Один
Вивек выбрасывает своё родовое имя в первую же канаву, что попадается по пути — вместе с под корень срезанными волосами. К прошлому нет возврата: прошлое догорело и скрылось под панцирем тёмно-серого пепла. Прошлое – пятна засохшей крови на лезвии костяного ножа. Брови спалило начисто, а кожа местами растрескалась от огневого жара, но Вивек не горюет по утраченному, а с наслаждением отсекает от себя кусок за куском. Мать, которую он никогда не знал, станет безликой “женой нетчимена”, однако отец не удостоится даже такой сомнительной чести. У него не было никакого отца... Когда дешаанская ночь снова задышит не дымом, но нежностью, Вивек позволит себе остановиться. Юный кимер упрям и вынослив, как молодой гуар, но усталость берёт своё, а за ночь Морнхолд, пожалуй, никуда не денется. Вивеку не нужны постель или крыша над головой — хватит кустов золотого канета. Луны глядят с любопытством… или мерещится? Тело Лорхана, так говорила жрица? Вивек закрывает глаза.Два
Вивек закрывает глаза: это всегда проще – начинать со зрения. Запахи, звуки и тени-потоки магии в гроздьях морнхолдского воздуха – уже сложнее. Тысячью тонких, но прочных нитей Советник Вивек привязан к срединному миру... но он не пытается их разорвать, а просто пока забывает о том, что эти нити вообще существуют. Усилие – в отказе от силы. Подвиг – в недеянии. Подобное противоречит его естеству, однако Вивек не боится идти на жертвы. Ему, вдохновлённому виртуозным обманом Лорхана, ведома тайна, сокрытая за оскалом трёхгранных врат: чтобы добраться до дна, до надмирной сути, нужно вывернуть мир наизнанку и вымарать из себя того мера, что узами крови и плоти привязан к смертности — пусть и на время. Ведь только так можно услышать стук Барабана Рока. Только так – пронзить темноту первородного места, впустив в себя свет. Этому учит их Сет, разложивший на компоненты Усилие Псиджж, и Вивек – слушает. Сердце мира бьётся под пальцами.Три
Сердце мира бьётся под пальцами гулко, бестрепетно, и сердце бессмертного мера бьётся ему в унисон. Сон, рок, крик, миг, бог, бег… Вырвать язык себе, вырвать глаза свои, вырваться, выжечь клеймо на высоком челе! Чёрен сей путь, и дальше будет не легче. “Лучше не знать, каково это – плыть за чертой!” – так думают малодушные. Но богу, творцу — ибо каждый творец отчасти становится богом, а в каждом истинном боге должен гореть творец — будет от века мало этого душного, расчерченного чужими законами и чужой, ревнивой моралью мирка. О, проклятья, плетущиеся в хвосте священного бунта! Напрасно звучат они, ибо уже в рождение мира вмёрзли великая жертва и великое предательство. Сердечная кость – это голод, неумолимый голод жадного, ненасытного и изменчивого. Жажда творения, вызов всему неподвижно-статичному: не-умиравшему, но безгранично мертвому — не жившему, нерождённому. И если мир – это сон, созданный для подчинения смертных, то Вивек — всякий раз — выберет пробуждение.