Winner takes it all

В баре было многолюдно и шумно, но Герду это не раздражало — толпа и громкая музыка словно создавали вокруг нее и ее спутника невидимый щит, давали иллюзию спокойствия и даже безопасности. Им с Кальдмеером удалось отвоевать себе места, и они сидели друг против друга, соприкасаясь под столом коленями. Кальдмеер неторопливо тянул бурбон со льдом; пока он разбирался со своей порцией, Герда успела прикончить две «кайпириньи» и нацелиться на третью. Выпивка несколько сгладила зуд расстроенных, растревоженных нервов и настроила Вальдес на более оптимистичный лад: несколько запоздало Герда осознала, что ее преследователю ни за что не придет в голову искать ее на пути в Миннеаполис — кто знает, может, согласившись подбросить Кальдмеера, она спасла не только его, но и себя саму? На самого Кальдмеера выпивка не оказала сильного действия, но он стал чуть разговорчивее и как будто дружелюбнее — по крайней мере, не отодвинулся, когда Герда, ничего уже не стесняясь, потерлась ногой о его колено, и даже улыбнулся, но в его улыбке все равно сквозило что-то принужденное, какая-то затаенная боль и тревога, которая продолжала преследовать Кальдмеера, несмотря ни на что. Исполненная недоумения, Герда решила предположить сразу худшее: — Ваша жена, должно быть, недовольна, что вы тут прохлаждаетесь? Он даже не сделал вид, что не понимает, к чему она ведет: — У меня нет жены. Предупреждая дальнейшие вопросы — и кого-либо еще, чье существование могло бы… омрачить ваше нынешнее настроение. — Мое настроение может омрачить существование достаточно большого количества людей, — в тон ему ответила Герда и послала Кальдмееру дразнящую улыбку. «И один из них послан меня убить». — Но я не хочу сейчас о них думать. — А чего вы хотите? Герда прокляла сдержанность своего собеседника — было совершенно непонятно, действительно ли он ждет ответа или просто флиртует… на свой неповторимый лад, конечно. Она решила свести все к шутке и указала ему на свой опорожненный бокал: — Хочу еще выпить. Кальдмеер как будто ожидал чего-то более замысловатого — Нет ничего проще, — коротко ответил он и пожал плечами. В разговоре повисла пауза; Герда дождалась, пока перед ними поставят новые порции выпивки и наконец решила высказать вслух то, о чем думала последние полчаса — мысль была откровенно дурацкая, из разряда того, что Альмейда правдиво называл «идиотскими сентиментами», но Вальдес, будучи не в силах отвязаться от нее, надеялась, что она исчезнет, когда Кальдмеер посмеется над ней. — Мы знакомы примерно сутки, — сказала она, спешно сооружая на лице нежное и виноватое выражение, — а у меня впечатление, что я уже несколько месяцев вас знаю. Или несколько лет. Кальдмеер, чтоб его, решил не оправдать возложенные на него надежды: — Я тоже об этом думаю, мисс Вальдес. — Герда, — сердито напомнила она, и он спешно поправился: — Да. Герда. Думаю, что обстоятельства, подобные нашим, сближают людей за очень короткое время. — Это так, — согласилась она, смиряясь, что и его умудрилась заразить этой сентиментальной идиотией. — А ведь я почти ничего о вас не знаю. — Не соглашусь с вами. Вы знаете обо мне больше, чем многие люди, с которыми я поддерживаю постоянный контакт. Герда удивленно приподняла брови, спешно припоминая содержание всех их бесед за последние часы, но Кальдмеер не стал развивать тему, заметил только: — Мне кажется, что я знаю о вас куда меньше, чем вы обо мне. Герда чуть развела руки в стороны, точно открываясь для удара; кашаса сделала свое дело, в голове поселилась приятная легкость, а язык начал действовать на порядок быстрее мозга, и Вальдес великодушно и бездумно предложила Кальдмееру: — Спрашивайте. Я — открытая книга. Отвечу на любой ваш вопрос. Ее порыв его, кажется, обескуражил. Кальдмеер коротко кашлянул, точно бурбон пошел ему не в то горло. — Не ищите двойного дна, все честно, — подбодрила его Герда. — Давайте, пофантазируйте. Что вы хотите обо мне знать? Во взгляде его снова прорезалась какая-то непонятная грусть, до странности не вязавшаяся с тонкой, мягкой улыбкой. Но Вальдес не успела спросить, что тревожит Кальдмеера, потому что он заговорил первым: — Вы сказали, что ваша мать из Канады. Но на уроженку северных краев вы совсем не похожи. — Скажите спасибо моему папаше, — ответила Герда. — Он из Мексики. Они с маменькой познакомились в Южной Калифорнии — она всегда мечтала стать актрисой, знаете ли, и приехала туда, надеясь попасть в Голливуд. Ее родственница, моя тетка Юлиана, приютила ее, у нее было свое заведение в Сан-Диего и кое-какие деньжата. Актрисы из маменьки, конечно, не вышло, зато она познакомилась с папашей. Он работал на студии осветителем. — Вы поддерживаете отношения с родителями? — Мама умерла, когда мне было три года, — ответила Герда и тут же поспешила остановить поток соболезнований, который явно приготовился обрушить на нее Кальдмеер. — О, только не начинайте. Я ведь ее почти не помню. Папаша понял, что один со мной не справится — я всегда была занозой в заднице, и от меня была куча проблем. Он сбагрил меня тетке, иногда приезжал проведать, пока не пропал где-то в своей Мексике. Мне говорили, что его подстрелили. Кальдмееру, очевидно, нечего было сказать на это. Он только кивнул с траурным видом и снова потянулся потрогать шрам на лице — жест этот был явно полуосознанным и, как успела заметить Герда, обычно сопровождал напряженные размышления или попытку справиться с внезапно подкатившей болью. Чтобы не дать ему опять загрузиться, а повисшей тишине — застояться, она заявила: — Теперь я задам вам вопрос, идет? — Задавайте, — ответил он, но без особой охоты. Наверное, стоило придержать язык, но любопытство Герды всегда было сильнее самой Герды. — Откуда у вас шрам? Он как будто ждал этого вопроса и одновременно позволил ему застать себя врасплох; бледные пальцы сильнее сжали стакан с остатками бурбона, во всей осанке появилось что-то неуловимое и напряженное, а взгляд серых глаз словно заиндевел, как у мертвеца или призрака. В похожем состоянии Кальдмеер был, когда Герда неосторожно пошутила про гитлерюгенд, и сейчас, очевидно, она опять наступила ему на больное место. Она успела запоздало пожалеть о том, что опять все испортила, прежде чем он коротко и веско ответил: — Война. — Вой… — повторила она растерянно, в первую секунду не поняв, о чем он говорит; осознание было резким, как неожиданный удар по затылку, и у Герды вырвался непроизвольный болезненный вздох. — Вьетнам? Вы были во Вьетнаме? Не меняя выражения лица, Кальдмеер кивнул. — Вот дерьмо, — высказалась Герда с чувством. — Я не думала, что… вас призвали тогда, да? — Нет, — ответил он. — Я сам. — Сам?.. — Не знаю, что мной двигало, — он опустошил стакан одним глотком и как будто немного оттаял. — Наверное, я хотел почувствовать себя… американцем. Вы же помните, у меня с этим некоторые… проблемы. Он даже попытался вернуть на лицо улыбку, но вышла какая-то мученическая гримаса. Надо было срочно уводить разговор в сторону, но что-то не давало Герде это сделать; она вспомнила, как вернулся с антивоенной демонстрации дядюшка Курт, с трудом нащупывая дорогу перед собой, потому что после стычки с полицейскими у него заплыли оба глаза, и то, как они на пару с тетушкой прикладывали замотанный в полотенца лед к его разбитому лицу; вспомнила и вечер в «Южном ветре» несколько месяцев спустя, когда ей впервые пришлось выйти на сцену в одиночку, потому что танцующая с ней в паре девчонка билась в истерике в гримерной — ее жених вернулся к ней без глаз и пальцев на руках, ничего не говорил и больше не узнавал ее. — А остальные шрамы? — выпалила Герда, с трудом понимая, что, оказывается, крепко держит Кальдмеера за руку. — Я заметила, когда Руперт вас латал… — От вас ничего не скроется, — признал Кальдмеер, сдаваясь. — Это тоже оттуда. На память о плене. — Вы были в плену?.. — Был, — согласился он и с явным сожалением посмотрел на пустой стакан в своей руке. — Но сбежал. Единственный из моего взвода, кто остался в живых. Герда хотела выпустить его руку, но он, сжав ее пальцы в ответ, не дал ей этого сделать. Вальдес была рада этому — ей было легче от того, что она касалась человека напротив, и она подумала, что Кальдмеер, должно быть, испытывает нечто похожее. — Давайте не будем говорить о таких печальных вещах, — сказала она наконец, привыкнув к чужому теплу и ощутив, что собравшийся где-то в груди тяжелый ком наконец рассосался. — Надо найти тему повеселее. Хотите, расскажу, как я голосовала по дороге в Вегас, и меня подвез цирк лилипутов? Кальдмеер, с явным трудом стряхнувший с себя накатившие воспоминания, посмотрел на Герду с сомнением. — Я боюсь представить себе… характер этой истории. — Характер этой истории — возмутительно эротический, — хулигански усмехнулась Герда, радуясь про себя тому, что ей удалось отвлечь его. — Все так и было! Чистая правда! — Я в вас не сомневаюсь, — сказал он без толики осуждения, на что Герда рассмеялась: — Правильно делаете. Я считаю, что в жизни надо попробовать все… даже игру в карты на раздевание с толпой чуваков, самый высокий из которых достает тебе до локтя. Мы живем один раз, разве нет? А зачем жить, если не чувствуешь себя живым? — Это и есть ваше жизненное кредо? — вкрадчиво осведомился Кальдмеер. Герда, выловив из стакана кусок лайма и отправив его себе в рот, закивала: — Можно и так сказать. А у вас есть кредо? Что вас вообще по жизни ведет? Он задумался, но всего на секунду — очевидно, ему не стоило большого труда отыскать ответ на этот вопрос. — Делать свою работу, — сказал он до странности бесцветно. — И делать ее хорошо. — Неплохо, — отозвалась Герда и поморщилась — лайм оказался кислее, чем она думала. — И как? Получается? — До недавних пор — да, — проговорил он все с тем же странным выражением, как будто ему было сложно выталкивать из себя слова. Герда с шумом вытянула через трубочку остатки коктейля на дне и подумала, что не отказалась бы от еще парочки. — Что-то изменилось? Прежде чем ответить, он недолго смотрел Герде в лицо, и она поежилась от ощущения, что его внимательный взгляд пронизывает ее насквозь. — Да, — тяжело подтвердил Кальдмеер. — Что-то изменилось. — Это хорошо или плохо? Он вздохнул: — Не знаю. Судя по омертвевшему выражению на его лице, его снова начала одолевать хандра, а Герда не придумала ничего лучше, кроме как протянуть руку и коснуться его лица, погладить по щеке, обвести кончиками пальцев контур шрама; Кальдмеер вздрогнул всем телом, будто Вальдес ударила его током, но не отшатнулся, а когда она убрала руку, машинально потянулся следом. — Перемены могут быть к лучшему, — сказала Герда, чтобы его приободрить. — Я, например, хочу сменить кайпиринью на чистый ром. Как вам идея? Наверное, он тоже иногда считал ее невыносимой, но, как и в ее случае, это ничего не меняло. Как показалось Герде, именно в тот момент они окончательно поняли, чем закончится для них этот бесконечный день, оба поняли, что не имеют ничего против — и оба, как показали следующие часы, ошиблись. Вернулись в гостиницу заполночь и изрядно навеселе; Герда щебетала какую-то чушь, попадая ключом в замок номера с третьего раза, и прикидывала про себя, в каком положении им лучше устроиться на постели, чтобы не потревожить раненую руку Кальдмеера, но все эти весьма привлекательные картины испарились из ее головы одномоментно, точно их смыло в канализацию, как только она шагнула в номер и увидела, что шкаф, где она устроила свой драгоценный груз, открыт нараспашку — и, конечно же, чемодана там нет. Издав вопль, который сделал бы честь раненому льву, Герда метнулась к шкафу. Глаза не обманывали ее — отделение, куда она перед уходом засунула чемодан Альмейды, зияло пустотой. Перед глазами у нее все поплыло, и она не сразу поняла, что говорит Кальдмеер — удивительно спокойный и собранный, точно не было всего выпитого им бурбона: — Кому понадобились ваши деловые бумаги? — Какие, к черту, бумаги! — рявкнула Вальдес, оборачиваясь к нему. — Там было полмиллиона! Кальдмеер замер, потрясенный. От его лица медленно отливала краска.