Жемчужина Московии

Пробудилась еще в темноте. Алчно глядела на измятую постель и упивалась внезапно открывшимся ей счастьем. Она, шляхтяночка, — кто бы поверил? — вновь любима русским государем. Сквозь утреннюю дымку над Кремлем подымалась волшебная заря. Неужели так много времени утекло? Да и существовала ли она до этой ночи? И за окном — лютый город, который ее ненавидит и считает ведьмой? Юное девичье тело было сильным и хотело жизни. Присутствие делалось для нее все более и более необходимым, их прогулки продолжались все дольше, ее рука крепче опиралась на его руку, и в тихий осенний вечер, когда дождь, то крупный и тяжелый, то вдруг мелкий да острый, словно тонкие льдышки, чувства искрились. Их сердца бились в унисон, неистово, яростно, и каждый удар отдавался в груди другого. После вынужденного целомудрия, ссор и обид комната поплыла перед ними. Очарованный тонким гибким станом, маленькими ножками, привлек ее к своей сильной груди и целовал в розовые губы, ланиты и шею. Теперь, возлежа на подушках, она любовалась спящим супругом, изучая его, нового, рассматривала с легким удивлением. От шрамов не потуплялась, глуша крик, — Рыцарь не стыдится поражений, но встает над ними. Без света правдивой луны чудился все тем же юным хлопцем. Но нет, взрослее, а лицо его не живое, холодное, как у статуи. «Ах, в нем таится столько разных качеств: обаяние и невиданные авантюры, милосердие и горькая злость, лихость и усталость от всего происходящего… Кто же ты на самом деле, moje Słoneczko?! — гадала она, лаская темно-русые волосы Дмитрия. Он одной рукой обнял жену, другая бессильно откинулась в сторону. Наконец, проснулся и сам царь. Потянувшись под одеялом, рванул ее к себе, и говорил:  — Коханая… Марина вздохнула, прижалась близко-близко — ближе некуда. Даже воздух их напоен зовом. В народе сырели, хворали и гнили, умы костенели, не имели ни сострадания, ни предвидения, матери провожали на кладбище своих младенцев, вольности распаляли чернь, стрельцов, козаков, исполненных ненависти к людям сановитым, пожары лишали семьи очага, все это было, но что до этого желаньям венценосца? — Чего Вы страшитесь, пан иезуит? Не могут еретики же вечно хулить свою королеву. Я исполнила все их глупые традиции, наделена властью Божеской! Муж чтит, звездой именует. Его правление дало бы счастье не только мне, но и целой державе. Установит в государстве порядок, а если еще приведет страну к истинной вере… — жестикулируя, вытянулась в приказном тоне. Отец Августин на это тяжело кашлянул. Ах, юность, до чего ты сильна, упорна! Вот о чем мечтает госпожа, для ее великой цели нет дурных средств! И если честно, какая женщина на ее месте не закрыла бы глаза на некоторые несообразности, не подавила бы сомнения? Ради титула можно потерпеть. Но мрачные предчувствия имели под собой довольно веские основания. Сближению с москальской аристократией претило различие в вероисповедании, изменять которое не хотела. Одному Богу известно, каких душевных сил это от нее потребовало. Ежи Мнишек рекомендовал дочери быть настойчивее в своих просьбах, касающихся земельного имущества, и требовал от нее точной информации о результатах этого дела. Единственное, утешается сладкими речами «все равно, где я нахожусь, хоть тысячу верст идти. Я люблю тебя и буду любить до последнего мгновения жизни». Едва ли Софии Палеолог, Елене Глинской или Анастасии доводилось принимать такие безумства на свой счет. Окрашивают небо в мягкий розовый, темную чащу хвойного бора сыплют алыми, ярко-золотистыми, лиловыми цветами. Актант старого действа, метаморфоз своего воспитанника, ужасался им. Как ни кто знавший его ребенком, не имел представлений о нем, рослом, и, тем более, о царе и воине. Ведал ли мысли и чувства, ясна ли была глубина, врожденные особенности характера? Древние старцы о заклад бьются, с летами, кажется, и впрямь истинный внук Грозного, и натура себя еще покажет! Верный брат Ордена упустил прыть Марины и даже шептал «Ojcze nasz, który jesteś w niebie.» Поэтому его фигура была не приветлива и даже не суровой, а просто-напросто растерянной. А что Дмитрий Иоанович? Его провожали взглядом не только потому, что два раза от смерти уходил, не только потому, что называем одновременно святым и дьволом по мукам своим, и разное толковали, где здесь был лукавый вымысел, а где правда, не сумели бы разобраться даже ближние бояре, — его провожали взглядом потому, что хромой, израненный, оставался яркой легендой. В его осанке, было столько мощи, столько прирожденного достоинства, что самые наглые трепетали от велений. Грустно и одиноко Маргарите. Наплывают одна за другою свинцовые тучи, ветер все сильнее и сильнее налегает на деревья и гнутся их верхушки, осыпая дорогу желтыми листьями. Сидела перед тем же столом, за которым когда-то так прилежно училась. Ее окружали неизменные, французские книги. Все в ее комнате было как прежде, она одна изменилась. Быстро улетели молодость, зрелость… Смелая, решительная, в черных глазах светилась легкая усмешка. Холопы, коим велено стать двумя рядами вдоль ведущей к крыльцу дороги, глядели сурово и изредка неодобрительно бормотали. Да, тогда она одна не чувствовала себя смущенной. Ждала, ища входные двери. Она была невестой принца… Крик, топот, рыдания. Марго поднялась, о порожек споткнулась, но на ногах удержалась и выбежала во двор. Пономарь Соборной церкви дал знак в набат, улицы наполнились людьми; встревоженными, изумленными; бежали на звук колокола; смотрели дыма, пламени, думая, что горит дворец. Хорошо бы так! Соперничающие, ненавистные между собою, славянские племена вступают в дикую борьбу. Гонец пал на колени и принялся отвешивать земные поклоны, размашисто крестясь, изрек: — Себя не щадим за Отечество! Трусость объявлял грехом, неробкую смерть долгом христианским и Вечным спасением. Изверги, ляхи, ударили по западному щиту Руси — Смоленску. Лев Сапега, а с ним Адам Вишневецкий, Тишкевичи и многие другие знатные паны, предводительствуя тридцатью тысячами, с криком и воплем, стремились к городу, достигли рва и соломою с берестом зажгли острог: пламя озарило их толпы как ясным днем. В роковой час стреляли, били из отверстий, метали смолу и серу, лили вар, ослепляли известию, отбивали тараны и лестницы. Неприятель являл смелость и твердость, отражаемый, возобновлял приступы до самого утра. Ах опять война?! Изумленная, растерянная, издавала приоткрытым ртом какие-то странные звуки, словно пытаясь что-то сказать, потом тяжело грянулась оземь. Что-то кольнуло больно в ребрах у Валуа. Дико, пугающе, непереносимо зрению и слуху!