Жемчужина Московии

— Добре, хлопцы! – заливаясь басом, кошевой атаман, следил за поединком гостя. И ведь кто атакует. Мелкого роста юноша изворачивался, нанося удар. Раз, и клинок врага остался у него. Это не было случайностью фортуны или досадной ошибкой: за южное лето рубился не хуже запорожцев. Бывало, бросится в седло — ударится в такой скач, что чудится: прочие и не двигались. Но всего больше славы было ему за то, что он стрелял без всякого промаха. Хоть в монете дырку сделает! По всему – гарный удалец. Ядреный воздух был особенно хорош этим августом, настоянный на пышных травах, он казался дерзким и был настолько хмельным, что мутил разум, словно крепкая брага. Великая радость прогуляться на залитых солнечным светом полянах, умыть лицо сладкой росой и, задрав голову кверху, наблюдать за синеющим небом. Потому улеглись казаки для беседы. Манила их это чуть лукавая, полная живости, склонная располагать фигура. — Благодарствую за хлеб и соль, станичники! Великую честь товарищества предлагаете. Но клялся воротиться я. – чувствуя законы равенства, Дмитрий отвечал искренне, горячо как братьям. Шумели, цокали языком, но согласились: — Матка есть святое. Знама беда, и нас жмет, чертов Годунов, вольности прибрать хочет. Вот не душегубец ли! Или Богородица мальца платом тогда укрыла, скажи ? — Царевич где? -- заговорил тихо, почти шепотом, но так, что каждое слово его ясно отдалось в ушах слушателей.— Близко... И явится за короной. — Выпьем, дабы русинами, коли по нраву такое устройство, правил истинный господарь! Широкое веселье прерывается летящим хохотом, свободной песней... горланили до утра. В Сечь он ездил не просто так. На благодатную почву этой житейской республики падали его зерна, леденящие коварством и, делая всех свидетелями нового евангельского чуда. Сам уверился, что цель не так далека, ведь от Цезаря Августа исходит. Пускай Бориска на троне, ядом своим там и подавится! Вторым интересом была мужская наука. Еще в панском имении чувствовал страсть к оружью. Арбалеты, изукрашенные серебром и дорогими инкрустациями, охотничьи ружья — от прадедовских фитильных до самых новомодных — французских, кремневых. Гайдуки хороши, да разве вольно свистит их шашка ? Беспечность, цветущая сотнями красок и акцентов. Желтые и лиловые волошки, белые зонтиковая трава, реющие ястребы — все нежно убаюкивало, охватывало душистой , терпкой мягкостью. Но ярче всего помнил солнце. Дивный шар греет и последних холопов, и владык земных. Ранним осенним утром на княжеский двор, гарцуя, въехал любопытный шляхтич. Отвагой, энергией, ученостью обгонял многих аристократов, но в, интонации или где еще глубже, внутри, чудилось порой дикое, непонятное европейцу. — Carpamus dulcia -nostrum est quod vivis! – трюкач, он спрыгнул, здороваясь с паном Адамом. И снова резиденция Вишневецких наполнилась хитросплетением интриг, яркой бойкой прелестью. Вот уже больше года не знал мирного сна: ночью, как бы устрашаемый привидениями, вскакивал, падал с ложа, валялся среди комнаты, стенал, вопил; забывался в легкой дремоте, ждал и боялся утреннего света, найти очередную измену. Тишина, тишина… однако слабое поскрипывание половиц слышится все отчетливее. И думалось хладно, что убиенные это Иоанном, чудовищный калейдоскоп оборванных ниточек. Да, было ли хорошее время? Ах, нет, может быть, потрескивают сухие доски? За лето и осень напитались сыростью, а теперь высыхают в тепле натопленных печек — и скрипят на разные голоса? Он не знал достоверно их имен. Он ведал лишь общую стаю, и не раз готов был зарычать, точно так, как рычал некогда Грозный: «Бояр-ре!» Родовитая знать вся была против него, а потому Годунов не щадил никого, проливал моря и реки крови. Бельский, Сицкие, Романовы, Пушкины, Щелкаловы… несть числа жертвам. Без громких казней судил, милостиво разрешая догнивать в клетушках. Сонмы изветников, если не всегда награждаемых, то явно свободных от наказания за ложь и клевету, стремились к царским палатам из домов боярских и хижин, из монастырей и церквей. Ежечасно твердил, что все ради сына любимого, чтобы не коснулась людская грязь его, смрад и хрипы не видел. Одну хвалу действительно заслуживал Борис, ревностный исполнитель всех уставов правил благочиния, трезвый, воздержанный в еде и забавах, идеальный супруг, родитель примерный. И рад ведь, что чада его иными станут : ни капли жестокости или адского прищура. Дочь милая, красавица - чудесница, уж в лета входит, замуж хорошо отдать... — Дозволь, батюшка, книги иноземные читать, разум возвысить. Не отврачусь от истинного креста греческого... - то был нежный Федор, честь и слава Руси. На его щеки восходил стыдливый румянец за дерзость. Являл лучшие качества, и без срама для себя мог поклониться досаждавшим юродивым. А потому добрая молва шла. Тревожился, конечно, понимая сан свой. Удивительным взором молил, ресницами, порх-порх, словно бабочка крылышками. Годунов волосы с чистого лба отрока убрал, награждая царевича отеческим благодарением.