нарушен, и мальчик без конца жалуется, напоминая Джону о том, что именно они должны делать сейчас. С того момента, как они входят из метро в переполненное «Теско», ребенок Джона, которого он любит всем сердцем, сводит его с ума. Эндрю неудобно, он сонный, ему не нравится этот шум, он беспрестанно жалуется: «Я не хочу эти крекеры, папочка», - хотя на этой неделе на них скидка, – «Мне не нравится сыр, он отвратительный, пожалуйста, не говори, что я кушаю его каждый день», «И нет, нет, не буду спагетти, не буду курицу – я вообще не буду кушать на этой неделе, папочка». Вдобавок Джон забыл дома на столе карточки на скидки, и это значит, что им придется платить за все полную цену, чего он не делал с той первой недели, как переехал к Шерлоку. Что еще хуже, ассортимент товаров в магазине не пополнялся с выходных, нет ни подгузников, ни туалетной бумаги. Цены на кофе выросли, цены на сосиски – любимую еду Джона – упали, а у упаковочных столов толпится по-настоящему жуткое количество народу. Джон и в более удачные дни не слишком хорошо чувствует себя в толпе, теперь же это абсолютно невыносимо: мамаши с детьми, мужчины в деловых костюмах, горланящие подростки и даже громко разговаривающие студенты из ближайшего университета, и Эндрю, разъяренный, без остановки ерзающий на месте. - Нет, папочка, - рыдает он. – Нет, нет, нет. - Эндрю, – говорит Джон спокойно, крепко сжимая ручку тележки и глядя сверху вниз на своего ребенка, который в ответ смотрит на него, багровый от злых слез. – Ты должен кушать. - Мне не нравятся эти продукты! – кричит Эндрю, извиваясь в тележке, чтобы добраться до покупок. Он выбрасывает банку бобов, следом летит пачка макарон. – Я не хочу их есть! - Они полезны, ты попробуешь их, и тебе понравится, – отвечает Джон, подбирая бобы и пасту, которые, к счастью, остались целыми после такого неожиданного полета. Когда он выпрямляется, Эндрю уже держит молоко, он разъярен и, хуже того, весь его облик выражает протест, в точности как было у Шерлока, и от этого перехватывает дыхание. Иногда Джон забывает, что Эндрю унаследовал нечто большее от своего папы, чем просто волосы и ум. Джон крепко вцепляется в тележку одной рукой, другой перехватывает молоко и близко наклоняется к сыну. - Если ты бросишь молоко, Эндрю Холмс, я очень, очень расстроюсь. – По лицу Эндрю, пробегает смятение - Джон попадает в уязвимое место. – Я не только расстроюсь, но и не покривлю душой, если скажу, что разочаруюсь. Это ненадолго останавливает его сына. Джон уже давно знает, как много значит для Эндрю его хорошее мнение, и высказывает его часто и открыто, и бог свидетель, что в такие моменты он не лукавит. - Я разочаруюсь не только потому, что мой большой мальчик устроил такую сцену посреди своего любимого магазина, но и тем, что сломал вещь, в которую вложен труд многих, очень многих людей. Эндрю кривится, опять приготовившись плакать, но Джон отвлекает его внимание: - Откуда берется молоко? Его ребенок ужасно сопит, подбородок у него дрожит, и Джон чувствует, как дрогнуло его сердце. Лицо у Эндрю такое, будто он готов броситься к Джону в объятья вместе с молоком, и Джон, мгновение понаблюдав за его реакцией, продолжает в том же духе. - М-молоко дают коровы. Му. - Верно. А откуда мы его берем? Прошлой весной детский сад Эндрю выезжал на экскурсию на ферму в Кент. С тех пор Эндрю увлекся, и все игрушки, которые ему подарили на день рождения, были связаны с фермой. Даже перед сном Джон читал ему рваную, с истрепанными уголками книжку «Уход за коровами». Джон, прикусывая губу, берет банку томатной пасты. - Верно. И как только его дадут коровы, потом что? Эндрю горестно прижимается щекой к крышке бутылки с молоком. - Потом фермеры очищают его. Какая-то женщина под весьма неудачным углом врезается в Джона, и он вцепляется в тележку, ожидая, пока нога перестанет пульсировать от боли. - Пастеризуют, – напоминает он сыну, морщась и осторожно сгибая пальцы на ноге, пока боль не утихает. Фермер Боб, конечно, об этом до хрена чего рассказал в своей книжке. – А потом? - А потом они упаковывают его в коробки и выпускают для детей. - Да, они упаковывают молоко в картонные коробки, в бутылки и банки, чтобы дети могли его пить. И после всей этой тяжелой работы, которую делают коровы и фермеры, красиво ли с нашей стороны будет бросать его на землю? - Нет, – голос Эндрю повышается, срываясь на вопль. Его глаза снова наполняются слезами. – Я не хочу эту кашу, – добавляет он. Джон медленно выдыхает через нос. - Ты любишь эту кашу. Кажется, ты расстроен, потому что мы уже целый час тут торчим. - Нет, она мне не нравится, – кричит Эндрю, и все начинается снова. Он кричит на весь магазин. Он рыдает, когда Джон выбирает мясо, вопит, когда тот покупает апельсиновый сок, и категорично воет, когда он кладет в тележку йогурт. Когда они становятся в очередь в кассе, Эндрю засыпает от собственного плача, отчаянно вцепившись в молоко, очки его сталкиваются на сторону, в волосы, а у Джона так сильно трясутся руки, что он роняет банковскую карту, которую вручает кассиру. Женщина-кассир сочувствующе ему улыбается, не заставляет отбирать у Эндрю бутылку, и подмигнув, продает молоко бесплатно. Возвращение домой превращается в целое приключение. Джон выходит из магазина, держа в руках 6 пакетов и одного вновь закатившего истерику малыша, который, полусонный и несчастный, неуклюже вытягивается на его больном плече и прерывисто плачет. Остановить такси в этот час на дороге почти невозможно, а ехать в метро такая скверная идея, что даже думать о ней не стоит, и Джон идет пешком до дома целую милю, Эндрю и покупки мертвым грузом лежат в его стремительно затекающих руках. Позже, когда покупки разобраны, Эндрю вымыт, накормлен, и, наконец, лежит в постели, Джон садится за кухонный стол, кладет голову на руки и плачет до тех пор, пока не чувствует, как опухло лицо и дрожат суставы. На эту ерунду он позволяет себе только десять минут, а потом заставляет себя собраться и продолжать идти дальше. По правде говоря, у него и нет другого выбора. Этой ночью Эндрю забирается в его кровать и, хлюпая носом на груди Джона, шепчет дрожащим голосом: - Прости, что в магазине я был плохим мальчиком и чуть не выбросил молоко. - Все в порядке, – шепчет Джон в ответ, устраивая их обоих поудобнее, чтобы Эндрю мог уютно свернуться в теплом гнездышке. – Ты хороший мальчик, потому что все-таки не выбросил его. - Правда, хороший мальчик? - Очень-очень хороший, – отвечает Джон. – А теперь давай спать. Эндрю сопит, ерзает и вот, наконец, устраивается. Джон уже проваливается в сон, когда Эндрю шепчет: - Я люблю тебя, папочка. - Я люблю тебя, Эндрю, – шепчет Джон в ответ и целует его мягкие детские волосы, уютно накрывая их обоих одеялом. *** В сущности, кошмары так и не прекращаются. У Джона нет времени на психотерапевта, но он старается следовать ее советам, чтобы попытаться обрести контроль над собой. У них с Эндрю бывают хорошие дни, когда они смеются, ходят в парк или просто остаются с дома, и Джон печет какое-нибудь любимое лакомство сына. Но такие дни бывают не так часто, как ему хотелось бы. Большую часть времени отнимает ежедневная рутина «дом-работа», нескончаемое хныканье Эндрю, когда он просыпается, а в квартире что-то меняется, или испытание визитами Майкрофта, который, перейдя с «низших» позиций в правительстве на едва ли не главную и став одним из высокопоставленных чиновников – заместителем премьер-министра, удивительно часто начал вести себя более человечно. Джон был бы шокирован такой переменой, если бы у него в то время были хоть какие-то силы удивляться, а теперь казалось, что это не так уж и важно. В конце концов, по-настоящему ничего и не изменилось. И не то что бы Джон не хочет, чтобы Майкрофт виделся с племянником; это неправда. Джон расположен к своему деверю, но тот слишком проницателен и слишком печется о его благе, и немного нехорошо влияет на Эндрю, который становится одержимым подаренными ему дядей карманными часами. Теперь из-за них их с сыном режим дня выверен вплоть до минуты. Все свое свободное время Джон проводит с сыном, учится справляться с ним, ведь Эндрю, хотя и невероятно умный, но все еще ребенок. Все разговоры Джона начинают крутиться вокруг Эндрю, с Эндрю и об Эндрю – он уже центр его Вселенной, и эта Вселенная сужается только до его сына. Они ходят в парк, в музеи, много гуляют; часами по воскресеньям торчат в библиотеке, пока у Эндрю не появляется гора самых разных книг, начиная от книжек с картинками и первых книг для чтения и на пороге его двухлетия заканчивая детскими сказками и повестями. Каждый вечер они читают «Гарри Поттера», и Джон спрашивает себя, скоро ли Эндрю поймает своего папочку на том, что тот пропускает страшные места. Ему по-прежнему чертовски тяжело. Он не понимал, насколько трудно ему будет одному воспитывать ребенка, пытаясь сохранить квартиру, а ведь он вовсе не был готов к тому, что придется одному за нее платить. Он понятия не имел, сколько нужно работать, чтобы обеспечить ребенка, чтобы мальчик, по его меркам, был вымыт, достойно накормлен и ухожен; при полном рабочем дне еще надо поддерживать порядок дома и стараться развивать умственные способности Эндрю в эти самые решающие для него годы. Джону часто кажется, что проще не вставать с кровати, чем каждое утро снова возвращаться к этой круговерти, и каждый день у него еще на каплю прибавляется смертельной усталости. Вторая зима после смерти Шерлока побивает худшие рекорды. В Лондоне становится так холодно, что жизнь в городе почти замирает, и больница каждый день переполнена пациентами. Хотя Джон делает себе прививку от гриппа и по возможности старается себя беречь, тщательно моется и убирается. Но он по-прежнему переутомлен и истощен, поэтому неудивительно, что, проснувшись однажды утром, он понимает, что не может встать с кровати. Ему ужасно плохо. Кажется, нужны титанические усилия, чтобы сесть, спустить ноги с кровати, встать, и когда он это делает, мир начинает шататься из стороны в сторону. Он приходит в себя на полу, понимая, что его вырвало остатками вчерашнего ужина. Он слышит, как в дверях Эндрю зовет его по имени, потом топот маленьких ног, бегущих к нему. - Нет, нет, – бормочет он, отталкивая сына. – Нет, милый, ты тоже заболеешь. Принеси папочке телефон, пожалуйста. Господи, помоги ему, он не может встать. Он пытается раз, другой, затем поднимается будто призрак, опираясь спиной о кровать, усталый и взмокший от пота. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Эндрю возвращается, и Джон продолжает слышать его, близко и в то же время почему-то очень далеко. Ему нужно встать, чтобы подойти к сыну, но ноги, кажется, отказываются повиноваться ему. - Эндрю, – хрипит он, и ужас перехватывает его горло. – Эндрю! - Папочка, – говорит Эндрю, появляясь в дверном проеме с телефоном в руке, к которому все еще прикреплено зарядное устройство. – Я не могу это снять! - Все хорошо. – В глазах у Джона жжет и двоится, он едва может разглядеть экран и гребаные сенсорные кнопки. Он держит телефон в руке, а потом протягивает его назад сыну. – Нажми и удерживай цифру 5. Бесполезно. У Эндрю нет координации, его маленькие пальчики продолжают соскальзывать. Джон проклинает «Apple» и мысленно посылает его подальше, ко всем чертям. - Папа, – рыдает Эндрю, и Джон мягко успокаивает его. - Ш-ш-ш, все в порядке, все хорошо. Попробуй еще, малыш. Он пытается, и на этот раз у него получается сделать вызов. Джон берет у него телефон, но на пятом гудке вызов переходит в звуковую почту миссис Хадсон, и он вдруг вспоминает, что она уехала в Корнуолл навестить племянницу. - Проклятье, – бормочет он. Эндрю задыхается, и Джон с трудом раскрывает один глаз, чтобы посмотреть на мальчика, который уставился на него, прижав ко рту ладошку. - Папа, – говорит он почти беззвучно. – Ты сказал плохое слово. - Да, – отвечает Джон задумчиво, проводя ладонью по глазам, чтобы стереть с них пот. – Прости. - Ничего, – отзывается Эндрю. – Папа, ты очень болен? - Кажется, – говорит Джон, откинувшись головой на кровать. – Я встану через минуту. Я пытался позвонить миссис Хадсон. - Миссис Хадсон поехала в Корнуолл, – дельно замечает Эндрю. - Я знаю, я только что вспомнил, – говорит Джон. – А твой дядя в Индии на свадьбе сестры тети Махдави. У Эндрю загораются глаза. - Он сказал, что привезет мне что-нибудь. - Наверное, привезет, – предполагает Джон. – Ну, ничего. Давай позвоним дяде Джеффу. На этот раз он достаточно хорошо видит экран, чтобы набрать номер, несмотря на то, что в глазах жжет и слезится. Эндрю смотрит на него так удивленно, и Джону противно, что мальчик видит его таким. Ему становится еще больше тошно, когда вызов идет прямо на голосовую почту Джеффа, и мир Джона еще раз сужается до предела, только до него и его сына. Он хочет спрятать лицо в ладонях и заплакать, но Эндрю с расстроенным лицом приседает перед ним, подсовывая под его руку Риббита. Джон сглатывает до тех пор, пока не может говорить. - Я думаю, на этой неделе мы устроим себе маленький выходной, милый. Давай сегодня ты не пойдешь в садик, а я на работу. Что скажешь? - Я хочу идти в садик, мы выходим из дома в восемь-ноль-девять, – говорит Эндрю. – Я хочу закончить проект. - Я слишком болен, чтобы выйти из дома, Эндрю, – отвечает ему Джон, стараясь говорить как можно спокойнее. – И здесь нет никого, кто мог бы помочь нам. Прости, милый. Джон знает, что Эндрю сжимает губки в попытке не заплакать, потому что видит своего папу таким беспомощным. «Почему бы тебе не пойти и не поиграть, милый?» - Папа? - Пожалуйста, слушайся. - Но ты ничего не сказал. Джон моргает широко открытыми глазами. - Иди и оденься. Я приготовлю тебе завтрак. Он слышит, как Эндрю уходит, как ножки в носках стучат по полу, и долго, пошатываясь, поднимается на ноги. Он слышит Эндрю в комнате, и для безопасности оставляет открытой дверь в ванную, борясь с собой, чтобы стащить насквозь мокрую от пота одежду. Мир перед глазами плывет, ему просто нужен душ, душ должен помочь. Лучше бы Джефф перезвонил сам, потому что в Джоне начинает говорить гордость – он не мог надоедать ему сам дважды за одно утро. В любом случае, просить Лейстреда срываться с работы сверхэгоистично, и Джон уже хочет, чтобы он не перезванивал вообще. Да и что Лейстред такого сделает, чего уже не попытался сделать он сам? Он слышит, как в гостиной включается телевизор, и, спотыкаясь, идет в душ, его трясет от жара, а потом, когда льется вода, – от холода. Он дрожит и стонет, зажимая рот рукой, привалившись к стене. Через мгновение Джон заставляет себя выпрямиться, стараясь как можно быстрее смыть с тела пот, пока еще держится на ногах. Он никогда не узнает и не вспомнит, как готовил Эндрю завтрак, а когда снова приходит в сознанье, понимает, что лежит на диване, понятия не имея, как туда попал. За всю свою жизнь Джон ни разу еще так сильно не болел и ни разу еще не был так испуган предательством собственного тела. Перед его глазами то исчезает, то появляется образ обеспокоенного и взволнованного Эндрю. Мир сужается до серого, бесформенного пространства, перед глазами плавают вспышки цветных пятен – красная рубашка Эндрю, зеленая шкурка Риббита – и постоянно слышен голос Эндрю. Он разговаривает с сыном, пытаясь его успокоить, и, наконец, спустя долгое время, говорит: - Эндрю? Дай еще раз папе телефон. - Теперь ты проснулся? Его сынишка плачет, и Джон бормочет: - Ш-ш-ш, все хорошо. Просто сегодня я не смогу как следует позаботиться о тебе. Давай позвоним твоей бабушке. Эндрю сопит, и Джон открывает глаза и смотрит на сына, возящегося с его мобильником; черты его по-прежнему расплываются и двоятся. Бог свидетель, он выбросит проклятый сенсорник, как только сможет выйти на улицу, и купит что-нибудь другое. - Бабушке? - Да, дорогой. Джон берет телефон у Эндрю, чуть привставая, чтобы сосредоточить взгляд на экране. Свет от дисплея прожигает мозг, глаза слезятся, он щурится, листая список контактов до тех пор, пока не доходит до номера Аделлы. Она последний человек, которому он хочет звонить, последний человек, которому он хотел бы дать знать о случившемся, последний человек, в глазах которого он хочет выглядеть слабым. Но Джон звонит ей, потому что у него нет выбора, черт возьми, он не может даже встать, не говоря уже о том, чтобы заботиться о сыне. В трубке отвечают на второй гудок. - Офис миссис Холмс, говорит Деметриус, чем я могу вам помочь? - Аделла… - Джон? – он слышит в телефоне шелест и механические шумы, когда она переключается на громкую связь. – Какой неожиданный сюрприз. Все в порядке? - Я… - Джон? – снова говорит Аделла, и у Джона сильно кружится голова, а из уголков глаз наползает темнота. Он старается побороть дурноту, заставляя себя снова сосредоточиться, и осознает, что в руке больше нет телефона. - Да, бабуля, – это говорит Эндрю. К уху у него прижат телефон, который размером почти с его голову, очки сдвинуты на сторону. Секунду Джон благодарит Бога, что его сын все еще носит их, ведь он так часто их терял. - Его стошнило, и тут все на полу, глаза у него темно-красные, а еще он весь потный. – Эндрю смотрит на Джона. – Да. И он весь белый, – у мальчика сильно дрожит подбородок. – Он спал и не мог проснуться, а потом встал и попросил меня принести телефон. С папой все будет хорошо? – Аделла что-то говорит ему, чтобы успокоить, он трет рукой глаза. – Хорошо, я тебя тоже люблю, – он делает характерный чмок в трубку и снова протягивает телефон Джону. Джон мертвеет до самой глубины души, но прежде чем успевает сказать хоть слово, Аделла опережает его: - Джон, я буду у вас чуть меньше, чем через час. Я хочу, чтобы вы с Эндрю оставались в точности там, где вы сейчас находитесь. Ты меня понял? - Аделла… - Да. Я понимаю. - Да, мэм. - Хорошо. Она вешает трубку, и Джон, полный стыда, медленно выдыхает. Он смотрит на сына, подбородок которого все еще дрожит, протягивает ему руку и пожимает его ладошку. - Ты был очень хорошим, помог своему папе. Мне жаль, что сегодня я не смогу как следует о тебе позаботиться. - Ничего, – говорит Эндрю, сопя и вытирая мокрый нос о голову Риббита. Сознание Джона вновь ослабевает, но только он начинает дремать, и тут внизу открывается дверь. - Джон? – кричит Аделла, набирая код сигнализации, - он даже не помнит, когда давал его ей, - и начинает подниматься по ступенькам. В тот момент, когда она входит в комнату, Эндрю начинает рыдать. - Эндрю, – бормочет она, и его сын бросается к ней в объятия. Она так легко поднимает его, будто он не весит половину ее собственного тела. От нее пахнет домом и Шерлоком, и Джон судорожно сглатывает, не желая, чтобы его вырвало. - Джон, – вздыхает она, садясь на диван рядом с ним. - Я не хотел вам звонить. - Это совершенно очевидно, – отвечает она, проводя рукой по его лбу. – За сколько? - Меньше чем за сутки, – говорит он, с облегчением закрывая глаза – ее рука прохладная, а у него, черт возьми, такой жар. – Майкрофт в Индии… - Я прекрасно об этом знаю. - Я думал, что смогу… - Это также очевидно, – отвечает она и, поцеловав Эндрю в лоб, ставит его на пол и встает, чтобы снять пальто. – Глупо, безрассудно, но очевидно. Я вызвала нашего семейного врача, он будет здесь меньше чем через 10 минут. Она окидывает глазами квартиру, наморщив нос, и Джону хочется умереть, свернуться калачиком и умереть. Она живет у них две недели. Джон оправляется от гриппа, начинает выходить на улицу, он слаб, измучен, но все-таки остался цел и невредим. Вдобавок ко всему к нему возвращаются кошмары, но, к счастью, не страшнее тех, предыдущих. Он с трудом переносит визит Аделлы, и когда, наконец, они машут ей на прощанье, стоя перед передней дверью 221 В, даже Эндрю говорит: «Я люблю бабулю, но лучше, когда мы с тобой только вдвоем». Джон не может с этим не согласиться. *** Эндрю часто говорит удивительные вещи, до того удивительные, что Джон уже перестает поражаться словам, сорвавшимся с его уст. Меньше чем за месяц до второй годовщины со смерти Шерлока Эндрю первый раз спрашивает о своем папе. Солнце уже начало садится, по новостям передали, что, судя по всему, Дэвид Бекхем и его жена ждут еще одного ребенка. Джон жарит курицу, отваривает лапшу и запекает мясо в горшочке, потому что на завтра, пока Эндрю будет в доме у дяди, он взял лишнюю смену в больнице. Эндрю уже несколько дней тихий, так же, как когда что-то обдумывает. Джон давно обещал себе, что если ему повезет иметь детей, он не будет пытаться ограничивать их свободу, как делала его собственная мать. Он знает, что Эндрю в свое время сам всё ему расскажет, и поэтому не очень удивляется, когда Эндрю оставляет свой конструктор и приходит на кухню. - Привет, дорогой, – говорит Джон, его руки перепачканы соком помидоров, которые он шинковал. – Развлекаешься? - Я строю ракету, – прозаично говорит Эндрю, как будто для двухлетнего ребенка строить ракету из «Лего» совершенно обычное дело. – Она взлетит – в-р-р-р, – он дергает рукой в воздухе, – прямо в небо! - Здорово, – говорит Джон, улыбаясь, и смахивает пальцем след от помидорного сока на подбородке Эндрю. – Что еще тебе нравится? В эту игру они играли с тех пор, как Эндрю подрос и смог давать разумные ответы. Маленькое личико мальчика сияет как в Рождество, и в течение десяти минут он носится по квартире, показывая всё, что он любит, потом всё, что любят его десять плюшевых мишек, которые живут на диване, потом всё, что любит ракета, построенная из «Лего». Когда он наконец-то успокаивается, курица и лапша уже готовы, и Джон решает, что сегодня в качестве особого сюрприза они поедят в гостиной на журнальном столике, усевшись на пол и скрестив ноги, а батальон мягких друзей Эндрю будет смотреть матч по регби, который начинается по телеку. - Теперь ты! – говорит Эндрю, с чмоканием втягивая лапшу в рот, и когда у него это не совсем получается, подпихивает ее пальцами. - Я? – переспрашивает Джон по своей обычной привычке. Он делает вид, что шокирован. – Пожалуй, я люблю только три вещи. Эндрю хихикает, зажимая три пальца: - Меня! - Тебя, – соглашается Джон. – Тебя я люблю больше всего в целом мире. - Нашу сборную. - Господи, парень, ну у тебя и национальный дух. На лице Эндрю снова появляется смешливое выражение. Джон видит, что все мысли, которые мелькают в этой маленькой голове, тут же отражаются на его лице, и сейчас на нем то же выражение, как тогда, когда мальчик смотрит на фотографию Шерлока на каминной полке или в альбоме, который они время от времени пролистывают. Он знает, о чем Эндрю собирается спросить еще до того, как мальчик произносит это вслух. - А что любил папа? - Много чего, – отвечает Джон, осторожно поднося ко рту Эндрю полную ложку горошка. – Больше всего он любил тебя. - И тебя! – дельно замечает Эндрю с ложкой во рту. - И меня, – говорит Джон, придерживая его челюсть рукой, чтобы не болтал. – А еще он любил свою скрипку, лабораторию наверху и большие приключения. Эндрю прижимает Риббита к груди. - Он скоро вернется? Джон не ожидал такой обжигающей вспышки горя, и эти большие глаза Эндрю... Слишком умный, он слишком уж умный. - Нет, милый. Он не вернется. - Почему? На этот простой вопрос у Джона нет ответа. Он не хочет врать сыну, но и не может сказать ему всей правды. - Ну, – говорит он, ставя стакан на стол. – С ним то же самое, что и с мистером Голдом. Мистер Голд был дружелюбной золотой рыбкой, если золотые рыбки могут быть дружелюбны, Эндрю его подарили дядя и тетя. Эндрю любил рыбку как своего ребенка, кормил ее, играл с ней, настаивая, чтобы она сопровождала их повсюду – Джон быстро понял, что лондонские кэбби в целом не одобряют присутствия в их кэбах морских существ, особенно живых. Он постоянно думал, что ему придется выдержать разговор с директором детского сада или его вышвырнут из «Теско» за то, что он явился туда с домашним животным. В мирной обстановке и по естественным причинам мистер Голд встретил свой неизбежный конец, как это обычно и бывает у золотых рыбок, но Эндрю был очень расстроен, что и стало причиной первого разговора о смерти. Они провели небольшую церемонию в саду, и по настоянию Эндрю похоронили мистера Голда под кустом азалий, а затем Джон усадил своего сына и объяснил ему, что они больше не увидят мистера Голда, но всегда будут любить и помнить его. Воспоминания о Мистере Голд еще слишком свежи, и глаза Эндрю наполняются слезами. - Мистер Голд на небесах. - Правильно, милый, – говорит Джон, нежно отводя назад его кудри. – Мистер Голд на небесах, с твоим папой. Он будет заботиться о мистере Голде до тех пор, пока мы не придем и не увидимся с ними. Нижняя губа Эндрю дрожит. - А мы скоро увидим папу? Так больно, будто нож в сердце. - Пока нет, – говорит Джон, целуя его в лоб. – Тебе еще так много предстоит сделать. Но однажды, через много-много-много-много лет, ты пойдешь на небеса, и я тоже пойду, и мы будем там вместе, все втроем. Его сын задумывается – он такой красивый, такой умный, такой совершенный. Джон обнимает его, заключая в тесное, горячее объятие. - Я так люблю тебя, Эндрю. Руки Эндрю сжимают его шею в ответном объятии, потом он убегает играть, а Джон остается сидеть там же, за кофейным столиком, не зная, сможет ли он встать, удержат ли его колени. *** Время по-прежнему медленно движется вперед, один день перетекает в другой, а затем еще в один, и вот до третьего дня рождения Эндрю остается чуть меньше чем полгода. Многое произошло за это время, и все же кажется, будто ничего не изменилось, за исключением самого Эндрю, который вырос и стал умнее, и еще больше нуждается в том, чего Джон не может ему дать. Уровень развития мелкой моторики у Эндрю все еще отстает от его сверстников, а проблема со зрением остается кошмаром для него и для Джона. Попытка заставить Эндрю носить очки превращается в ежедневную битву, несмотря на то, что дужки очков на завязках, которые полагается обернуть вокруг головы, чтобы они не спадали и их невозможно было стащить. Мальчик ненавидит носить очки, но еще больше его злит, когда он не может нормально видеть, хотя сам не всегда, кажется, осознает, что между этими двумя фактами есть связь. Джон устает до смерти, беспокоясь, когда Эндрю собирается на прогулку – он набивает шишки и синяки и однажды даже посадил себе такой фингал, что Джон чувствовал себя худшим из родителей во всей вселенной. Месяц Эндрю должен был носить глазную повязку, из-за которой разгорелась открытая война. И, несмотря на ненасытное любопытство Эндрю ко всему на свете, он слишком осторожен с незнакомцами, с любым, кто способен нарушить его привычный режим дня. Из-за этого трудно приучать его к нормальной адаптации в обществе. Попытки Джона познакомить его с каким-то новым человеком чаще всего были безуспешны. Так что обычно в парк они отправляются только вдвоем. Это любимый парк Эндрю, потому что там много горок, с которых катаются мальчишки постарше, и свое особенное отличие – новые качели с Элмо и Куки-Монстром, которыми так сильно восхищается Эндрю. Джону нравятся скамейки и то, что детская площадка покрыта толстым слоем резины, а не гравия, который Эндрю любит совать себе куда ни попадя. Джон страшно удивляется, увидев Майкрофта, сидящего на их любимой скамейке и совершенно равнодушного к тому, что его могут узнать. Эндрю визжит, бросается на руки дяде и, быстро обняв его, убегает к качелям. Джон глядит ему вслед до тех пор, пока не уверяется, что он в безопасности, а затем смотрит на своего деверя. - Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя есть серьезная проблема? - Понятия не имею, о чем ты говоришь, – произносит Майкрофт беззаботно, предлагая ему кофе, который Джон берет только потому, что уже не стоит на ногах от усталости. Стоит прекрасный день позднего лета, так тепло, что можно ходить с коротким рукавом. Еще достаточно рано, в парке только несколько детей с родителями, и Джон легко может видеть Эндрю, мелькающего среди турников в своей яркой красной рубашке. Он так неуклюж, его сын, вечно спотыкающийся и пытающийся удержаться на ногах, и от этого еще более возбужденно бегающий вокруг с такой нерастраченной энергией, которую даже Джон отчаялся унять. Доктор садится рядом с Майкрофтом, вздыхая над кофе. - Что тебя сюда привело? - Одолжение. - Одолжение? Какое одолжение? - удивляется Джон. Внезапно он замечает на лице Майкрофта морщины. Он человек, который всегда абсолютно безупречен, но, наверное, никто кроме Джона не смог бы заметить его смятый воротничок, небольшое пятно на обуви, напряжение во всей его позе. - Все в порядке? Майкрофт вздыхает, постукивая длинными пальцами по ручке зонтика. - Это зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «в порядке», – он морщит губы, и в этом выражении его лица Джон видит отражение Аделлы. – Джон, моя свояченица позвонила нам утром, чтобы сообщить, что беременна. - Что? Сестра Махдави? Но разве она не только что вышла замуж? - Ровно четыре месяца назад, – подтверждает Майкрофт. Они замолкают, вокруг бегают, играют, кричат и радостно смеются тонкими голосками дети. – Не помню, сам ли я говорил тебе или мой брат проболтался, но Махдави и я пытались почти пять лет. Джон резко хмурится. - Нет, я…вы были у врача? - Врачи, специалисты. У Махдави легкая форма эндометриоза, при ней зачатие теоретически возможно, но сложно. Мы прошли через две внематочные беременности. Поразительно слышать от него такие вещи. Нормальные. Человеческие. - Мне жаль, Майкрофт. Деверь смотрит куда-то мимо Джона. - Самое подходящее время для новости от Танви. Джон откидывается на скамью. Эндрю падает, гоняясь за маленьким мальчиком, раздумывает, заплакать или нет, а потом встает и снова бежит. - Майкрофт, я не знаю, чем могу помочь тебе. Я специалист по экстренной медицине, но я могу дать тебе телефоны некоторых специалистов, которых я знаю, и клиники, которую Шерлок и я выбирали для Эндрю, если вас с Махдави интересует что-то подобное. Майкрофт качает головой. - Это не то, о чем я хотел попросить, но все равно спасибо. - Тогда что? Чем я могу тебе помочь? - Просто ты и Эндрю, – Майкрофт вздыхает, – когда ты в прошлом месяце остался у нас на все выходные, я понял, что давно не видел свою жену такой оживленной и полностью самой собой. Для нее счастье – это иметь дом, полный жизни, ведь у нее 11 братьев и сестер. Я боюсь, что тишина в нашем доме начинает плохо сказываться на ее хрупкой психике. - Ты хочешь, чтобы мы приехали и остались у тебя? – это удивительная просьба, и Джон думает, мог бы или не мог он отказать. Махдави часть его семьи, и если их с Эндрю визиты могут помочь… – Конечно. Но я… а надолго? - А это как вам будет удобно. Джон нахмуривается: - Ты знаешь, о чем просишь, верно? Двухлетка будет бегать у тебя по дому, разбивать вещи, экспериментировать с собакой? Крики, споры, жалобы, запах? На лице Майкрофта вспыхивает улыбка. - Да. Именно об этом. И Джон, помоги ему бог, знает, что он имеет в виду. *** Джона расстраивает, как хорошо Эндрю принимает дом Майкрофта. На Даунинг-стрит мило, но этот мир так далек от того, в котором вырос Джон, он больше подходит Майкрофту и Эндрю. Его сын еще так мал, а Джон уже видит, какие у него будут прекрасные смелые черты, как будет сводить девочек с ума это буйство диких светлых кудрей. Наблюдая, как Эндрю бегает и играет с собакой Майкрофта, он представляет сына молодым человеком, элегантным, статным и невероятно аристократичным. Однако больше всего Джона расстраивает то, что Эндрю живется так хорошо, как никогда жилось с ним вдвоем. Почти каждый вечер он занимается чем-то новым: играет с детьми высокопоставленных чиновников или весело возится в комнатах с Махдави, у него собственная огромная спальня, набитая книжками, игрушками, конструкторами, в которой он без напоминаний поддерживает порядок. Его речь и словарный запас растут и развиваются не по дням, а по часам, и он, наконец, начинает понимать умножение, строча цифры на огромном рулоне оберточной бумаги, которую Махдави дала ему для рисования. Он так счастлив, как давно уже не был, а дни превращаются в недели, и Джон наблюдает, как он растет и преуспевает, и мысль, на которую он пытается не обращать внимания, в которой он тревожится признаваться, настойчиво пробивается наружу. Мысль глупая, ужасная, но она приходит к нему каждую ночь, когда он ложится спать, отдаваясь шепотом в ушах. Эндрю еще такой маленький, приближается только его третий день рождения, он и не вспомнит его, а со временем и забудет, как забывают все маленькие дети. Однажды воскресным утром, два месяца спустя после того, как они решили остаться у Майкрофта, Джон оставляет Эндрю дома с Махдави, а сам идет в магазин за подгузниками и, практически не сознавая, что делает, заходит к нотариусу, чтобы составить завещание. Мысленно он был готов сделать это уже давно, а теперь самое время. С помощью мистера Тернера, прекрасного старика, которому однажды помог Шерлок, Джон нотариально оформляет все необходимые бумаги. Мистер Тернер не берет с него денег. Когда Джон возвращается в дом Майкрофта, в холле стоит Шерлок. Примечание переводчика: 1. Записи зубной формы используются при опознании жертв различных катастроф. 2. франко-американская начальная школа (аналог детского сада)