Жемчужина Московии

— Матушка-царица! Что же творится ? Государь хвор, а сам… — печалился Молчанов. Француженка вздохнула. Что сказать ? Моросил дождь, и вся окрестность подернута будто дымкой. Смутно виднелись темные, то неподвижные, то быстро перебегающие ратники, желтели языки огоньков зажженных фитилей. Это был невероятный хаос, непонятная и страшная смесь разврата и добродетели, героев и разбойников, людей, шедших на смерть ради любимого, считаемого ими истинным владыки, и шедших только ради насилия и грабежа. Час боя наставал, и цезарь решил вести своих людей, не больше-неменьше. Вот, примеряясь, оседлал коня. Его рука ,несомненно, действовала медленнее, чем раньше, прежнее смуглое лицо было утомлено и бледно, глаза носили явные следы тяжких ночей. Но, заметив ее на крыльце, явил некоторую ловкость. Дмитрий готов идти напролом с сознанием, что нужно или победить, или погибнуть. Целуя в щеку по русскому обычаю, тихо шепнул : — Сам не знаю, кто я. Московит? Литвин? Поляк? Я – странник, древо без корней, ураган над полем. Но олно лишь ведаю, ты – мой дом, Маргарита… И она ответила, выдохнула, нежно, будто ветерок тронул озерную гладь: — Mon coeur est en toi! Им следует просить, но храбрость благоразумную, холодную, нужную полководцу, чем простому воину, храбрость не юноши, а испытанного рыцаря. Особо радовало, что супруге законной только едва кивнул, прощаясь. Ух, сколько шума и гама! Бояре ревностно относились к местничеству и драли с позором всякого, кто осмеливался сесть рядышком с именитыми родами, но места лишком. Одни дохли в темнице — не то уморивали гладом, не то замучили под железной шапкою. Да какая разница, в сущности? Хворостинин услан за три девять земель, во Париж басурманский, злато искать. Толковали, что молодому кесерю ни за что не справиться со страшным скопищем дел, которые обрушились на его плечи. Старик-то Бельский жареный запах учуял, на покой от воеводства шел. И народ, и войско в своем отношении к этой связи словно бы на качелях качались: то вверх, то вниз. И Бог разберет этого названного Дмитрия Иоановича. Россия стала его державой, он намеревался править ею так, как хотел сам. Править всерьез и надолго, и у такого мужчины, конечно, должны были родиться сыновья, столь же непреклонные,пылкие, жадные до жизни, как их отец. Волновались все. Кто-то пророчил, что наследнику Рюрикова племени на роду написано смерть принимать и за каждым разом целым и невредимым оставаться. Кто-то грозил, что он сам сведет во гроб многих. Князь Пожарский был известен широкой округе. Исходил он суздальской ветви, бывшей с московскими родичами еще в то далекое время, когда они не помышляли о троне и владимирцев почитали, как старших братьев. Но даже гордость фамилии не отдалила его от люда, и он пользовался среди горожан заслуженной любовью. Не стеснялся обнажить голову даже тогда, когда с ним христовался безродный нищий. А его пожертвования в церковь были так велики, что на них можно было содержать все богадельни Москвы. До князя доходили разговоры о том, что в пакости Русь — не истинный хозяин, чернец бедовой греховодит. Но кто он? Пожарский не задавал себе этого вопроса. А слезы матери? Ужели это было притворно! Скромный и честный, не видел иного, страдал о благе : —Горе! Иуды, бояре, не ведают, что сотворили! И снова польется кровь христианская… Именем царским зван на службу. Хотя что-то в глубине души тревожило его, но он старался побороть это беспокойство, не предвидя ни с какой стороны опасности. Легкость всецело овладела им. — Доверие к тебе имеем, опорой нашей быть! — встретила радушно. Сколько лет не идет, а Марго Федоровна чудесна, как капля золота, как изумруд в обрамлении платины, притягивала к себе взгляды. Жаловала перстнем яхонтовым И не мог с собой поделать: образ царицы был так же навязчив, как колокольный звон перед рассветом. Молнии сверкали все чаще и чаще. Все ближе слышались раскаты грома. Ветер крепчал. Живое притаилось в степи по своим норам и гнездам. Скоро затрещат, ломаясь, древки копий, лязгнут сабли по шлемам и латам, стены рухнут друг на друга, а утром воронье клюет чье-то мясо. Дмитрий испытывал неприятное чувство, словно на него надели путы и стягивают, заставляют странно неметь все тело. Он не мог стоять на месте и, не соразмеряя сил, ринуться в битву тоже не мог. Когда-то давно, признавал только рыцарские, великодушые методы… Ах, тот юноша, искалеченный, ломанный, жестоко умер на площади, на голой, холодной почве ! Нестерпимым блеском горели синие очи, ноздри раздувались. — Вперед! — не помня себя, крикнул он хриплым, задыхающимся голосом. Со диким громом поднялась земля и выбросила из недр своих снопы огня и искр. Безобразной, страшной массой взлетели на воздух бревна, лошади и люди.