Жемчужина Московии

Утро началось с пронзительного карканья ворон. Холодный ветер, бродящий по темнице, злющий северный мороз заставили проснуться. Маргарита жалась к стене, отталкивая элегантной ножкой солому. Прочь! В убогой норе, приставили сторожей, от которых она не видит ничего, кроме грубости и поношений. Какие-то звери в образе человеческом! Держат на хлебе и воде, ни шагу за порог сделать не дают. Боялась не увидеть дочь, забыть ее гортанный смех. В тот черный день, Элен яростно отбивалась от цепких рук, норовила царапать лицо, кусалась. — Что вы делаете?! Холопы, скоты! Набросили холщовый мешок, стянули ремнями ее фигуру и, закинув на плечи, поволокли из терема. Куда ее? Господи, за что? С трудом верилось, что еще неделю назад били царевнам до трех десятков поклонов и не поднимали голов до тех самых пор, не исчезали в златых покоях. Вот так на Руси, и из князей можно в грязь.… Лишь Анриетта всегда рядом. Наивная, та согласилась на лишения ради Жемчужины. — А как же иначе? Друзья никогда не бросают друг друга…- шмыгнула фрейлина. Некоторое время, обнимающиеся, сидели молча. Когда все известно и понятно, слова абсолютно излишни. Допрос шел по новому кругу. Застенок напоминал жаркую преисподнюю, где каты, те же черти.Измотала приказных горделивая басурманка, ударили до хруста, как разрешил наместник державный. — Эй, ты, - язвительно отвечала Валуа, - по какому праву смеешь бить меня, рожденную принцессой? Тело её дрожало, карие глаза полыхали алыми искрами. — Расскажи, по что и какое зло на государя имеешь, и в монастырь себе уедешь… — Никогда против царства не хотела. Я была хорошей женой Ивану, и любящей матерью дофина, убитого нечестивыми врагами короны! И ты …не мужчина, если на руку вдову поднимаешь! – лизала кровь с уголков рта. Через недели к воротам Боровска подъехала телега, окруженная всадниками. Шептались, конечно, звезду опальную узрят. Сняли рогожу, и все увидели, что на соломе лежат две взрослые женщины в исподнем. Лицо первой, несколько темненькой, волосы спереди и рубаха — все было алым. Детины подхватили их, опуская в яму. Земля источала холод и гниль. Обернувшись, Маргарита крикнула что есть духу: — Думаете, он родственник благочестивого, христолюбивого монарха, есть начальник земли, что вся она на цвет людям. НЕТ! Упырь, сосущий воинство и купечество. На чужом горе счастья не выстроишь. Так и передайте во дворец. Я же смиренно принимаю эту пытку, ибо разлучена с детьми навеки. Молитесь за них, православные! Федор уже не поднимался сам и не реагировал на мольбы Ирины. Лекари давали настойки, приносили святую воду и мощи. Страшно.… Почему не Ивану, не Дмитрию, а ему, вверили небеса царство? Ах, был бы хозяин крепкий или рассудительный. Искавший таинственное, вечное, сейчас, находясь в забытьи, чувствовал приближение грозы. Идет беда лютая. Ужели снова ордынцы? И как дошли до такого позора, что сиротствует Московия? И за жену больно. Она стонала, просила себя вместо него забрать, душу свою рвала. Не согласись тогда, нашла бы себе мужа здорового, прожила бы счастливо, малышей народила бы, воспитала… а теперь что?.. Как она останется? — Спасибо… за эти годы… Лучшее, что было… Он открыл глаза, нашел в себе силы поманить Ирину, взял ее руку и целовал, не отпуская, пока дышал. Ложе окружено со всех сторон: патриарх читал отходную, царица безумно рыдала у изголовья. Его каком-то зеленом челе теперь ни следа перенесенных мук. Вот, ребячески худые плечи дрогнули, застыли. Спокойна и тиха улыбка неподвижных уст. Федор чудилось, спал… но это был последний сон. Борис вспоминал ярость опричнины, рвоту от собачьей головы, привязанной к седлу и гниющей на зное, липкий ужас, дожди, грязь, разбитые колеи. Нет больше князей варяжского племени! Э, сладко и горько. Ему было не до пустых, ни к чему не ведущих разговоров и басен. Тайно, чтобы дать вид свободы, управлять движением чрез своих слуг, обещать и пугать. Заискивающий Афонька, горбатый мужичонка, рухнул на пол. — Чего тебе? — Делали как наказал, но Елену Ивановну тати увели. Стрельцов по дороге в куски изрубили. Тьфу, ничего сами не могут. Хотя... И Годунов рассмеялся. Девку-заразу продадут в Крым, худшего унижения для Рюриковны верно не отыщешь. Народ чтил усопшего, как ангела, озаренного лучами святости, и приписывал действию его ревностных молитв благосостояние отечества; любил с восторженным умилением, как последнего царя рода Мономахова. На рассвете ударили в большой колокол, извещая о преставлении. Воплем разразился город.