Жемчужина Московии

Играя с Даней, была весела. Лишь в редком уединении царица позволяла себе чувствовать, гордилась каждым шагом маленьких ножек , дававшихся хворому с таким трудом, агатовым блеском очей внучки. Храня память о дружбе и геройстве их отца, цезарь возвысил сирот. Есть ли для церковников презреннее, чем небрачное дитя? Но когда они сами – закон , церковь услужливо забывчива, как властью тыкнуть. Очень Маргарита беспокоилась, хоть нянек не счесть, а умница Феодора орлицей над братом вьется, рос их котеночек слепышом. — Вот , mon chéri, и жили долго и счастливо…– француженка мечтала, чтобы родные знали свои корни. Поняв, что извертелся, щелкнула по носику, велела принести теплого молока и уложить. Иной, более сложной заботы, требовал государь. Его рассудок был в явной опасности. Как по – другому объяснить начинающиеся ужасы губительства? Марго вздохнула. Увы, Дмитрий, каким он шел к ней и следующий год, и едва восставший из мертвых — это два разных человека. Прежним он становится, только когда ласково обнимет, но стоит навести разговор на интересы о делах земли русской, как очи его темнеют, наливаются искрами алыми! Будто хватил жестокость московских тиранов, ища предательства, карал невинных, ведь не могут же все умышлять, а виновный, действительно виновный, тот, кто в противность закону хотел быть на троне, шубник слал грамоты дерзкие. Являясь, она спрашивала, зачем это все. — Не скоро еще можно здесь будет править милостью. Руку надо держать, если хочешь быть самодержцем и единственным властителем в стране! – отвечал он. А иногда чудилось, искровавленный весь стоит мрачный, на каком-то высоком, открытом всем ветрам юру. Все, что она могла, это пристально смотреть и умолять даже близко подходить к обрыву или откосу. — Все хорошо. Иначе не будет! – стояли, прижавшись лбами. Холодные губы, бешено коснувшиеся, и… темнота – свеча умерла, проиграв слепой ночи. Маргарита долго изучала отражение в зеркале. Ах, все еще прекрасны , эти густые, спадающие ниже талии локоны, даже более яркие, чем в дни юности. Но колдовства нет, с упорством фанатички погружает их в зелья. Они спасают, а главное, делают незаметной отвратительную, тускло-серую седину, побившую волосы тогда совсем еще молодой женщины. Нос на похудевшем лице видится длинным, беды, горе, ежеминутная тревога за дочку Элен, испещрили ее лоб, щеки и подглазья мелкими морщинками, которых не могли скрыть пришедшиеся кстати белила и румяна. Но по-прежнему нарядны чернеющие ресницы, по-прежнему тонок ее стан. Пусть уже не стать юной девушкой, но он не должен разочароваться в своей царице. Дмитрий устало положил голову на бумаги, числом великие. Католик, он медленно втягивался в тягучую, словно патока, русскую жизнь. Замолкли языки, что бесам душу продал. Литовские магнаты его у себя больше не видели. В Перед ним, все теперь были предатели — все, вместе со своим двуличным красноречием! Он ходил, сам того не ведая, в церковь отцов своих… Единство Божье, академия, рыцарство, завоевание Крыма ушли, как тает снег. Хоть от убеждений не отрекался и готов за них лечь на плаху, твердость его была ненужной. Через одно, два колена исчезнут суеверия и предрассудки, Москва встряхнется, сбросит лень, начнет учиться… если только сейчас одержит победу. Без колебаний вешал холопов, сонмище воров и негодяев, коим имя царевича служит единственно предлогом для наживы. А нутро змеей шипело, исходилось, не минует и тебя чаша, сам-то кто, разве принц ? Однако, глядя на сирот, бедняков, дух подымался, на что-то зван к венцу, пусть и тяжел он. Его ум кипел, то там, то здесь ноги спотыкались. Старик Бельский жаловался на нездоровье, молил освободить его от чести вести рать. А голод разрастался черными тучами, бурями, терпели недостаток в съестных припасах. Забавы на рынках утихли, цены поднялись. Указывая секретарю, хмыкнул: — Француза тащи, посла! Аудиенцию дадим. Луи Д’Айе изображал почтительного гостя, ища подвоха — черт разберет этих Валуа. Многое слышал о русском короле, начиная от историй о еретичестве , и кончая ореолом святости. Действительно, рот откроешь, обладал неким гипнотизмом, заставляющим трепетать перед ним всех, кто рядом. Если он, шевалье, понимает в людях, то главная черта его и Маргариты — жажда реализовать амбиции. В утолении находил исцеление своим ранам. И при этом бредит своей державою, ее мощью и силой. Ему нужна не просто власть, власть над сильной страной! Царствовать на задворках Европы никак не устраивает. Латынь была хороша, голос не просил, но требовал : золото, хлеб, оружье. И только так речет Генриха «братом» и сувереном. — О, Ваше христианнейшее Величество! Сие фатально для дипломатов. После споров до хрипоты ударили по рукам.