Жемчужина Московии

Русь... Казалось, настали последние дни света. Братья шли на братьев, сын на отца, отец на сына. Как дикие звери люди прятались в лесах, и как на диких зверей на них охотились, обезумевшие от ужасов матери душили грудных младенцев, чтобы детский крик не выдал их. Михаил Скопин-Шуйский был бледен, и линии его стали глубже, ярче. Изнеможенная Тула несла вину, крамольники хвачены. И дядя ласково принял их, казнь готовя. Ослепленный, изувеченный, Болотников еще держался крепкой народной силы, шел на мучения. Его рука огромна, жилиста, стан мог многое принять, и широкая грудь являла человека, привыкшего идти только вперед. Люто ненавидел власть имеющих, и в свой последний день кидался зверем. Рабы, томящиеся под гнетом знатных и их приказчиков, слились в его воображении с образом избитого плетьми страдальца. — Иуды… Не я, а вы, бояре алчные, всей крови заводчики! Истребили семя царское, чтобы карманы набить. И не лопните жилы тянуть ?! Да, я без роду без племени. Я был щенком, и кто только на меня не плевал, не измывался надо мною! А как с вольными побратался, право узнал... Работай всяк для себя, нет воли иной, разве Божьей. И любо, дела мои честь дают. Придет наш час, холопский! И на разбитых губах проступила улыбка. Юный князь отвернулся. Если собираешься на чье-то убийство, в решающий миг лучше зажмуриваться, дабы не снился потом, не тревожил. У шатра разглядел фигурку, зазнобу свою. А вот Елена Ивановна, похоже, иного теста. Оскалилась дикой рысью, нравится ей кровь, так бы и пила чаще меда. Ужалили ее безумно блестящие глаза, влажные уста. Неясный гул перешел в молитвы, осеняли крестом себя. Так имя Болотникова стало легендой. Интересовались — что же, всех восставших на кол ? Листок исчезал в огне. Элен тайно, через девок, общалась с матерью, предлагали бежать, целовать руки Дмитрию. О, колыхнулась многострадальная Россия. Измученная боярским произволом, не видя правды в двинулась она кровавой грозой , туда, где должен быть свет правды , к своему царю... Интрига в том, кто им станет. Елена думала обезопасить себя со всех сторон, оттого привечала молодца. Даже он, знающий сообразительность ,с насмешкой относился к ее идее власти. Сходила в церковку, откушала без всякого удовольствия, а потом захотела вздремнуть. Постельница взбила пуховики в соседней комнатке, служившем царевне дневной спаленкой. Яствами обильно пировал Василий Шуйский. За его спиной, худой, унылый, с опущенными вниз очами стоял брат родной, теснились стольники и окольничьи. Неторопливо, на распев, отвечала юродивая. Звали ее и глубокие старцы, отдающие поклон, и нерадивые отроки, едва вступившие в пору мужания. Всем была нужна – первым для того, чтобы выпросить чистоту ее молитв на спасение гибнущей души, вторым, чтобы получить ее утешение в делах сердечных. Только немногие знали о том, что в котомке у нищенки находятся гадальные карты, которые рекут жизнь и смерть. — Вижу государя молодого, ладного, тяжек путь его, а с ним царицу красивую… Слова эти произвели то же впечатление, какое производит удар разбойничьим ножом в темноте. Пораженный, тяжко раненный человек не вполне понимает, откуда исходит опасность, и слепо машет руками, пытаясь защититься. Колдунья, чертовка отпетая. Безумием исходил, дела его напрасны. Ах, не ему быть хозяином всей земли! Но кто же его соперник ретивый ? Казалось, произнесешь это вслух — и он, расстрига, самозванец, тут же объявится, как черт, который незамедлительно возникает при одном только упоминании его. Хотелось, на сей раз наверняка, не давши промашки, урезать горло мальчишке. — Баба! Лжешь ты ! – разгневался Василий Иванович. А самому впору шептать : «Господи… Сохрани и помилуй.» Рассказывали, что нет того приветливого, доброго, волк сидит в Москве. Однако, злой нрав уважался, искренне верили, что жестокий царь посылается народу в наказание за грехи и ему ничего не остается, как безропотно сносить кару небес и молить Бога о смягчении сердца. И чем дальше заходила их война, тем , неожиданно для себя, страшился призрака. Но был еще иной, к кому равно подходило гаданье. Родич Михаил, часто упрекавший в лености, имел таланты широкие, стать начальственную. Языки шептались : вот кто достоин титула кесарьского! И хотение обнаружил. Дурно стало, как узрел племянника во грехе с этой ведьмой. Разве царевна степенная, молчальница, дева чистая? Нет, кошка блудливая, оплела, окольцевала всем телом, аки удав, может обвиться вокруг несчастного и задавить его. Отродясь такого сраму не видывали. Близость наслаждения уже отуманила молодую голову, когда искусительница дразнящее увернулась. Но это уж она зря, потому что нельзя же довести мужика Бог знает до чего — и ручонки отряхнуть! В два счета сгреб ее, одолел. «Здравствуй, дядюшка!»– ухмылялась чертовка, а визг ликовал «не носить тебе короны!» Бранясь на чем свет стоит, вышел охладиться. Тучи хмуро нависли над землей, и было что-то пугающие в алом зареве костров. На дворе тоже горел костер, и около него играли тени караульных стрельцов. Впереди — лишь мрак, и нем терялась дорога на столицу. Князю стало жутко. Бессознательно, остро чуял нечто схожее между своей судьбой и бездорожной тьмой ночи.