Тридцать шесть ответов Вивека (и не только)

Что было в начале? Слово? Слава? Слева направо и справа налево исхоженная судьба? Стебли травы, прорастающие сквозь огненные камни? Кремни, высекающие божественные искры из смертных кресал? Крест, обрамлённый благим треугольником Трибунала? Треба, отправленная из уважения к Четырём Углам? Впрочем, зачем выбирать? Каждый из этих ответов — лишь шелест змеиной кожи. --------------------------------------------------------------------------------------- Что же, Король, тебе удалось одержать победу: кости мои крошатся под твоими ударами, точно необожжённая глина. Векк, переменчивый и легконогий, не убежит от тебя — ты ведь этого добивался? Видишь, как лопается моя золотая кожа, пропоротая осколками кости? Видишь, как я истекаю кровью — и как набухают кровью мои искалеченные лодыжки? Браслеты, что украшали их прежде своим переливчатым звоном, трескаются и осыпаются огненно-колкой пылью. Но ведь тебе и этого мало, Князь Ярости! Легионы слуг, послушных твоей неукротимой воле, отрубают мне ноги — градом ударов рассекают кожу, мышцы и сухожилия, дробят последние уцелевшие кости. Сетью, сплетённой из пламени изначального, ты опутываешь меня, лишая остатков свободы… но только лишь потому, что я тебе позволяю. Я не приму тебя, покуда наш брачный союз не будет скреплён торжественной церемонией. Скажи мне, сладка ли на вкус моя плоть, Повелитель Жестокости? Пьянит ли тебя моя кровь, что ты слизываешь с когтей? Ты причастился меня — но хочешь ли ты причаститься большему? Твоя любовь даже в этой бесплодной земле прорастает гранатовыми деревьями, вздымается к небу праздничными шатрами. Мистики из народа Велоти оплакивают меня, а твои легионы ликуют, пируя моей отсечённой плотью. Если и суждено нам любить друг друга, Король, то знай: брак этот не способен продлиться долго. Кровь, проступившая на разбитых губах, не поколеблет моей решимости. Ты не удержишь меня, возлюбленный мой супруг, ибо Хортатор ждёт моего наставления. Нам с тобой уготован единый счастливый час, а после мой разум и мой совет непременно вернутся в Ресдайн — пусть даже как голова, отделённая от тела. Рот мой искусен, Владыка Интриг, но остальные мои члены способны доставить тебе куда большие наслаждения! Впрочем, у нас ещё час, так не будем растрачивать его понапрасну. Рот мой искусен, но он едва ли способен принять тебя целиком — даже пока я в нынешней, изменённой форме. Как и всегда, уступая в силе, беру умением, — вылизываю и выцеловываю, дразню языком, раззадориваю зубами… — но этого мало, так мало! Даже бродяжная жизнь не будила во мне столь безудержный голод. Я задыхаюсь, переполненный дерзостью. О, ты воистину велик, мой Король — мне ещё не доводилось сталкиваться с подобным величием! Рыча, ты скользишь по моему языку, и твои когти в кровавые лоскуты раздирают мне плечи. Я же раздираю свой рот, пропуская тебя всё глубже: по нёбу — до самого горла, до слёз, до забродившего гранатового безумия... Что ж, ты отсёк мои ноги, Огненный Камень, но руки мои по-прежнему переменчивы и легки — черны и лучатся паучьей магией. Я пережимаю тебя у корня, Король, и в моих силах лишить тебя остатков достоинства. Отпусти мою голову в земли Ресдайна, возлюбленный мой супруг! Только тогда я позволю тебе достигнуть небес жестокостью. О, Молаг Бал, я безгранично счастлив, что ты прислушался... Ты по-королевски щедр и в насилии, и в любви — не без труда я сносил разлуку. Что же, за восемь и восемь десятков дней и ночей, пока мой язык самоотверженно, страстно служил во благо Ресдайна, ты, мой супруг, соскучился? Истосковался? Нашим желанием плодоносят гранатовые деревья. Глазам моим радостно снова глядеть на тебя, статного и могучего, увенчанного короной рогов, — и радостно видеть, что с моим телом так хорошо обращались. Новые ноги, дарованные тобой, лучше и легче тех, что были у меня прежде; я ведь почти позабыл, каково это — наслаждаться собственной цельностью... Возьми меня так, как мужу должно жену свою — и душою, и телом! Ты привык получать удовольствие, купленное по праву завоевания; я же дарю изысканнейшую из ласк, и по доброй воле. Пей же меня забродившим гранатовым соком! Мне одному под силу принять тебя целиком; тебе одному под силу заполнить меня без остатка... Звёзды, что ты для меня украл, льются толчками на землю. Наша любовь, мой Король, рождает чудовищ. --------------------------------------------------------------------------------------- Рождение, подлинное рождение — величайшее из чудес и прекраснейшее из таинств, скрытых в сердце Первородного места. Даэдра лишены способности дарить новую жизнь. Князьям Забвения подвластно многое — невероятное, немыслимое для смертного разума, — но только не это. С внушающей трепет беспечностью они наловчились переделывать под себя присягнувших, равно рождённых в утробе матери и зародившихся вне срединного мира: переплавлять их тела, изменяя податливую, понятную плоть, и искажать, выворачивать наизнанку их анимусы. Могут они и другое: расщеплять себя, расставаться с частью личности и мощи, создавая себе “детей”, помощников или братье-сестёр, неразрывно связанных с прародителями — и пуповина, опутавшая шею, делается для новосозданных одновременно и удавкой, и ошейником... Разницу не так уж и просто прочувствовать, но это лишь преобразование жизни, а не её создание — такова граница возможного, вырезанная на Костях Мира. Гордость не позволяет властителям Обливиона признать эту слабость, и они отчаянно ищут обходные пути, а что до тебя… Как же не бросить вызов тому, что считается непреложным законом мироздания? Не испытать, где кончается дарованное Сердцем могущество? Став богом, ты не утратил природного любопытства. Мир, расширившийся до необъятных, невообразимых прежде пределов — и сжавшийся до размеров булавочной головки — манит неисчислимыми тайнами. Тебе, например, всегда было интересно: что значит плотская страсть для даэдра? Способны ли они, облекаясь в подобие смертного тела, по-настоящему возбудиться? Способны ли они вообще кончить, принимая подобный мужскому облик, — бесплодные, не могущие зачать дитя? Какова на вкус даэдрическая сперма? С Владыкой Интриг ты сошёлся, чтобы испытать свою мощь, обретённую в горниле Красной горы. Но ты бы соврал, если бы взялся оспаривать расцветающую в душе похоть — и оттого наслаждаешься каждым мгновением этого ритуала. Сет предложил бы смешать “молоко богов” в какой-нибудь мерной чашке — сцедить по отдельности, в “контролируемой среде”, и произвести финальные манипуляции под сводами лощёной, выхолощенной лаборатории. Но в этом решении нет красоты, нет изысканности, нет страсти… Нет жизни — а без неё невозможно создать новую жизнь. Невозможно, бессмысленно — и неинтересно. Злейший враг всемогущих богов — не край срединного мира, ощеренный частоколом из ядовитых клыков, и не зыбкое серое может-быть, пугающее непознаваемой неопределённостью. Нет, это скука, и ты научился бороться с ней, как пристало богу. Нет нужды отрицать твою похоть: Молаг Бал упоителен, как забродивший гранатовый сок, и ты пьёшь его взглядом, захлёбываясь от возбуждения. Тебя всегда привлекали контрасты… и даже когда Король Насилия принял соразмерный тебе облик, подле него ты кажешься хрупким и гибким, как ярмарочная танцовщица. Кожа под твоими ладонями — плотная, тёмная, обжигающая морозом; нагота перед твоими глазами — мнимая, пока чужой член прячется за преградой из прочных чешуйчатых щитков. Подушечками подрагивающих пальцев ты касаешься узкой, почти незаметной щели — и завороженно смотришь, как раздвигаются её края. Член Короля Насилия даже сейчас огромен; головка – усыпана шипами. В отличие от хаджитских, эти скорей искалечат, чем доставят удовольствие — от небрежного касания твои пальцы окрашиваются кровью. Но даже это не помешает вам “сравнить копья”, как называли совместную дрочку лукавые караванщики Вварденфелла. Ты смыкаешь его когтистые пальцы на ваших сведённых членах и направляешь их, задавая ритм — вверх-вниз, вверх-вниз, в такт биению Сердца Мира; пробегаешь ногтями по мошонке, перекатываешь в ладонях тяжёлые кожистые яйца… Вы изливаетесь почти одновременно, и невозможно противиться искушению: когда ты слизываешь с пальцев кровь, перемешанную со спермой, под веками вспыхивают созвездия. Смертная плоть — обездвижена, смертные очи — слепы, Огненный Камень жжёт руки… Но ты вливаешься в его анимус и в его сознание — бесконечно чуждое, бесконечно манящее, — и тянешь его за собой, в сердце Первородного места: туда, где исчезают границы невероятного, где нет нерушимого, неизменного или необоримого... Вы засыпаете в серединном мире и просыпаетесь — вместе — в недрах Снорукава, вооружённые подлинной вседозволенностью. Сон ваших разумов порождает чудовищ. --------------------------------------------------------------------------------------- Граница между “чудом” и “чудовищем” проходит по кромке смертного разума; Вивеку, верно, с рождения было уготовано бессмертие — он никогда не видел между ними особой разницы. Он знает, чего хочет — и понимает, как этого добиться. Не стоит ожидать изысканных ласк от Короля Насилия — он не облекается плотью ради того, чтобы доставить другим удовольствие. Его облик призван вселить в сердце страх, обжечь обещанием боли: бритвенно-острые когти, шипастый воротник, игольчатые клыки, венчающие чело рога… И всё же Вивек не может выбросить из головы ни чётко очерченные, играющие под кожей мышцы, ни искушающе-низкий голос, ни длинный гибкий язык, способный, верно, на многое — было бы желание! Желания Вивека хватит на них обоих. Говорят, что связь с Молагом Балом смертному не пережить: ни одно тело не выдержит его напора и ни один анимус не сохранит своей цельности. Но Вивек уже не смертен и по доброй воле тянется к Огненному Камню, не боясь обжечь чёрные руки. Он разрабатывает себя сам, заранее, не рассчитывая на чужие любезности; пальцы, скользкие от смазки и пахнущие гранатами, входят легко — первый, второй, третий… Позже в дело идёт и сделанный любезным Сетом — по эскизам Векка, конечно же, — двемеритовый член, огромный настолько, что, кажется, вот-вот грозит пропороть изнутри живот. И только потом Вивек, приятно-усталый и до предела растраханный, приступает к исполнению второго этапа плана. Молаг Бал легко соглашается на встречу: даэдра бегут от скуки, а Вивек, напитанный мощью Сердца, умеет интриговать. – Ты обещал мне могущество, неподвластное ни одному из других Князей, – разносится по шатру искушающе-низкий голос. – Говори. Я слушаю. Возбуждение хлещет Вивека по хребту семихвостой плетью; он улыбается, в предвкушении облизывает губы — и произносит слова своего заклинания. Кровь в висках стучит так, что почти заглушает гневный сдавленный рык: сеть, сплетённая из изначального пламени, сковывает Короля Насилия по рукам и ногам, прижимает к земле и отсекает от его Плана. – Не волнуйся, Князь Ярости, я никому об этом не расскажу, – обещает Вивек. – В конце концов, мне всё равно не поверят. Мы создадим легенду: прекрасную и пугающую, так что она придётся тебе по вкусу... У нас даже будет свадьба, прямо как у счастливой данмерской пары: с ритуальным разделыванием граната, призванным подкрепить плодородие жениха и невесты. Вивек, оседлав его, трётся пахом о голый литой живот и почти мурчит от удовольствия. Он избавляет добычу от набедренной повязки; заклинания лишили Бала подвижности, но некоторые рефлексы сильнее магии — и откликается на прикосновения член, вздымаясь из-под защитных щитков. Он похож на орудие пыток — толщиной с руку, усеянный кожистыми шипами и костяными наростами, — но Вивека это только раззадоривает. Он насаживается с размаху и сорванно, хрипло воет, чувствуя, как рвутся и тут же срастаются — пытаются срастись — подстёгнутые божественной регенерацией внутренности. Каждое движение обжигает почти нестерпимо, от каждого толчка хлюпает кровью и предсеменем, и Вивек, поскуливая, выгибается, вдавливается со всей силы — и приспускает поводок. Бал, почуяв свободу, тут же подминает его под себя, пропарывая когтями кожу, и покрывает — вбивается с такой злостью, что трещат, не выдерживая, тазовые кости. Его член разрывает Вивека изнутри, его руки пережимают горло, а зубы, вгрызаясь в плечо, выдирают щедрый кусок кровоточащего мяса. Воздуха не хватает даже на хриплые вскрики, и, задыхаясь от долгожданной агонии, Вивек кончает — оглушительно, одуряюще-мощно, до звёзд из глаз — и снова натягивает поводок, отбрасывая Бала в сторону. Кровь, перемешанная со спермой, струится по бёдрам, точно гранатовый сок, и пачкает розовым пёстрый ковёр. – Ты для меня всего лишь еда, маленький кимер, – скалится Бал, не способный подняться с расшитых подушек. – Когда-нибудь я тебя сожру. – Но не сегодня, – сыто жмурится Вивек. Сегодня он получает всё, что захочет. Сегодня его желания порождают чудовищ.