Нет проблем

Эрен. Через час-другой я уже шёл в магазин за продуктами. Армин действительно натолкнул на совершенно ненужные сейчас рассуждения, что подобно пчёлам роились в голове, вытесняя всё, что там отложилось за последние 16 лет. Я, конечно, знал, что являюсь человеком забывчивым, несосредоточенным и вообще… Но чтобы на столько, это уже клиника! Удосужиться спросить у него имя, видимо, было выше моих умственных способностей, что даже не смешно, а скорее прискорбно. Я недовольно хмыкнул от таких рассуждений и на рефлексе задержался у автоматических дверей супермаркета, что разъехались в разные стороны, не прошло и пяти секунд. Продолжая самокопание, прошёл по полу, выложенному серой плиткой. Я не смотрел вниз, но точно знал, что от времени она протёрлась до белых пятен. Резко развернувшись, от чего скрипнули кеды, взял тележку и направился в сторону молочного отдела. Разогнавшись, повис на её ручке, тележка катится мимо рядов, распугивая прохожих. Если закрыть глаза, то можно представить ветер, хаотично треплющий чёрные, как смоль волосы, бешенную скорость, немного прищуренные, от яркого солнца, глаза. Огненный окрас так плохо сочетается с их холодной серость, что хочется потушить мировое светило. Запах дождя, немного щекочет нос, невольно вызывая улыбку. Вдалеке кричат чайки, и это совсем не романтично, не так, как пишут в бульварных романах. Скорее отрезвляюще, неестественно. Открывая глаза, я вижу женщину, что с визгом отшатывается в сторону, спрыгивая, торможу тележку пятками, кеды снова скрипят, от чего немного звенит в ушах. Беру первое попавшееся молоко, мельком смотря дату, скорее на автомате. Пусть это будет моей тайной. Запретной фантазией, о которой никто и никогда не узнает. Плодом воображения, что щекочет нервы, задевая все струны души разом. Оголяет нервы, душит своей идеальностью. Мне так нравится. Я задохнусь в этом идеале, не жалея жизни. Уйду в нирвану, увижу тысячи снов, проведу в голове миллионы диалогов, что никогда не станут явью. Пусть серые глаза и фарфоровая кожа имеют запах дождя и лилий. Хотя бы в моём сознании. От этой мысли приятно защемило в груди и на глазах невольно навернулись слёзы. Нет, не время раскисать. Я смахнул их тыльной стороной ладони и пошёл дальше. Глупости это всё. Ерунда. Я справлюсь, точно справлюсь…

***

Когда я пришёл домой, папа нещадно выдраивал комнаты. Не одной пылинки не осталось в живых, все пали и сгинули в небытие. Я сложил ладони вместе и задрал подбородок, изображая, что молюсь за их упокой. Отец, сидящий на диване перед телеком, не обратил на меня и малейшего внимания, не говоря уже о папе, вставшем на табурет, дабы уничтожить последних врагов, затаившихся на самых высоких полках. Они хитрые, но не такие, как Карл Йегер. До него им ещё ползти и ползти. Чёрт, а пыль вообще ползает? Шарики за ролики и всё такое. Ничего необычного. Санитаров мне! Я повесил куртку, разложил продукты и хотел было слинять в свою комнату, как меня грубо окликнул отец. — Эрен, тащи свою задницу сюда, живо! Голос был грубым и требовательным. Омега внутри невольно сжался. Я прошёл в зал, видя как рядом с отцом стоит немного испуганный и нервный папа, в руках у него небольшой тазик с вещами. Обычно, мы складываем туда грязную одежду. Подойдя ближе, я увидел шмотьё горе насильника. — Эрен, мусичка, ты не волнуйся, — он ткнул отца локтем в бок, — Просто скажи мне… Вы предохранялись? Я покраснел как варёный рак, а сердце пропустило удар. Может, это слуховые галлюцинации? — Карл! — отец не сказал имя супруга, а просто рявкнул. Он схватил меня за свитер и смотрел прямо в лицо. Глаза пылали злостью, — Где была твоя башка, когда ты ложился под совершенно незнакомого альфу?! Мне стыдно, что у меня такой сын. Только шлюхи теряют девственность раньше совершеннолетия! — Гриша, прошу, прекрати, — папа подошёл ко мне, отпихивая отца, и взял за руки, — Эрен, если ты его любишь, я не против, но… Люди не поймут. Ты совсем молод, должен закончить школу, поступить в хороший университет, сделать карьеру. Дети — это счастье, но не в твоём возрасте. Вы можете общаться как друзья, прости, о большем и речи быть не может. С этого дня ты начинаешь колоть подавители, — он отпустил мои руки, собираясь уйти, — И ещё, сделай тест на беременность. На всякий случай. Я стоял подобно статуе. Это же не правда, так? Такого просто не может быть. Абсурд! — Папа! — я схватил его за руку. — Эрен, это уже решено и… — Ты выслушаешь меня! — Нет! Эрен, я сдерживаюсь из последних сил. Ты действительно опозорил семью. Я даже не знаю, как объяснять это твоему суженому! — К-кому? — у меня сердце в пятки ушло, вот честно. Но он ушёл, не сказав и слова. Отец окинул меня презрительным взглядом, сунул в руки колбы с фиолетовой жидкостью и пару шприцов. — Если я узнаю, что ты ослушался нас, то выкину из дома. Теперь всю жизнь будешь сидеть у нас на шее? Кому ты такой нужен? Недевственного омегу даже замуж не возьмут. И я остался один. После того, как до меня дошло происходящее, я заперся в комнате и начал позорно рыдать. Слёзы ручьём полились из глаз, а грудь сжимало спазмами. В нос противно ударил ядерный запах моющего средства, которым папа выдраивал дом. В такие минуты хочется простой человеческой поддержки. Тепла, объятий. Люди слабые и всегда будут такими, им необходима опора, крепкое плечо или, на худой конец, жилетка, в которую можно поплакаться. Человеку нужен человек. Закрывая глаза, я видел свой идеал. Слёзы сами собой пропали, а на их месте стала появляться глупая улыбка. Это же совсем не страшно. Я спокойно проживу, используя подавители. У меня есть мой идеальный образ. Большего не надо. А без течки и того жить проще. Быть как все, не выделяться из толпы. Легко. Исполнимо. Прекрасно. Леви. Мне смутно представлялось моё дальнейшее пребывание в школе. Если честно, я совсем не понимал, как дальше реагировать на запах истинного, стоит ли его искать, либо пустить всё на самотёк, надо ли объясняться перед Кисой, может, попросить прощения? Остаться друзьями? Или прекратить всякое общение? В голове роились десятки вопросов, ответов на которые не было и в помине. Правда, кое-что я знал точно. Найти его и отблагодарить было моей прямой обязанностью. Если пропустить все маты и избиение лошадиной морды, вчерашний вечер был… ужасен. Ничто в мире не было способно сделать его хоть чуточку лучше. Я выпустил пар на Жана, но этот ублюдок ржал, как конь, когда увидел меня в одних трусах. А его фраза «Только не говори, что ты по альфам. Я не такой, говорю сразу» добила меня окончательно. И сейчас монотонный бубнёж учителя Истории только сильней вгонял в тоску. Само собой, я ещё и не выспался, глаза слипались, волнами накатывала дрёма, топя и унося в свои глубины. — Аккерман, я к вам обращаюсь! — голос будто бы рывком выдернул из сна. — Извините я не услышал вопроса, не могли бы вы повторить? — я скучающе посмотрел на учительницу из-под равных прядей чёлки. Молодая девушка по имени Энджи, недавно закончившая университет, была нашей историчкой. Все они, будучи новичками, ведут себя подобно бесхребетным мямлям, не осмеливающимся даже повысить голос. Хорошей оценки от них добиться проще простого, поэтому таких ученики и за старших не считают. Она сошла бы скорей за мою девушку, чем учительницу. Миловидная, круглолицая, невысокая шатенка с карими глазами. Так ещё и одевается, как ученица. Белые блузки, чёрные юбки, и иногда, в плане исключения, обтягивающие брюки. Энджи смотрела мне прямо в глаза, в то время как её щёки алели, а пальцы терзали край короткой юбки. Очки в тонкой чёрной оправе сползли на кончик носа, от того, как сильно она хмурила брови, пытаясь казаться суровой. — Если вы позволяете себе спать на уроке, то можете сейчас же отправляться к директору. Я не потерплю такого хамского отношения к своему предмету! — она комично топнула миниатюрной ножкой, каблук цокнул об паркет, а щёки надулись, как у хомяка. — Что вы, мисс Энджи, как я могу посметь спать на своём любимом уроке? Тем более, что его ведёт такая очаровательная девушка, как вы, — я лукаво улыбнулся, когда её пальцы стали буквально терзать подол юбки, а глаза она устремилась в пол, пытаясь скрыть пылающие щёки. Правда, красные кончики ушей выдавали молодую учительницу. Она демонстративно кашлянула, будто бы прочищая горло. — Раз так, — как бы сильно ей не хотелось, но профессии учителя и актёра слишком сильно отличаются, — Тогда будьте добры, мистер?.. — мисс Энджи демонстративно взяла в руки список класса, показывая, что забыла моё имя. Ага, щас! — Леви, — пусть подавится одной из лучших моих улыбок. — Да, точно. Мистер Леви. Пересказ восьмого параграфа. Социальные отношения и рабочее движение. Изменения в социальной структуре общества, — она попыталась очаровательной улыбнуться, но вышло так, будто бы ей больно от одной мысли о счастье. Я поднялся с места, устремив взгляд на учительницу. — С возникновением гигантов индустрии, развитием транспорта, связи, появлением монополий и крупных банков начался быстрый рост городов. В 1870 году в мире насчитывалось 164 города с населением более 100 тысяч человек, в 1900 году — уже 360. Наиболее высокими темпами население городов увеличивалось за счёт промышленных рабочих и служащих, занятых в сфере связи, торговли, банковского дела и личных услуг… — на днях я так перенервничал, что выучил половину учебника истории. Благо фотографическая память поспособствовала. Пока я пересказывал параграф, чуть ли не диктуя все знаки препинания, учительница смотрела с благоговением, кусая и полизывая тонкие изящные пальцы. Создалось такое ощущение, что её это заводит. Вот же чокнутая! Это урок на будущее. Не учи уроки, не делай ДЗ, ещё препод какой-нибудь набросится ненароком. Ленись от греха подальше. — Достаточно. Я вижу, что вы кхм… учили, — может, надо объяснить ей, что улыбка шакала вряд ли поможет закадрить альфу? Остальная часть урока прошла более менее спокойно, если не обращать внимания на вечно срывающийся на писк голос Миссис Энджи и её косые взгляды в мою сторону. Такими темпами у меня глаз начнёт дёргаться. Она, несомненно очень симпатичная девушка, молодая, даже сексуальная омега, но… У меня есть истинный — это раз, я больше по парнями — это два, три, четыре, восемь, десять, пятнадцать, двадцать и девяносто. Год назад. — Леви, тебе надо успокоиться… Ох, чёрт! — дверь в мою комнату распахнулась, мазнув пятном перед глазами. В комнату вошёл альфа, скорей всего Эрвин, но важно ли? Из глотки произвольно поднялся утробный звук, заставляя горло клокотать, — Чувак, успокойся, это же я, — он подошёл ближе, протягивая руку. Моя шея резко поддалась вперёд, а челюсти клацнули клыками, зацепив лишь воздух. Я вновь зарычал, скалясь и желая отогнать постороннего с моей территории, — Леви, твою мать! Посмотри на меня! — он сорвался на не естественный ему крик, а моё разгорячённое гоном тело вновь ринулось на него. Наручники больно впились в кожу на запястья, клацнув о батарею и сдирая с неё краску, а зубы сомкнулись на пустоте. Кое-как встав на ноги, я попытался дотянуться до Эрвина, но он был слишком далеко, метал рвал кожу, вызывая притуплённое чувство боли, отражающееся где-то далеко на задворках уплывающего здравого смысла и чувства самосохранения. Ведь кровь уже струйкам текла на ковёр, наручники рвали мясо, а я неистово клацал зубами, в желании наброситься на альфу и перегрызть ему глотку. Чувствовал, как по спине скатываются холодные капли пота; ноют суставы и мышцы; как хрипит и дерёт горло от вечного, не стихающего рычания, что волнами льётся наружу против моей воли; как каждая кость в теле кажется хрупкой и тонкой, скелет готов надломиться и осыпаться в любой момент, стереться в пыль или превратиться в гору щепок. Живот впал, кожа натянулась на рёбрах, обтягивая их, как плёнка, давая заметить каждый изгиб тела. Эрвин сел в дальнем углу комнаты, устав взывать к моему рассудку. — Слушай, — он устало потёр переносицу двумя пальцами, — Никто не знал, что так получится. Ни я, ни ты, ни кто другой. Но твой гон оказался слишком… — он замолчал, пытаясь подобрать слово, — Ярым? Сильным? Нет. Чёрт, я не знаю как это можно описать, честно, — Эрвин откинул голову с глухим звуком стукнувшись о стену, — Я могу привести тебе омегу, если тебе это действительно нужно, найду какую-нибудь шлюху, которая согласится на такое. В этом даже не сомневайся. Хочешь? Да, сука, я хочу, вот как только ему это сказать? Связь между мозгом и телом была потеряна ещё неделю назад. Поэтому я только немного успокоился, прекращая рычать. — Отлично, — он всплеснул руками, — Правда, течную не предоставлю, уж прости. В шестнадцать лет становиться отцом рановато, — после встал с пола, отряхнув джинсы, и вышел, не забыв запереть дверь на ключ. Наше время. Чёрт! Я клацнул челюстью, вспоминая свой первый самостоятельный гон. Те, кто колют подавители даже не знают, что пропускают одну из стадий взросления, оберегаемые от всплесков гормонов химикатами. Гон у альф, течка у омег, без разницы. Всё начинается с четырнадцати лет и протекает вполне переносимо, если пользуешься специальными таблетками. Вот только годам к шестнадцати организм взрослеет и перестраивается, становится более сильным у альф и чувствительным у омег. После уже никакие таблетки помочь не в силах, как ни старайся, всё без толку. Поэтому такой гон или течку называют самостоятельными. Тут и начинается самое «интересное». У кого-то изменения могут быть едва заметными, различимыми, у вторых же они среднего уровня — контроль над телом и разумом имеется, но слабый, а в самых тяжёлых и редких случаях, а именно моём, возвращаются все инстинкты, потребности, силы, желания зверя. Организм полностью отбрасывает всю человечность, становясь одержимым идеей охраны территории и поиска своего омеги, после чего требует непрерывного спаривания с ним (пол не важен). Кто-то скажет, что это круто, так дико и первобытно, кому-то это даже покажется сексуальным. Но нет. Нет, нет и ещё раз нет! Ничего хорошего, милого, сексуального и прекрасного в этом нет! В таком гоне альфа, не контролирующий себя, может причинить вред не только себе и окружающим, а даже своему истинному. Отбрасывая всё на задний план он может убить его, покалечить, задолбить до смерти. Круто, да? Дико? Мило? А что вы скажете, когда вас будут трахать до крови и потери сознания? Охренеть как потрясно! Пожалуй, единственный плюс подавителей в том, что человек, сдерживаемый все свои годы и познавший только вторую стадию может пить таблетки и жить себе спокойно. Поэтому, я даже завидую тем, кто не ступил и не совал свой нос куда не надо. Им живётся потом легче. Казалось, куда хуже? А вот сюда! Моё тело нашло способ. В отличии от остальных альф, мой ад длится не неделю, а две или порой даже три. Чем только чёрт не шутит… Поэтому в гон я пристёгиваю себя наручниками к батарее и жду, пока всё это закончится. Без еды и воды, ведь любое появление посторонних в моём поле зрения чревато последствиями. Жестоко? Да. Терпимо? Вроде живой, поэтому относительно. Со звонком я вышел из класса, попутно отдёргивая рукава пиджака, пытаясь скрыть шрамы на запястьях.