Жизнь-это череда рисков

С внезапной горькой ясностью Джон осознает, что его обманывают собственные органы чувств. Его мозг спроецировал образ Шерлока в парадном холле дома Майкрофта, костлявого и бледного, с остриженными под корень волосами, держащего на руках их сына. Джон открывает рот, чтобы сказать хоть что-то, выдавить имя Шерлока, но язык не слушается. Майкрофт стоит в дверях гостиной, уставившись на него, и Джон смотрит на своего деверя мимо фантомного образа Шерлока. - Извини... Извини меня. Ребенок-то уснул? – Он одергивает пиджак, вертит пакет и вешает его на шкаф. – Я надеюсь, меня не слишком долго не было. Он не капризничал, хорошо улегся? Лицо Майкрофта белое как полотно. - Да, – говорит он в конце концов, на секунду, словно от боли, закрывая глаза. – С ним все хорошо. Махдави читала ему, пока я не пришел домой. Джон взглядывает на часы. - Я дам ему поспать еще час, иначе невозможно будет уложить его вечером. Не хочешь чаю? - Я... – Майкрофт останавливается, откашливаясь. – Да, спасибо. Было бы неплохо. Чайник еще с утра на плите, и Джон краем глаза видит, как Майкрофт входит в кухню, и Шерлок следует за ним. - Как встреча? Все прошло нормально? – спрашивает он, доставая чашки. - Можно сказать и так, – отвечает Майкрофт. – Ты закончил свои дела? - Да, наконец. Махдави просто святая, что присматривает за Эндрю. Ты знаешь, как он ненавидит таскаться по городу в этом гремящем чудовище, которое мне купила твоя мать. На холодильнике отражается, как Эндрю своими маленькими ручками крепко обнял шею Шерлока, как он иногда делал с Джоном в те ночи, когда ему было особенно тяжело. Он обнимал его так с тех пор, когда был совсем малышом, задолго до того, как своими крошечными ручками мог целиком обвить его шею. - «Фенди» плохо приспособлен для Лондона, – говорит Майкрофт. – Джон, могу я с тобой кое о чем поговорить? - Конечно, – говорит Джон, вынимая молоко. – Хотя, если можешь, подожди минутку. Я просто хочу пойти и проверить, как Эндрю. - Джон, – с бесконечной мягкостью бормочет Майкрофт. Графин с молоком каким-то образом выскальзывает и вдребезги разбивается у ног Джона. Он не может ни посмотреть на пол, ни двинуться, чтобы убрать осколки. - Нет, – говорит он. - Джон… - Нет, – повторяет Джон, смотря мимо Майкрофта на Шерлока, растрепанного, взъерошенного, избитого, всего в синяках, в его прекрасные серые глаза, теперь покрасневшие, и голову Эндрю на его плече. Он думает, что наверняка оказался бы на полу на осколках разбитого графина, если бы Майкрофт не подхватил его до того, как он упал. Он прижимается лицом к его широкому плечу, трясясь, будто дерево в бурю, потому что это не по-настоящему, это неправда, в октябре будет вторая годовщина со смерти Шерлока, они с Эндрю понесут цветы на могилу папочки, а потом будут печь папин любимый пирог, потому что он всегда любил шоколадно-миндальный, и рассматривать фотоальбом; и, хотя Джон презирает себя за это, после того как Эндрю отправится спать, он сядет на диван, будет есть пирог и разговаривать с ним, рассказывая ему о детском садике сына, его друзьях и его жизни, пока его голос не станет хриплым, а тело онемеет. У Джона темнеет в глазах, и он благодарен сильным рукам Майкрофта, которые поддерживают его за плечи. *** Как может у молока занимать столько времени такое простое действие - разбиться об пол? Будто они попадают в черную дыру, растягивающую время, будто они становятся двумя телами, двигающимися в противоположных направлениях. Весь шум, ревущий в ушах Шерлока, контрастирует с жуткой тишиной вокруг, и это самое странное чувство, которое он когда-либо испытывал, он уверен, что если посмотрит вниз, то увидит себя как ничто, состоящее из сосудов и капилляров, ничто, устало перекачивающее по беззащитным венам медленно ползущую кровь. Кажется, будто он распятый на столе образец для опыта, и ничего похожего на это не описать: оно жмет где-то глубоко и низко – он не может определить где – перекатывается в его животе и стучит в висках. Молоко и стекло под ногами, и Джон, уставившийся на него с таким выражением, которого Шерлок предпочел бы не видеть больше ни у кого никогда. Неловкости моменту прибавляет еще и то, что Джон не верит своим глазам, и он смотрит на него, как на незнакомца, а потом его тело вдруг устраивает бунт. Шерлок беспомощно смотрит на него, пальчики Эндрю вцепляются в его воротник, а Джона трясет, будто дерево во время урагана. Как по сигналу от его лица отливает кровь, оно бледнеет до мертвенной синевы. - Нет, – говорит Джон, отшатываясь назад, и только быстрая реакция Майкрофта помогает ему удержаться, чтобы не присоединиться к разбитой посуде на полу. Шерлок ничего не может сделать, но наблюдает, он ведь всегда наблюдает, как Майкрофт крепко держит Джона, и Джон издает пронзительный звук, будто раненое животное, от этого звука все волосы на теле Шерлока встают дыбом, а в сердце окончательно гибнут остатки прошлого, а он ведь даже не знал, что там сохранилось что-то. Через несколько секунд Джон ослабевает, глаза его закатываются до белков – Шерлок никогда не видел его таким. Несколько мгновений он старается остаться в сознании, конечности дергаются. А потом Шерлок просто не может больше смотреть, пряча лицо в волосы Эндрю, который извивается и борется, чтобы высвободиться из его захвата. - Папа, папа! – пронзительно кричит Эндрю в панике, снова и снова, все громче и все резче, когда Джон не отвечает. На полу лужицы пролившегося молока и стеклянные осколки, и Эндрю начинает плакать. - Шерлок, – говорит Майкрофт, так жестко, как разговаривал с ним только несколько раз. Эндрю теперь громко отчаянно плачет, заикаясь от рыданий, и Шерлок притягивает его ближе, прижимаясь лицом там, где был родничок, но уже давно сросся - очень наглядное доказательство отсутствия Шерлока. - Шерлок, – повторяет Майкрофт, но Шерлок только качает головой, обнимая сына и держа его, наверное, слишком крепко. Через некоторое время – неопределенное количество времени, когда Шерлок мысленно смотрит на все со стороны, наполненный страхом от осознания того, что он наделал со своей жизнью и всем остальным – Шерлок слышит движения Майкрофта. Он ходит по кухне и начинает поднимать Джона. Шерлок думает, что должен отпустить с рук Эндрю, что он единственный, кто должен поднимать Джона, но он не может, на самом деле не может, не может следовать за тысячами мыслей в своей голове, которые, как нити, связались в безнадежные узлы. Майкрофт уносит Джона, а Шерлок не может двинуться, ему надо заставлять себя, чтобы просто поднять голову и посмотреть ему вслед. В какой-то момент, видимо, уже после его взгляда вслед покидающему комнату брату – вслед длинной линии его спины, из-за которой видны безжизненно повисшие руки Джона – Шерлок оказывается на полу. Эндрю кричит ему на ухо, заливаясь слезами, а Шерлок смотрит на молоко, залившее плитку и промочившее отвороты его потрепанных, грязных брюк. Он долго-долго смотрит на него, потому что не хочет видеть, как Майкрофт поднимается по лестнице, как невысокий Джон прижался к его груди, словно ребенок. Наконец Майкрофт возвращается, кладя руку на плечо Шерлока. Тот медленно разжимает руки, выпуская сына, который уснул, израсходовав в плаче всю энергию, неловко наклонив голову ему на грудь, сдвинув на лоб очки. Шерлок смотрит на него, удивляясь чертам его лица, длине пальцев, вздернутому профилю. - Пойдем, - говорит Майкрофт, помогая Шерлоку встать. Все мышцы Шерлока превратились в желе, он едва может удержать на руках кричащего Эндрю. Пошатываясь, он идет за Майкрофтом, через кухню, холл, вверх по лестнице в комнату, где спит Джон. Он вздрагивает при виде вещей доктора, фотографий Эндрю и его самого. Он осторожно кладет Эндрю рядом с Джоном, снимая его очки и смотря, как он кулачками вцепляется в рубашку своего папы, засопев на его груди. Шерлок ложится на кровать и вытягивается рядом с ними. Он никогда и нигде не чувствовал себя более посторонним, чем здесь, с этими двумя людьми, которых он больше не знает. Он обнимает их обоих, по-прежнему эгоистичный, эгоистичный. Слышно, как Майкрофт закрывает дверь, но будто где-то далеко-далеко, Шерлок смотрит только на свою семью. Кожа Джона восковая, бледная, влажная от испарины, он даже теперь все еще дрожит; его глаза движутся под веками, пальцы трясутся, но с каждым движением руки Шерлока, проводящей по его волосам и спине, он расслабляется, переходя от бессознательного состояния к усталому сну. Эндрю снова и снова икает, это последствия его истерического плача, и Шерлок пытается успокоить и его, неуклюже проводя пальцами по пушистым волосам. Он думал, что здесь, дома, будет чувствовать себя так, будто выиграл главный приз, завершив тяжелую гонку. Но он совсем ничего не чувствует. Долгое время спустя, когда солнце уже перешло зенит и начало медленно садиться, Джон открывает глаза. Они такие синие на его бледном лице, налитые кровью, под ними залегли тени, как будто он провел два раунда на ринге с профессиональном боксером и проиграл. Он протягивает руку, касаясь кончиками пальцев ссадины на нижней губе Шерлока. Прикосновение теплое, приносящее с собой множество полузабытых воспоминаний. Джон мучительно кратко касается его скул, проводит линию к мочке уха, вдоль по зажившему шву, в том месте, где она была разорвана. Он дотрагивается до нового шрама на челюсти Шерлока, ушибов на его лице, ряда полузаживших швов под волосами. Шерлок наблюдает за ним, отмечая каждое изменение в выражении его лица, желая проскользнуть в его мысли, увидеть, что он думает, понять, что он чувствует, потому что утратил способность читать Джона. Все, что он теперь может делать – наблюдать, есть ли в его лице хоть какое-то проявление близости, любой намек на то, что все будет хорошо. Он хочет, чтобы Джон обнял его или ударил или убил – любую реакцию, любой намек на то, о чем он думает. Но Джон не дает ему ничего. - Как ты здесь? – спрашивает он, почти про себя. - Я лгал, – отвечает Шерлок, слова рвутся наружу. – Я солгал и убежал. - Он знает, что этого недостаточно. Все это время он не думал о том, что однажды, твою гребаную мать, ему придется что-то сказать. – Я должен был делать свою работу. Воцаряется долгая пауза, все это время Джон смотрит на него, моргая, будто он ждет, что Шерлок через пару секунд исчезнет. - Ты в самом деле здесь, – говорит он спустя некоторое время. – Ты… все это время… – он выравнивает дыхание. – Надолго ты, прежде чем опять уедешь? Шерлок старается не вздрогнуть. - Нет. Дело сделано. Я не уеду. Джон смотрит на него осторожно, слишком подозрительно. Шерлок чувствует себя преступником на суде в ожидании приговора. Он не думал, что его возвращению будут рады, но не предполагал, что всё случится так. - Это тоже ложь? Шерлок качает головой: - Нет. Джон отстраняется от Эндрю, садясь на кровати спиной к Шерлоку. Почти сразу же он поворачивается назад, будто не знает, как справиться с самим собой, будто понятия не имеет, что должен делать. Что делать им обоим. - Поздравляю, - говорит он без тени сарказма, - тебя с успехом. Когда Шерлок непонимающе смотрит на него, он поясняет: - Работа прежде всего. Шерлок не уверен, с чем можно это сравнить, но ощущение несильно отличается от удара. Он инстинктивно пытается свернуться калачиком, но не может из-за незажившего живота, и замирает, стараясь не сделать еще хуже. Джон замечает это. - Что? Что случилось? Первый раз за 18 месяцев Шерлок смеется. *** Вот уже 2 недели, как они официально переехали на Бейкер-стрит, и Шерлок понимает, что совершенно потерян. Все стало в точности таким, каким было: квартира, все их вещи, деланная любезность Майкрофта и его совсем неуместный шпионаж, но он воспринимает все это совсем не так, как прежде. Первая неделя проходит в тумане спутанных полу-объяснений и споров. «Работа прежде всего», сказал Джон и говорит это постоянно, в каждом взгляде, каждом случайном прикосновении. Если бы ситуация была другой, он оказался бы прав, но все равно Шерлок понимает, что намеренно позволяет Джону оставаться в заблуждении из-за неправильных выводов, не желая ничего объяснять. Он даже не знает, с чего начать или что должен доказывать. Он не может извиняться за то, что бросил его, потому что у него не оставалось другого выбора; он не может извиняться за то, что травмировал его своим возвращением, потому что это было неизбежно. Он так запутался во всей этой бессмыслице, что может не выпутаться из нее за всю свою оставшуюся жизнь. И так они и болтаются, словно пара лодок в бурю – без плана, без направления. Они едят, спят, убираются и топчутся друг возле друга, бесцельно и бесплодно, каждый раз возвращаясь к тому, откуда начали. Когда Шерлок первый раз приходит в Ярд, Лейстред ударяет его кулаком в челюсть и с тех пор теперь с ним не разговаривает, миссис Хадсон всякий раз, когда видит его, принимается плакать. Майкрофт превратился в сплошное олицетворение осуждения, но свою язвительность держит при себе. Только мама ведет себя по-прежнему, когда Шерлок выбирается навестить ее. Мама - вечная скала посреди бури. Она говорит ему, что он ужасно выглядит и меньше чем через час провожает до дверей, требуя, чтобы он вернулся к семье. Шерлок потерял даже сына – своего сына, которому передал свои черты, свой ум, свое существование – а мальчик даже не знает его и, кажется, и не особенно в нем нуждается. После того, как чуть стирается впечатление от внезапного появления Шерлока, становится ясно, что ребенок ему не доверяет. Эндрю пытается вовлечь его в свои игры, но потом велит ему уходить, и полностью осознает, что Шерлок расстраивает Джона, даже если и не знает почему. В первый раз, когда Джон пытается оставить их одних, Эндрю бросается за ним, потом в дверь, потом на пол и, в конце концов, к Шерлоку, больше оттого, что сдался, чем по настоящей привязанности. Шерлок не винит его. Эндрю гениальный ребенок, но более чем очевидно, что он все еще малыш, и Шерлок не уверен, что он действительно все понимает. Один раз они долго обсуждали, что случается, когда палец дотрагивается до горячего, и Эндрю толково объяснял, как тепло от одной вещи передается другой, затем к третьей и обжигает, но когда вскоре Джон достает кастрюлю прямо из духовки и ставит ее на стол, Эндрю пытается до нее дотронуться. Он нетвердо держится на ногах, у него слабо развита мелкая моторика, и когда он без очков, то совершенно неспособен обходить стены, двери и углы столов, и Шерлок не понимает, почему мальчик постоянно отказывается их носить, если не может без них обходиться. Простое упоминание о глазных повязках приводит его к истерике. Туалет его, кажется, интересует только как место проведения экспериментов, он постоянно спускает в унитаз разные вещи. Еще он ужасно привязан к своему распорядку, который с прибытием Шерлока был почти пущен на самотек. Он кричит, заливается слезами, если Джон не может выйти с ним из дома в 8.10, или ужин не поспевает к половине седьмого. Шерлок не вмешивается, потому что понятия не имеет, как ухаживать за детьми или как воспитывать 3-летнего ребенка. Несколько раз он пытается что-то сделать, но Джон отмахивается или по-прежнему берет все на себя; и Шерлок, если честно, не особенно расстраивается. Единственное, что неожиданно объединяет Шерлока и Эндрю – французский. Джон отдал Эндрю в двуязычную школу (и Шерлок догадывается, что это решение не обошлось без закулисных интриг его семьи), и их сын теперь довольно бегло говорит по-французски, хотя дома на нем не произносит ни слова. Шерлок сам не мог отделаться от привычки говорить по-французски или с сильным французским акцентом, все больше теряя свою английскую идентичность, до сих пор сознательно напоминая себе, где он теперь, с кем говорит. И вот однажды он наконец забывается, предупредив Эндрю по-французски следить, как бы чашка с молоком не упала со стола, и мальчик легко отвечает впопад. Он подвигает чашку и говорит Шерлоку с произношением, достойным уроженца Парижа: - Чашка не разольется, потому что папа накрыл ее крышкой. - Если ты не собираешься пить ее содержимое с пола, она по-прежнему должна стоять на столе, – автоматически по-французски отвечает Шерлок. Он не ест, и Джон не ест, хотя и делает вид, и если оба и пытаются выпить чаю, то только для того, чтобы хоть чем-то занять себя. И уж конечно, они не разговаривают друг с другом. Эндрю кидает на него взгляд и делает паузу, будто не уверен, можно ли спросить. Неудивительно, что в течение трех секунд любопытство пересиливает его осторожность: - Ты как-то странно говоришь. - Влияние твоей прабабушки, – говорит Шерлок, приподнимая бровь. Большинство людей бы не заметили разницы в его произношении, но они просто не слышали, как говорят в столице. Глаза Эндрю загораются, и он немедленно требует от Шерлока подробно объяснить, почему у него другое произношение, и тот поясняет. Через минуту он осознает, что рассказывает и улыбается. Почти 10 минут они с Эндрю обсуждают это, а потом Шерлок понимает, что Джон с потерянным выражением на лице наблюдает за ними со своего места в конце стола. Шерлок не знает, что это значит, но подозревает, что не имеет никакого отношения к тому, что Джон не понимает их разговор. - Ты когда-нибудь пытался научить отца французскому? – спрашивает он, автоматически поворачивая тарелку сына, когда он тянется за едой и вместо этого почти вляпывается рукой в соус. - Дядя Майкрофт сказал, что у папы ужасный акцент, а папа говорит*, что он прав, - объясняет Эндрю, набивая рот кусочками курицы. - «Сказал»*, это, пожалуй, верно, - соглашается Шерлок. Джон рывком отодвигает свой стул, встает и уходит с кухни, будто как-то окаменев и решив не показывать этого. Они оба удивленно и неуверенно смотрят ему вслед. Шерлок собирается продолжить разговор, но забывается на несколько минут, думая, на что это похоже - на разговор, в котором молчание было хуже выкрикиваний обвинений. Он решает оставить Джона в покое. Спустя минуту Эндрю продолжает: - А где пра-…пра-… - Прабабушка, – заканчивает Шерлок. – Она давным-давно умерла. - Как ты? – спрашивает Эндрю наивно. Шерлок не ожидал, что его тело замрет, что делает вопрос еще хуже, еще больнее. - Нет, – говорит он, резче, чем хотел. – Не как я. Люди обычно не возвращаются, если они один раз умерли. - Папа говорит, что ты был на небесах, – объясняет Эндрю, хватая молоко и прихлебывая его, и как-то ухитряясь пролить все на себя, несмотря на широко разрекламированную крышку из деревянной пробки. - Говорил, – снова поправляет Шерлок. Он не может сдержать насмешливый звук – усмехаясь на Джона за его глупую банальность, и по иронии, и на себя. – Я был гораздо ближе. - Где же ты был? – спрашивает Эндрю, простодушно вытаращив глаза. - С местоимением you говорят were, а не was**. Я таскался туда-сюда за всяким дерьмом, – говорит Шерлок, и добавляет, когда Эндрю смотрит на него, не понимая. – Я искал кое-кого. - И ты его нашел? Шерлок кивает, наконец, замечая, что его руки на коленях сжаты в кулаки, и он не может разжать их. - Я нашел их; но до того они нашли первым меня. - Шерлок… Шерлок поднимает глаза, вздрагивая. Джон вернулся, и выражение его лица даже более зловещее, чем в те первые несколько дней, когда он постоянно смотрел на него так, как будто едва сдерживался от физического насилия. Он бросает взгляд на Шерлока и Эндрю: - Я не знаю, о чем ты говоришь, но знаю, что в этом нет ничего хорошего – прекрати это. Шерлок встает, более неловко, чем хотел бы, учитывая, что все еще болит рана на животе - еще одно великолепное дополнение к его постоянно растущей коллекции увечий. - Тогда ты объясни ему, – говорит он, взмахивая рукой в направлении Эндрю, уходя и захлопывая за собой дверь спальни. Джон за ним не идет. В конечном итоге через 16 часов они оказываются в больнице, потому что вместо того чтобы утихнуть, боль усиливается, до тех пор пока Шерлок ничком не падает на пол кухни, шокированный предательством своего тела и не знающий, как вернуть его под свой контроль. Позже он понимает, что, видимо, слишком рано перестал принимать антибиотики, и заработал абсцесс при худшей из всех травм брюшной полости. После четырех дней неотложных процедур он нетвердо стоит на ногах, у него плохо с координацией, а Джон выглядит готовым убить его, даже когда ухаживает за ним, даже когда дает лекарства и вытирает лоб. Он, кажется, и вправду думает, что Шерлок сделал это нарочно, когда на самом деле он ничего не планировал, это просто очередная часть всеобщего фарса. В эти четыре дня Шерлок изредка слышит самого себя, будто он мысленно смутно извиняется, часто на разных языках, исповедует свои грехи, просит отпущения. Он ревниво ненавидит каждого, с кем виделся Джон, когда он сам не мог его видеть, каждого, кто говорил с ним, дотрагивался до него. Он угрожает людям, которых никогда не встречал, злобно проклинает их, присвоивших себе то, что принадлежало ему. И Шерлок уверен, что был кто-то еще. Он не знает, что с ним случилось и где он теперь, но это не отменяет истины. Никогда никого он не хотел уничтожить так сильно, как этого призрака, этого незнакомца. Ему ненавистна мысль, что Джон мог позволить еще кому-то быть рядом, и делает вид, что при мысли об этом не чувствует ни капли вины. Хотя, как ни старается, он не может обманывать себя, и даже в бреду знает, что не имеет значения, что Джон делал или с кем он это делал – Шерлок не может снова от него уйти. Он не переживет этого. Он опустошен и оторван от людей, которые что-то значили для него и, проведя два года в статусе мертвого, не уверен, что вернулся назад, потому что не помнит, когда жить было так же ужасно больно. *** Уход за Шерлоком – живое воплощение пытки. Жар, который всегда бывает при ранах брюшной полости, то уходит, то возвращается; свежий шрам, который Шерлок добавил к своей коллекции, прекрасно заживает, конечно же, благодаря стежкам, который наложил Джон, благодаря его стараниям и заботе. На четвертый день из раны больше нет ни крови, ни выделений, и Джон, как лечащий врач Шерлока, принимает решение забрать его домой. Он пытается убедить себя, что делает это потому, что Шерлок достаточно поправился, чтобы окончательно выздоравливать дома , но в глубине души знает, что это ложь – Шерлок еще плох после больницы, вял и апатичен и так не похож на себя, такой не-Шерлок, что Джону кажется – он на собственных ногах и минуту не простоит. Проблема была в том, что Джон думал, что возвращение Шерлока домой дастся ему гораздо легче. В действительности это оказалось очень далеко от истины. Эти первые несколько дней Шерлок совсем беспомощен. Ему трудно совершать простейшие действия, от сидения до надевания рубашки. Буквально во всем ему нужен Джон, выражение его лица так мучительно искажается на каждую просьбу, что тот приходит в ужас от этого, каждый раз видя в этой гримасе само олицетворение боли. Через неделю Джона начинает грызть изнутри болезненная паника, причины которой он не понимает и которая, тем не менее, заставляет его руки трястись, а в животе ныть. - Мне нужно принять душ, – говорит Шерлок. Джон поднимает глаза, держа в руке угол одеяла. Это вечер четверга, ровно неделя прошла с тех пор, как Шерлок упал в обморок в кухне, лицо его белое как полотно. За несколько секунд Джон быстро складывает одеяло и подворачивает концы под матрас, потом он поглаживает волосы Эндрю, уснувшего и растянувшегося в ногах Шерлока. - Чувствуешь себя грязным? – наконец спрашивает он. Он и выглядит грязным, короткие волосы на голове слиплись от пота, кожа восковая и бледная. Джон не дожидается ответа и снимает с него рубашку, разбинтовывает повязку на животе, чтобы осмотреть маленькие лапароскопические ранки, избегая взгляда Шерлока. До войны он настаивал на том, чтобы держать пациентов в больнице, пока рана не высохнет и швы не выйдут, но Афганистан научил его одной простой истине - если разрезы становятся чистыми, самое время принять душ. Иногда простая вода – лучшее исцеление. Он трогает пальцем маленький шов – здоровый и розовый. - Хорошо, – говорит он. Путь в ванную занимает вечность, во-первых, потому, что они перекладывают Эндрю так, чтобы он не смог свалиться с кровати – чего он не делал уже давно – во-вторых, потому, что Шерлок ходит медленно и сгорбившись, будто старик, одной рукой держась за живот. Джон помогает Шерлоку сесть на закрытое сиденье унитаза и идет готовить ванну. Он убирает игрушки Эндрю из пустой ванны, отставляет его шампунь на другую полку. Он чувствует на себе взгляд Шерлока и делает все возможное, чтобы игнорировать его, суетясь с полотенцами и мылом до тех пор, пока не обнаруживает себя на коленях перед ванной, и у него просто не остается выбора, кроме как посмотреть вверх, встречаясь с пристальным взглядом Шерлока. Шерлок протягивает руку, чтобы коснуться его лица, и Джон отшатывается, словно ошпаренный, прежде чем беспомощно, беспомощно наклониться вперед, чуть-чуть подаваясь под его прикосновение. В горле жжет, он снова отворачивается, чтобы открыть воду. - Не так горячо, как ты любишь, но ты же не хочешь воспалить рану, – говорит он куда-то в сторону шампуня Эндрю. - Сколько еще, Джон? - До ванны? Около десяти минут. - Джон, – шепчет Шерлок, прикасаясь к его щеке кончиками пальцев. – Сколько еще? Это тот вопрос, на который Джон не может ответить. Спустя мгновение Шерлок выдыхает и начинает медленно расстегивать рубашку, Джон заставляет себя помочь ему, снимая тапочки с его ног, стаскивая носки. Ноги Шерлока – худые, длинные и бледные, – заставляют его захотеть плакать, в голове сразу возникает рой воспоминаний об этих ногах: просунутых между его ногами, переплетенных с его на диване, закинутых на его плечи – и каждое режет, как лезвие. Это пытка – заботиться о Шерлоке, быть рядом с ним и в то же время так далеко. И вот теперь, здесь, когда Джон на коленях между бедер Шерлока, держит в руке его длинную, бледную ступню, и, набираясь храбрости, прижимается лбом к колену Шерлока, с душившими слезами в горле, задает вопрос. Тот самый, который таким отчаянным эхом звучит в голове, что иногда Джон думает, что умрет от наплыва эмоций: - Почему ты меня оставил? *** Шерлок замирает, чувствуя, как холодеет его кровь. Он пытается, пытается, но так трудно найти способ объяснить, и тут Джон задает ему единственный вопрос, на который у Шерлока нет ответа. - Я… Джон, пугающе бледный и маленький, такой несомненно усталый, такой несомненно прекрасный, бесконечно привлекательный, совершенно замечательный, в нем воплотилось все, чего у Шерлока нет и можно не надеяться, что будет. Он отодвигается от колена Шерлока, и Шерлок на одну ужасную секунду желает действительно оказаться мертвым, чтобы ему не пришлось выносить все это. - Джон, Джон, – отчаянно говорит он хриплым голосом, с болью соскальзывая с сидения на пол и обнимая Джона, молча прося не отталкивать его. – Пожалуйста, – говорит Шерлок, и это эгоистично, как всегда эгоистично, но он не может переделать себя, ему так сильно нужно, чтобы Джон остался с ним сейчас, именно сейчас. После долгого молчания, когда они оба не знают, что Джон собирается делать дальше, он прижимается головой к груди Шерлока, прямо над сердцем, все еще стараясь не навредить ране. Шерлок с благодарностью наклоняется, прижимаясь лицом к волосам Джона. Запах – словно двухлетней давности, и Джон все еще пользуется тем же самым шампунем – внезапно снова наталкивает его на ту стену, сквозь которую он не может пробиться. - У меня не было выбора, – говорит он беспощадно. Он чувствует, как Джон вздрагивает на его груди, удивленный такой зверской яростью, но теперь слишком поздно, Шерлок тоже устал и вынес слишком много боли, и в этот момент невозможно удержать крышку над паровым котлом. – У меня не было выбора. Они забрали у меня все, – рычит он, судорожно вцепляясь кулаками в рубашку Джона на спине, – заставили меня удирать как беженца, как будто я сделал что-то плохое, заставили меня красться по земле как животное. И я… – Слова засыхают в горле и умирают, но его собственное упорство заставляет его пытаться снова, – Я… Джон отстраняется, чтобы взглянуть на него – широко раскрытые глаза Шерлока налились красным и полны тревоги. - Шерлок… - Нет, – говорит он, качая головой, уже и без того разочаровавшийся во всяческих объяснениях. – Я мог бы…если бы я… – Он скрипит зубами, чувствуя, что в нем будто что-то вот-вот надорвется. - Все хорошо, Шерлок. - Ничего не хорошо, – вопит Шерлок, – и прости меня, господи, прости, я мог бы остаться, но я не мог рисковать … – Он вдруг осознает, что почти задохнулся, весь в поту, и его живот горит болью, проклятье, просто убивая его, и он стонет, мука пронзает его с ног до головы. - Шерлок, Шерлок, дыши, – говорит Джон, кладя его голову себе на колени, и Шерлок инстинктивно сжимается от боли в ране. Он больше ничего не пытается сказать. *** Майкрофт открывает дверь на второй звонок. Он не удивляется, после прошедших нескольких недель увидев Джона, стоящего в дверях, – удивляется скорее тому, что ему потребовалось так много времени, чтобы прийти сюда. Его сердце разрывается, когда он смотрит на него – Джон выглядит еще хуже, чем раньше, и одно неверное слово для него будет равносильно физическому насилию. Майкрофт думает, что никто не смог бы пройти через то, что вынесли его братья. Джон спрашивает, дрожа, с мокрыми глазами, сжав кулаки: - Ты знал, где он был? Ты все это время лгал мне? - Нет, – сразу же говорит Майкрофт. – Нет, Джон, клянусь тебе. - Но ты знал, что он жив. Майкрофт отступает на шаг назад. - Входи. - Нет. Не… нет. Я не хочу заходить, мне просто нужно знать. Ты знал, что он жив? - Нет, – отвечает Майкрофт. – Я понятия не имел. – Джон делает угрожающий шаг вперед, но Майкрофт останавливает его рукой. – Джон, правда то, что я подозревал, но я подозреваю всех и каждого. Ты знаешь, что у меня есть доступ к нитям расследования, которого нет у других. Я приложил все усилия по «зондированию почвы», если можно так сказать, но впустую. Это явно не те слова, которые Джон хотел услышать – если он едва сдерживает в себе что-то дрожащее, нервы его на грани. - Ты знаешь, что я не дурак, и неважно, что твоя семья думает обо мне. Как можно так долго быть в бегах? - Шерлоку нужны были деньги, а мои счета и кредитный фонд остались нетронутыми, и если он не приходил к тебе, тогда ясно, что он приходил к матери. Но, видишь ли, это должен быть ты, потому что твоя мать звонила мне каждую неделю, присылала вещи для ребенка и приглашала меня в усадьбу. Ради Бога, ведь в прошлом году мы там провели половину лета. И я отказываюсь верить, что она не сказала бы мне, что мой муж жив. Что я горевал впустую. Майкрофту всегда разрывает сердце видеть такой болезненный эффект происков его матери на тех, кем она манипулирует. Еще хуже, когда ты оказался единственным, кого водили за нос. - Джон… – беспомощно произносит он. Джон прижимает ладони к глазам. - Боже. О, господи. Майкрофт никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным. Джон отнимает руки от своего мокрого лица, но глаза его смотрят жестко. - Не заставляй меня ехать в Аскот. - Я и не хотел тебя заставлять, – отвечает Майкрофт тихо. – Я только могу сказать тебе, что очень хорошо знаю свою мать. Это Шерлок просил ее сохранять хладнокровие, но цена была, несомненно, высока. Лицо Джона кривится – Майкрофт представляет, на что теперь похож Шерлок. Исчез гордый, гениальный человек, и на его месте – пустая скорлупа. Только они с Шерлоком знают, что случилось с мамой после смерти отца, и только они могли бы понять, почему она поступила так, как поступила. Для Майкрофта видеть, что история повторяется, еще больнее, чем он мог себе представить. Джон входит в дом, и Майкрофт проводит его в свой кабинет, к винному бару и наливает им обоим по глотку скотча, а затем плескает побольше. Сегодня как раз такой день, когда надо выпить. - Расскажи мне, – просит он. Он слушает, что рассказывает Джон, позволяет ему злиться, кричать, разбить трехсотлетнюю стеклянную вазу, которую он швыряет в стену. Он слушает и не может сказать ни слова – ни о Шерлоке, ни о маме, ни о правительстве, ни о своих растущих претензиях к лидеру партии, и, уж конечно, не о той дыре, в которой он недавно нашел мертвым Себастьяна Морана. *** - Ты хочешь знать, что я делал, – говорит Шерлок, когда открывается дверь. Он сидит на диване, на том самом диване, который был у них прежде, но сам совершенно новый, и абсолютно не тот – странное, тревожащее ощущение. Он сидит, сложив руки над губами в своем обычном жесте, его глаза последние полчаса смотрят в одну точку. Джон останавливается на пороге. - Спал, я надеюсь. Где Эндрю? - С миссис Хадсон. Ты хочешь знать, что я делал в минувшие полтора года, – перефразирует он, переводя взгляд на Джона, который, страшно удивленный, тут же отворачивается. Джон снимает куртку, вешает ее, медленно закрывает дверь. Он смотрит вниз на свои руки, замершие на пуговицах, будто на них написан ключ к жизни. Затем он поворачивается, глядя в лицо Шерлока с презрением, с выражением, которое говорит «Просто смирись с этим». В своей жизни Шерлок видел такой взгляд у огромного количества людей, но никогда у Джона, такого – никогда. До тех пор, пока не вернулся. Он еще никогда не был так взбешен, ему никогда не было так больно, будто его посекли на куски. - Из-за меня ты можешь не нарушать никаких своих планов, – огрызается он, как можно резче и язвительней. – Если ты думаешь снова видеться с моим братом или с кем-нибудь еще, ты можешь идти туда прямо сейчас. – Последние слова так и брызжут желчью от ревности, это так омерзительно очевидно. Джон выглядит так, будто единственная вещь, которая удерживает его от того, чтобы не убить Шерлока – это шок. - Ты на самом деле хоть понимаешь, что, твою мать, только что сказал мне? - Вот вопрос, Джон, и совсем простой даже для твоего ума: почему, если ты хочешь знать, что я делал, или кто еще был причастен к этому, ты не спрашиваешь меня? - Потому что ты можешь снова упасть в обморок? – вопросительно говорит Джон, сжимая кулаки. Он плакал у Майкрофта, в прямом смысле плакал, потому что Шерлок рисковал жизнью ради Джона, но это не значит, что теперь он заслуживает видеть его уязвимым. Майкрофт с его спокойными словами, спокойным тоном и чертовски спокойными руками один мог бы его утешить, а от попыток Шерлока сделать шаг навстречу Джон уклоняется. - Я не совершу одну и ту же ошибку дважды, – отвечает Шерлок. - Нет, но ты каждый день совершаешь новые, – взрывается Джон. Он в ярости и ему больно, ему всегда так больно, и с каждый днем все хуже и хуже, а Шерлок этого не знает, не знает, выживет ли он в этом неумолимом падении, или упадет на шатающееся дно, и порой думает, что, возможно, они только в нескольких шагах от него. - Я охотился кое за кем, – говорит Шерлок, звук выходит какой-то дикарский, но сейчас он чувствует себя ненамного культурней. -Зачем? – спрашивает Джон, делая шаг вперед, прихрамывая, и у Шерлока при виде этого сводит живот. - Потому что он угрожал тебе. Угрожал нашему сыну. Потому что он собирался забрать то, что принадлежало мне. Потому что он был мерзким маленьким насекомым и заслуживал того, чтобы умереть, – рычит Шерлок. Он прерывается и пытается понять, почему это его так злит, что он не может говорить, и позволяет Джону себя обнять. Почему-то от его объятий он чувствует себя не столько злым, сколько брошенным и одиноким. – Знаешь того бизнесмена, который умер во время путешествия в Город солнца? По официальным заголовкам. «Жертва религиозного насилия». - Да, это было в новостях... в Южной Африке сказали, что они непричастны к этому… Адэру что ли. - Рональд Адэр, – говорит Шерлок, кивая. – Мне потребовалось 17 месяцев, чтобы подобраться к нему и убить. Джон думает, что это самый большой сюрприз. Мысленно он уже все это знал; он знал, что Шерлок не бросил бы его по никакой другой причине, за исключением жизни или смерти, но его сердце кричит иначе, и он чувствует почти истерику, он слишком маленький для всех этих эмоций, полностью переполняющих его. Его язык целиком и полностью вне его контроля – он хочет сделать так же сильно больно, как было больно ему. - Дай я скажу прямо – ты хочешь, чтобы я поблагодарил тебя за тот способ, с помощью которого ты меня бросил? Это то, к чему ты клонишь? - Да пошел ты, – рычит Шерлок. - Да пошел ты, надменный ублюдок. Я знаю тебя, разве нет? Я очень хорошо знаю тебя, лучше, чем кто-либо еще, как никто, и я знаю, каким облегчением была возможность избавиться от нас – бегать по свету без семьи, которая тебе мешает. – Он дрожит, он в ярости, руки сжимаются в кулаки. Он рвется в бой, хочет этого так сильно, что уже ощущает его вкус. – Должно быть, хорошо себя чувствовал, чтобы сорваться с места и удрать, когда делал выбор, не беспокоясь ни о ком и ни о чем. Я мог бы заметить эти знаки еще раньше, как я мог быть таким глупцом – ты их все это время делал специально для меня - с Мориарти, с Индией. Шерлок просто взрывается от безумно разрушительной ярости. Он вскакивает, смотря на Джона сверху вниз. - И как же легко ты нашел мне замену, продолжая жить как ни в чем не бывало. Как легко ты собрал вещи и переехал в дом моего брата, отправлял Эндрю поиграть, на дни рождения, и чувствовал себя настолько щедрым, что выкинул из головы несколько бесполезных фактов о том, кто на самом деле его отец. – Джон открывает рот, практически дрожа от сдерживаемой энергии, прижимая к бокам кулаки, но Шерлок обрывает его раньше, чем он может ответить. – Твоя драгоценная нормальность наконец восстановлена. В холодильнике ничего, кроме банальных продуктов, никаких экспериментов, разбросанных по всей квартире, никто не передразнивает тебя в «смешных» случаях. Я уверен, ты счёл это хорошим предлогом, чтобы освободиться от чувства вины, чтобы найти кого-то, кто тебе лучше подходит, кто бы присоединился к твоему идиллическому ничтожному стилю жизни. Джон так зол, что не может говорить, будто гнев, поднимаясь из самой глубины его существа, железными кольцами свил гортань. - Ты невероятный ублюдок, – вскипает он, дрожа от ярости – он хочет придушить его, разорвать Шерлока на куски. – Что ты сказал? Что я шлюха? Ты на это намекаешь? - Ты меня знаешь, Джон, – насмешливо говорит Шерлок, кривя губы в ехидной ухмылке. – Я никогда не намекаю. Ничего хуже сказать было невозможно. Прежде чем полностью осознать, что он делает, Джон хватает книгу с журнального столика и швыряет ее, не попадая в Шерлока только на миллиметр. Следом летит чашка с остывшим чаем, пульт от телевизора, лампа, но как Джон ни старается, ни одна из этих вещей не попадает в цель. - Пошел ты, – орет он, швыряя журналы как снаряды. – Ты умер, ублюдок, ты умер и оставил меня одного. Мне было некуда идти, не к кому обратиться, и если я и принял помощь от Майкрофта, то от этого не стал шлюхой. – Ноутбук Шерлока грохается на пол, разбиваясь на сотню осколков, Джон чувствует удовлетворение при виде такого разгрома, он хочет продолжать крушить тут все до тех пор, пока не разнесет всю Бейкер-стрит. – Я хотел дать Эндрю лучшее, дать ему нормальную жизнь, какую смогу, и да, я позволял ему ходить на дни рождения и играть, и нет, я не говорил ему о тебе каждый божий день, потому что когда я говорил, то потом несколько дней не мог дышать, так мне не хватало тебя. Я был один и делал лучшее, что мог, и ты не имеешь права говорить мне, что я сделал так или не так, чтобы выжить без тебя. Шерлок и не пытается уклониться от обвинений: - Ты упрекаешь меня, что мог бы быть жив, если бы я тебя не бросил. Но если бы я так не поступил, ты бы уже давно был мертв, убит выстрелом в голову на вокзале Кинг Кросс, или истекал бы кровью на улице вместе с нашим сыном. Ты думал, я сбежал просто так? Чтобы скоротать время? Одно, последнее, великое приключение, прежде чем я осяду в бесконечной монотонности семейной жизни? – Он стоит прямо перед Джоном, наклонившись к нему. – Ты думаешь, ты так хорошо меня знаешь, так чертовски хорошо, но ты просто такой же, как и все остальные, всегда предполагаешь худшее. – Эти слова выходят больнее и резче, чем он намеревался. На лице Джона отражается волнение; взгляд его насквозь прожигает Шерлока, и в тоже время немного смягчает его ярость. – Чего я только ни делал, чтобы вернуться к тебе – убивал людей, поставлял наркотики, оружие, товары. И гнев возвращается снова, удесятеренный. И Джон размахивается для удара – он не может больше сдерживаться. Шерлок гибкий, сильный, и они вцепляются друг в друга в захвате, опрокидывая столы и лампы в яростной борьбе. Джон хочет причинить ему боль, а затем внезапно прижимается ртом ко рту Шерлока, и он целует и целует его, прикусывая его нижнюю губу до тех пор, пока не чувствует вкус крови. Он толкает Шерлока влево и швыряет их обоих на пол возле журнального столика, мигом переворачивается и, не обращая внимания на стоны Шерлока от боли в свежей ране, чувствуя, что не может остановиться, задирает рубашку и халат мужа, проходя ртом вдоль шрама, прижимая зубами его соски и опуская руку вниз на его штаны. - Ты ублюдок, – рычит он, стаскивая резинку вниз и высвобождая член Шерлока, твердый как камень. – Ты невероятный ублюдок, я ненавижу тебя, – говорит доктор, опускаясь вниз и беря в рот его член. Болезненные смешанные воспоминания двух лет без этого вносят какое-то беспокойство в душу. Джон вспоминает, как это делается, как надо следить за зубами, втягивать щеки и сосать, не причиняя ему боли – хотя он даже хочет этого, хочет причинить ему боль, до крови, чтобы Шерлок распался на части, воя, и он крепче обхватывает его за бедра. Сейчас он больше ни о чем не способен думать, Шерлок извивается и стонет под ним, будто умирает, а он берет его, обладает им, признает его своей собственностью. Шерлок резко, изо всех сил дергает Джона за волосы, до тех пор, пока доктор нехотя не выпускает его из своих красных влажных губ. Они оба сильно трутся своими членами друг о друга, причиняя боль, и Шерлок стонет в рот Джона, в то время как Джон проклинает его и отталкивает одной рукой, притягивая ближе другой. - Джон, – шепчет Шерлок, срывая с него брюки, стаскивая с бедер белье. Доктор цепляется за него, пальцы царапают плечи Шерлока в том месте, где они смыкаются с шеей. – Джон, – говорит он, в то время как Джон тихо называет его ублюдком, сукиным сыном, гребаным монстром. Шерлоку все равно, все вокруг с этим согласны, но это пугает его, доводит до ужаса; наверное, он никогда не сможет найти слова, чтобы объяснить, почему так боится. Все эти последние три недели он постоянно, каждое мгновение был на грани, настороже, всегда ища чего-то, любого знака, что Джон все еще здесь, все еще его. Он приподнимает Джона, становясь напротив него на колени, наклоняется над ним и прижимает член к сжатому входу. Он отрывисто отчаянно, дышит, слыша в ответ запинающиеся стоны. Он понятия не имеет, что делает, так нельзя – без всего, без предосторожностей – но не может остановиться, размазывая большим пальцем свой предъэякулянт по входу Джона. Два года он не был там, где так любит это, где доктор любит еще больше, и Шерлок позволяет вырваться у себя стону, надеясь, что Джон его не услышит. Это так хорошо, так невероятно хорошо, что Джон не слышит пронзительных резких ударов своего сердца, собственных надорванных криков, а Шерлок окончательно срывает его белье, чтобы оно не мешало, и Джон извивается и кричит, ошеломленный ощущением этих рук на себе снова, этим запахом вокруг него, вкусом Шерлока в его рту. На долю секунды он думает, что, может быть, действительно сошел с ума, свихнулся от фантазий, которые бесконечно воображал с тех пор, как Шерлок умер. Это не уменьшает боль, становится только хуже, и гнев снова выплескивается наружу. Он рычит, отталкивая руку Шерлока от места между своих ног, и берет в рот два этих длинных, прекрасных пальца. Но этого будет недостаточно даже для начала – он так долго был без этого, он такой тесный. Джон отстраняется, встает, попадая в одну штанину и сердито избавляясь из нее. - Сними свои брюки, – командует он, идя в ванную. Трясущимися руками он перерывает все шкафы и ящики и, наконец, находит свою добычу – детский лосьон Эндрю. Он смотрит на себя в зеркало и на мгновение его сбивает с толку то, что он видит – красный искусанный рот, волосы торчат в разные стороны, на шее и руках уже появились засосы, а рубашка застегнута всего на одну пуговицу. Он смотрит на самого себя, задаваясь вопросом, какого хрена он делает, до тех пор, пока Шерлок не появляется в дверях ванной, обнаженный и слишком худой, но такой невероятно красивый, что у Джона перехватывает дыхание. Он беспомощно говорит отражению Шерлока: - У меня нет ни презервативов, ни смазки, ничего, но я… чистый. Это очень взвешенный, очень правильный ответ, думает Шерлок, делает несколько шагов вперед, обхватывает лицо Джона обеими руками и страстно целует его, пытаясь притянуть к себе еще ближе. Доктор отчаянно стонет и, когда Шерлок прижимает его к раковине, от удивления почти роняет бутылку с лосьоном. - Сейчас, – говорит он, приподнимая ногу Джона, беря бутылку и возясь с крышкой. Джон неуклюже подталкивает его, и это так хорошо, так сильно хорошо, что Шерлок едва может стоять, утопая пальцами в теле доктора, прижатом к его собственному. С первым нажатием его пальцев Джон стонет так, будто Шерлок на самом деле причиняет ему физическую боль, и тот останавливается, но Джон говорит: «Нет, нет, не останавливайся» – и Шерлок двигает рукой, проталкивая вглубь пальцы, все быстрее и жестче, отчаянней и безжалостней. Он все еще злой, это отвлекает – потому что он заслужил право быть таким сейчас, он два года боролся за то, чтобы вернуться к своей семье, к Джону, и не знает, как вообще держится на ногах после того, как ему сказали, что он поступил плохо. Он поворачивает пальцы, одновременно двигая бедрами, и прикусывает зубами шею Джона, желая охватить его, подавить, ввергнуть в беспамятство. Джон кричит под ним, и Шерлок безошибочно прикасается к нему во всех местах, которые изучил раньше, чтобы заставить его потерять контроль. Это не безопасно, даже более того – это очень опасно. У них нет защиты, и здесь Эндрю, Джон отрывается от губ Шерлока, опуская голову ему на плечо и глядя, как работают мускулы предплечья, пока он так прекрасно ласкает Джона пальцами. Доктор уже ощутимо чувствует жжение и собирает все силы, чтобы сказать: - У меня нет презервативов. - Ты уже это говорил, – говорит Шерлок ему в ухо. – Прикоснись к себе. - Шерлок… - Обхвати пальцами свой член, Джон. Он беспомощно, беззащитно повинуется. - Скажи мне, – просит он, сжимая в кулаке свой влажный твердый член, и это так хорошо, а Шерлок ударяет его изнутри. – Поклянись мне, что у тебя больше никого не было. - Никогда никого не было, – говорит Шерлок, выдавливая из себя слова куда-то Джону в шею. – Я не смог этого сделать, – говорит он, даже теперь почти смеясь от собственного идиотизма. – Решение почти убило меня, но я… я не смог этого сделать. – Он думает в сотый раз, как глупо мог бы умереть, и поражается, какими ошеломляюще чокнутыми вышли его слова. Шерлок скрытым незаметным движением проталкивает еще один палец в Джона, теперь их три, а затем широко их растягивает. Джон стонет раскрытым ртом, горячо выдыхая Шерлоку в шею; в ответ Шерлок гладит его пальцами, наслаждаясь беззащитностью и уязвимостью Джона. Он буквально раскалывается на части – от ярости, от желания, от всего того, что Джон порождает в нем, и он не знает, как определить и еще меньше как объяснить. Он прогоняет мысль, вопрошающую его - а что, если они в начале конца, настоящего конца, или это не так катастрофично, как кажется, не так между ними все разрушено, как он чувствует. Он отчаянно надеется, что Джон скажет ему, так это или нет, что увидит – Шерлок хочет быть прежним, даже если он потерпел неудачу в том, что случилось. - Сейчас, Джон, – шепчет он, как можно ниже приглушая голос, надеясь, что так лучше скроет все то, о чем ему не хочется давать знать Джону. Это самое плохое, самое опрометчивое, что сделал доктор за всю свою долгую, глупую жизнь. Он понятия не имеет, чем занимался Шерлок; Джон воюет со своей прагматической стороной, частью своего мозга, которая говорит ему прекратить быть идиотом, сложить вместе факты. Он так сильно хочет верить Шерлоку, верить хоть совсем немного, верить ему, прижавшемуся к его телу, обнаженному и задыхающемуся; это то, чего Шерлок хочет, то, зачем он вернулся. И, что еще бесконечно хуже, от болезненного осознания, от отчаяния удовольствие не тускнеет, делаясь только сильнее, заставляя мокрого, раскрытого Джона извиваться, изнемогать от желания и цепляться за мужа. Когда Шерлок прижимается губами к уху Джона в том месте, которое напрямую связано с его членом, и мрачным, прокуренным голосом шепчет ему кончать, Джон кончает, беспомощный, исторгая крик, будто разрывающий его грудь. Он обмякает, чувствуя рот Шерлока на своей шее; он так всегда делал, когда доктор кончал, пробуя на вкус соленую кожу над бьющимся пульсом, ощущая, как стремительно мчится кровь под тонкой кожей. От этого Джону хочется плакать, и он прижимается лицом к ключице Шерлока. Это самое плохое, что он когда-либо делал, но все-таки не самое глупое. Он приходит в себя, берет Шерлока за руку и тянет его в свою спальню – их спальню, их постель, где Джон лежал без сна с его пальто, ночь за ночью, ночь за ночью до тех пор, пока не осознал, что запах волос Шерлока, его одеколона исчез из толстой шерсти. И сейчас это здесь, все это снова с ним, снова в их постели, где спал Шерлок, человек, которого он прижимает спиной к прохладным простыням, человек, на которого он ложится сверху, человек, к которому он наклоняется и которого целует. Джон снова ощущает рвущуюся на свободу вспышку гнева и так пугается ее, что свой ужас может сравнить только с первым годом в Афганистане, с болезненным, пронизывающим страхом, от которого прошибал холодный пот. По крайней мере там он точно знал своего врага - по крайней мере там он не чувствовал себя таким потерянным. Но это не останавливает его, он продолжает двигать пальцами по члену Шерлока, твердому, скользкому и напряженному. Это не останавливает его, когда он нависает над Шерлоком, двигая бедрами до тех пор, пока не исчезает боль, и он медленно опускается на него до конца. Шерлок стонет, подаваясь вверх и внутрь. Его руки беспорядочно гладят движущийся вверх и вниз торс Джона, непрерывно скользя кончиками пальцев по его животу, груди, ребрам. Он понятия не имеет, что это значит, означает ли взгляд в глазах Джона проклятие или прощение или и то и другое. Все тело Шерлока напряжено, движение отдается в ране неприятным тугим ощущением. Он инстинктивно двигает бедрами и наблюдает, как Джон закрывает глаза. - Джон, – говорит он. Посмотри на меня. Смотри на меня. Джон, кажется, слышит, хотя из-за тумана в голове он не может понять как. Шерлока оставил гнев, и в нем пробудилась покинутость, пустыня уничтожения и отчаяния. Он теперь сильнее толкается, в то время как Джон медленно двигает бедрами. Это так хорошо, так болезненно ярко после двух лет угасающих воспоминаний. Джон наклоняется над ним, чтобы поцеловать, глубоко и страстно, давление его рта одновременно так успокаивает и так испепеляет. Когда Джон чуть отстраняется, Шерлок обнаруживает, что держит его лицо в своих руках. Джон в ответ смотрит ему в глаза, взгляд его по-прежнему искренний, по-прежнему открытый, даже после всего, что случилось. Шерлок говорит самому себе выкинуть из головы, и говорит это снова и снова, повторяя при этом несколько раз по-французски, как хорошо. Большего он сейчас и не может сделать, чем просто слегка поглаживать пальцами скулы Джона. Его мозг быстро вышел из-под контроля, придя в бессвязное и бесполезное состояние. - Пожалуйста, поверь мне, – говорит он, эти слова совершенно неожиданно срываются с его уст. – Я всегда был только с тобой. Это правда, Джон слышит это по его голосу, видит по лицу, и это будто нож в сердце, наносящий ему удары снова и снова. Джон чувствует, что раскалывается на части – одна часть его задыхается под тяжестью бесконечного горя, горя, которое для него сильнее, чем для Шерлока, в то время как другая часть благодарна ему и понимает его. Он врач, но он не знает, как снова соединить вместе обе части себя. Он хочет кричать, смеяться и плакать и не знает, как это контролировать, как вновь обрести равновесие. Шерлок под ним, внутри него, красивый, бледный и просящий, Джон приподнимается, сжимаясь вокруг его члена, снова и снова, ошеломленный, до тех пор, пока сердце его не готово выскочить из груди. Он хватается за руку, которую ему протягивает Шерлок, чтобы опереться об нее, крепко держась за него, сцепив их пальцы. До этого его член был мягким, но теперь Джон начинает чувствовать напряжение, натяжение и наполненность в мошонке, острый прилив удовольствия. Нет, фантазии не могли достигнуть уровня реальных вещей – запаха кожи Шерлока, его возбуждения, его вкуса, оставшегося в уголках рта Джона, чувства его сильных рук, которые держат его, взгляда его глаз и как он усиливает толчки, вцепляясь в тело доктора. Он думал, что этого больше никогда не будет, но он здесь, они здесь. Он говорит, задыхаясь: - Я люблю тебя, Шерлок. – Он падает вниз на него, целуя его, целуя, позволяя Шерлоку перевернуть их на простыню, позволяя прижать себя книзу. – Я тебя люблю. Я так тебя люблю. Шерлок толкается в него, останавливаясь, потому что знает, что его муж любит, когда он входит едва-едва и ждет до тех пор, пока Джон готов ударить его, чтобы только заставить двигаться. - Джон, – шепчет он. Он чувствует, что неспособен сказать что-либо еще, не может заставить слова выйти из горла. Это совершенно опьяняюще, когда Джон обхватывает его, и он чувствует тесное тепло. Бедра Шерлока движутся как поршень, место соединения их тел жаркое и скользкое от пота. Шерлок тянет руку вниз, уверенно оборачивая пальцы вокруг члена Джона, большим пальцем скользя по головке. Джон стонет и неконтролируемо дергается вверх, подталкивая Шерлока внутри себя, заставляя их обоих застонать и задрожать. Шерлок знает, что долго продержаться не сможет, и, кроме того, он все еще обессиленный и глубоко уставший, но, несмотря на это, так возбужден, что находится почти в полубреду. Он сильно двигается, свободной рукой уперевшись в кровать рядом с головой Джона, толкаясь как можно сильнее и глубже. Мошонка Шерлока туго натянута, звуки, которые издает Джон, электрическими разрядами сбегают вниз прямо к его члену, отдаваясь в нем так сильно, что это граничит с болью. - Все еще? – спрашивает он, так отчаянно желая верить ему. – Несмотря на? – Шерлок близко, так близко, он тянется вниз, чтобы поцеловать Джона, задыхаясь возле его губ. - Да, – шепчет Джон туда, где в темноте виднеются губы Шерлока и его сердце сжимается в комок в горле. Он не может просить Шерлока сказать то же самое, нет, если он не хочет, потому что как никто другой знает, что это не в привычке Шерлока. Он не просит его, но ах, как ему нужно слышать это, хотя в глубине сердца он знает правду; ему нужно прижаться к его коже, нужно касаться его бедер, шептать ему в шею и целовать его губы. – Все еще. Несмотря на. Шерлок задевает его простату, раз, другой, и Джон крепко обхватывает ногами его талию, выгибая бедра так, чтобы он делал это снова и снова. Они оба, оба задыхаются, двигаются – никогда еще они не делали это так быстро, никогда еще не достигали пика так скоро, и никогда еще не было так хорошо. От толчков Шерлока удовольствие пробегает искрами вверх по спине вдоль всех нервных окончаний. Джон кричит теперь на каждый удар, его крики отдаются эхом, кровать колотится о стену, в такт шлепкам бедер Шерлока. - Ты не знаешь? – говорит доктор, слова царапают ему горло словно осколки стекла. – Ты любовь всей моей жизни. Шерлок толкается, делая одно резкое, неровное движение внутри, и Джон выгибает спину и кончает, его тело сотрясают сильные судороги, которые, кажется, никогда не прекратятся, кажется, что острое и прекрасное удовольствие не кончится, и так, так хорошо. Он прикусывает запястье, чтобы приглушить звуки, но ничего не может поделать, они рвутся из горла с такой силой, что он дрожит, вскидывая бедра с каждой волной. Этого слишком, слишком много, и Шерлок хочет, чтобы оно никогда не кончалось. Он хочет, чтобы Джон кричал из-за него, как сейчас, так долго, как только сможет заставить его. Он продолжает двигаться, хотя у Джона оргазм, и не передать, что Шерлок испытывает, чувствуя, как он тесно сжимается вокруг него, так хорошо и одновременно почти болезненно. Он продолжается двигаться, вколачиваясь в тело Джона снова и снова, снова и снова, до тех пор, пока доктор безмолвно, беззвучно, задыхаясь, не кричит. - Шерлок, Шерлок, – просит Джон, и когда Шерлок опускает голову ему на плечо, он чувствует, как пальцы доктора прижимаются к его затылку. - Я люблю тебя, – бормочет он в ключицы Джона, в его кожу, едва слышно. – Я люблю тебя, – говорит он и кончает так сильно, что оцепеневает, и мир мутнеет перед глазами. *** Им так и не удается по-настоящему уснуть. Джон спускается вниз забрать Эндрю и поблагодарить миссис Хадсон за то, что она с ним посидела. Она смотрит на него одновременно счастливым и жалостливым взглядом. Джон старается не думать, что все наверняка было слышно через тонкие стены. Его лицу становится жарко, и он не может заставить себя снова встретиться с ней глазами, даже когда она нежно гладит его по щеке. Эндрю уже полусонный и зевает, и Джон укладывает его в постель, целуя маленькую щечку и прижимая к нему сбоку Риббита. Он засыпает еще до того, как доктор закрывает дверь спальни. Шерлок лежит неподвижно, и Джон раздевается и сворачивается калачиком под одеялом, всем телом прижимаясь к его теплому боку. Они не спят; Джон часами гладит пальцами шею Шерлока, прижавшись щекой к коже прямо над сердцем мужа. Он гладит, дышит и позволяет мыслям лениво течь в голове, мимо всего, что причиняет боль и, что случилось за это время, когда все, что ему было нужно – это просто заставить себя каждое утро встать. Теперь как будто какая-то часть его снова ожила, правильно срослась в том месте, где и должна была. Ему никогда еще не было так страшно оттого, что это означает. В ту ночь они снова занимались любовью, и только свет уличного фонаря с Бейкер-стрит бледнел на белой коже Шерлока, высвечивая колючий ежик там, где когда-то вились его волосы. И когда встает солнце, они почему-то по-прежнему не спят, лежа рядом. Скоро Джону нужно будет встать, разбудить Эндрю, накормить его, умыть и собрать в детский сад, но пока он не хочет прерывать тишину. - Я рад, что ты вернулся домой, – говорит он, наблюдая, как медленно светлеющее небо меняет цвет обнаженных плеч Шерлока с темно-синего до нежно-розового. Он скользит по ним пальцами, прослеживая невидимые линии цвета. Честность, думает Шерлок. С честностью и уязвимостью Джона он никогда не обращался деликатно, никогда не уделял им должного внимания. Он пытается ответить взаимностью, потому что доктор заслужил это, потому что он хочет, чтобы Джон получил то, чего он желает, и потому что он похоронил Шерлока и воспитывал их сына один. И хоть одно Шерлок может сделать – объяснить почему. - Ты не должен был так говорить, – говорит он Джону. - Почему? – спрашивает доктор, успокаивающе гладя его руками. - Потому что ты не знаешь всех фактов, – он выговаривает слова над грудью Джона в такт ударам его сердца, отдающимся в его ухе. – Я убил человека, который напомнил мне тебя, – говорит он, упираясь подбородком в грудь доктора и смотря на него вверх, будто это самый нормальный, традиционный разговор после секса. – Тем, как он держался, своей выправкой. Он тоже был бывший военный, хотя в отставке не по таким благородным причинам, как ты. Он был хороший человек, но мне было плевать; это была неуместная, ненужная информация. Я всадил нож между его 4-м и 5-м позвонками, – продолжает он, наблюдая, как меняется лицо Джона под тяжестью этой новости, – и я ничего не почувствовал. – Он обдумывает последние два года своей жизни. – Я больше никогда уже ничего не чувствовал. Я забыл, на что это похоже. Джон молчит, и Шерлок не может прочесть выражение его лица, освещенного полосами раннего утреннего света. Или, может быть, просто не хочет. - Я не знаю, есть ли тот, чьему возвращению ты счастлив. Я не знаю, социопат ли я, как все думают. И ты тоже. – Ради кого-то можно выжечь все человечество, понимает Шерлок. Может быть, это с ним и случилось, от гнева его уязвленной гордости, ярости от несправедливости, от подозрений. Откуда это в нем, трудно сказать. – Хочешь знать остальное? - Да, – говорит Джон мягко. Шерлок переворачивается и ложится на спину рядом с ним, и Джону тут же становится холодно. Он поворачивается к супругу, чтобы видеть его профиль в мягком утреннем свете и то, как ресницы Шерлока отбрасывают тени на щеки, когда он моргает. - Наверное, неудивительно, что он был замешан на траффике наркотиков и оружия, правда? Но глупо – я не притормозил, чтобы сообразить, что он мог быть замешан и в другой торговле, пока не обнаружил груз с человеческим товаром, направляющийся в Южную Африку. – Он закрывает глаза. – Я не мог связаться с властями, это было в то время, когда у меня кончились деньги. Я отдал им, сколько мог, но не мог позвонить в полицию, я даже не мог помочь им найти их семьи. Никто из них не говорил ни слова по-английски, у них не было ни денег, ни дома, ни работы. Женщин и детей бросили на произвол судьбы. Джон проводит тыльной стороной пальцев по нежной коже его плеч. - Шерлок, – шепчет он. Шерлок поворачивает к нему лицо: - Еще? - Всё, – говорит ему Джон. Шерлок коротко кивает. Он совершенно спокоен от начала и до конца – без перегибов, без эмоций, просто и беспристрастно объясняя вещи, которые никогда не должны быть сказаны. Смерть, резня и ложь, так много лжи, что он в ней потерялся, исчез под ее тяжестью. Он не может быть до конца честным и не может лгать; зайдя слишком далеко и там и там, он может потерять Джона. Он не сделает еще хуже, чем есть, если умолчит о вещах, которых Джону не нужно знать, причастных лицах, не имеющие отношения к делу. Он начинает рассказывать, и решает, что Джону не нужно знать о Себастьяне Моране. Примечание переводчика: * Эндрю ошибся, употребив неправильную форму глагола, вместо «said» сказал «says» ** та же ошибка в употреблении глагола