Тридцать шесть ответов Вивека (и не только)

Горестный город ограблен собственными жителями: его ложно прирученному небу неведома подлинная ночная чернота. В дымчатом ореоле своих чародейских огней Морнхолд никогда не спит, никогда не знает покоя: он не теряет бдительности и в самый глухой, тёмный час. По первому взгляду подобное кажется неестественным, даже диким — фальшивая нота в музыке мира, намеренное и грубое искажение природной гармонии, — но Вивек привык, пусть и не сразу, и научился ценить игру, что отрицает слепое подражание знакомому, заурядному и обычному… “Нормальному” — в мире, где Вивек с рождения был обречён не вписываться в то, что было избрано и поименовано “нормой”. И стоит ли вообще пытаться? Покорность подарила Вивеку лишь молоко отцов. Бунт подарил ему освобождение. Неспешно, почти неслышно Вивек, окутанный полуночной тишью, поднимается вверх, идёт всё выше и выше: шагает по крышам и — почти лениво, почти надменно… — наблюдает за тем, как волнуется и шумит мглистая, сумеречно-туманная бирюза городского моря. Зрелище – завораживает и обжигает глаза сладкой жутью; Морнхолд – это Город света, Город магии... и Город силы: сила разлита в воздухе, сила струится по улицам, сила плещется в переулках и на площадях… Кажется, даже граница между срединным миром и миром богов здесь тоньше, чем где бы то ни было. Кажется, что и небо здесь – ближе, и бездна – ближе. – Я не ждал гостей, – произносит Вивек — негромко, негорестно, нестыдливо... “бесстрастно”, пожалуй, пусть даже страсть настолько сплелась с его переменчивой, водно-текучей натурой, что он давно разучился не-гореть. Но Вивек укротил свой чародейский огонь, заковал его в сталь — и обжигает других только тогда, когда это выгодно. – Я не ждал тебя, – произносит Вивек, не оглядываясь назад: сделав свой первый шаг, он сразу понял, что больше не одинок, — и понял, кто создаёт это не-одиночество. Вивек не ропщет, не спорит, не сопротивляется. Да и зачем? По правде сказать, с Семью-и-Одним приятно провожать отгоревшие дни и разделять зыбкое бирюзовое безвременье. По правде сказать, Бароны Движений искусны не только в фехтовании. Семь следуют за Одним, струясь по выцветшей в темноте черепице кроваво-красным плащом: они приучены к покорности, однако Восьмой не желает ждать. Терпение не относится к добродетелям, чтимым Боэтией: юный кимер об этом прекрасно помнит. – Танцуй со мной, – зовёт его Фа-Нуит-Хен, и Вивек с готовностью откликается. В милости лордов даэдра он давным-давно разуверился, однако их сила – то, с чем нельзя не считаться. Следуй по стопам своих божеств, и ты причастишься их мощи — так учат кимеров жрецы. И Вивек танцует, следуя по стопам Баронов Движений — и здесь, в капле протяжённого времени, в месте, что существует всегда, единожды и вечно, переплетаются в танце две хрупкие, но упрямые неопределённости: полупринц и полумиф, уже не-рождённые и ещё не написанные. Они танцуют, пылая пламенем неугасимым, и — всякий раз — Вивек чувствует чистый экстаз: словно всю жизнь он провёл в плену скорлупы, но наконец разбил её, вырвался на волю… Мир сгорает дотла, свиваясь в изящное Восемь, не имеющее ни конца, ни начала — и в этом пророческом пламени Вивек впервые видит проклятое и благословлённое богами лицо отчаянно смертного караванщика Неревара Моры.