Жемчужина Московии

Князь Василий Иванович досадовал: все шло хорошо, но до рокового момента. С первым солнцем ударили в набат на Ильинке, толпа врывалась во все дома, где жили европейцы, не боясь ошибиться. Ведь дома эти были заранее помечены по приказу к тому же, как известно, лес рубят — щепки летят. Тех, что пытались защититься, убивали на месте. С крестом православным и саблей, он торжествовал, убеждая кончать еретика. Успокоится только в миг, когда сердце его соперника, ненавистного Дмитрия, перестанет биться. Лютой гибели хотел ему. Но сколь переменчиво волнующее счастье!. Так откупоривают медовуху, но не наслаждаются вкусом. Хитрым образом, столица занялась огнем и пускала едкий дым, толпа рванула из Кремля — спасать имущество. Народ рыдал, ища виновных. Это было концом света, дланью Божьей, можно хулить владыку сколь угодно, но цареубийство – грех, адом наказуемый. Ай, не так, не так виделся захват престола! Сам Шуйский уехал в родовую отчину, набирать добро и холопов. Восседал, принимая крестоцелование. — На все согласны! — с воодушевлением закричал племянник Михаил, крепкий, сильный юноша. — Присягаем тебе жить и умирать. Если нарушу клятву в том, то гореть мне в геенне огненной после смерти и не прожить после этого святотатства и дня. Именно сей родич хватил алмаз, царевну Елену. Вздорная смуглянка кинжалом хладным бросалась на интриганов. Хороша, ничего не скажешь: щеки что маков цвет, зубки, жемчужные низки, платье так и натянулось на литых, формистых грудях. Ее успокоили, связав локти, но, не дойдя до кровати, упала на пол. Глаза были открыты. Пока думали, что творить с этой редкостной заразой, лагерь нового хозяина шумел. Известие страшное привезли Голицыны: чертов расстрига жив! Москва погорела вся, не тронут огнем оставался лишь Кремль, но и он, лишенный былого великолепия, стал черным от дыма и оттого выглядел скорбящим. От удушья не сумели спасти даже глубокие подвалы, для многих они стали погребальным местом. Князья и бояре померли во множестве, а простого люда сгинуло и вовсе безо всякого счета. Горе змеей заползло в каждый дом, тьмой вспорхнуло на соборы и церкви. А все почему? Бояре, кромешники, на государя руку подняли! — Да не царевич убиенный он, а бродяга, пащенок и вор литовский. Бесам душу продал за расписку. - воздух черни раскален. — Цыц, негодники… Свят Он. Ах, что это, созывают на площадь! Того же дня заняли все переулки и улицы, шапки долой. Из Флоровских врат явился старец почтенный, Богдан Бельский. Читает, ах, бает. — «Мы, самодержец, царь и великий государь Дмитрий Иоаннович утверждаем власть над землей русской. Отеческой лаской светит разум, но просим лишь верность. Род наш, княжий, племени варяжского, лиходеями умучен, батюшка, царевич покойный, и дядя злодейски отошли к Господу до срока. Козни эти жуткие! Охранен любовию вашей, надеюсь на милость Божию, которою да величествует и Россия!» И от себя добавил наставляющие: — Молитесь, за царя православные, хворает. О, чудесная речь вышла, автор, известный Молчанов, к байкам талант имеет. Царица юлой крутилась, раздавая тысячи приказов. Стрельцам, попустителям беззакония, даровано прощение. Знатные вельможи Глинские, Сабуровы, рыдающий Хворостинин били челом. Из фаворитов одна только Валуа не пала духом. Причина столь удивительной крепости в уроках детства. Она хотела стенать, биться в трепетаниях, да что толку ? Иуду вырастила, балуя, пропустила характер жестокий. А что, казнила бы Элен мать, если трон делить пришлось? Точно расплетая ковер судьбы, искала свои ошибки. Ясно понимала, что теперь, сейчас, нечего и думать о каком-нибудь решительном поступке, нужно сначала умилостивить народ и войско. Тьму замечала в осторожных распросах, углах и в звоне мечей. А нет греха, самые христианские короли, в грубых обстоятельствах, должны вести войну со своими врагами; целые армии дерутся в поле, не десятки людей убиваются, а сотни, тысячи; и кто же поставит в вину эту войну, предпринятую исключительно для блага? Ее сердце лихорадило, не пройдет и трех недель, как разгребут обугленные завалы, а на месте пепелищ выстроится новый город, который хоромами и соборами будет напоминать прежнюю столицу. И только человек не игрушка, его не вернешь. — Лучше отходную, матушка… — вытянул шею Филарет Романов, коему сан патриарха обещан. Чтоб язык грязный отсох! С шуршанием нырнула под полог кровати. Там, изувеченный, лежал Дмитрий. Нельзя представить, что еще дни назад был полон света и энергии. О, где тот великолепный юноша? Немного лекарь, она видела открытые раны и цеплялась от дурноты за опору. Резанные фаланги явятся ей в кошмарах. Первые часы благодарила, а теперь проклинала : забвение держало его вне времени и вне страданий, окружало крыльями , ангельскими или лебедиными, увы, слишком долго. Это – мертвое море, похожее на лазурь прозрачных вод, и пловец не чувствует, как тонет в голубизне, которая притягивает его, успокаивает и хоронит. И хоть сколько били ласково по щекам, нет результата. — Не отдам…. Non, s'il-te-plait ne me laisse pas ! – переходила с одного языка на другой. Марго никогда не интересовалась вопросом: дорог он ей, или нет, и как дорог? Она просто восхищалась и любила каждую черточку его широкой натуры. Теперь, когда его голова лежала у нее на коленях, когда смотрела на белое, замершее лицо — ей было и сладко, и больно. Нравилось ощущать шелковистость волос. Такой простой жест, и все, только медленно перебирать пряди, аккуратно огибая уши… О, зачем им эта корона ? Лишь один звук нарушал тишину: едва слышный хрип, с которым его грудь поднималась и опускалась в борьбе за каждый глоток воздуха.