Жемчужина Московии

— Видешь ли, Государь, какие беды на Московии. От него, Гришки-расстрижки, пакость имеем. Царь Борис велевал спровадить лиходея за ересь на вечное покаяние, да не случилось. Ушел туманить головы честной шляхты! Ныне приготовил землю к ужаснейшим исступлениям ярости, сердца рыдют о всех адских вымыслах его тиранства. А еще Киевом овладеть хочет, говаривает, русский должен чествоваться цезарем и императором! Ох, если б кто испил духа, рукой творил правосудие Божественное в земном мире, низверг лукавого, святым нарекся. — искусен тон Шуйского. Страх отправил в край литовский. Знал хитрец, что гоноровые ненавидят и лютуют на православных, сабли им не раз приходилось испытать друг на друге. Татарами, азатами кличут… Дома, вековые обычаи строились на безраздельной власти старшего над младшим — отца над сыном, барина над холопом, воеводы над ратным, князя над всеми ими, и греческая вера против латинской… Впрочем, разве самые жестокие войны не исходят от похожих народов, и разве не становятся врагами близкие соседи? А потому угодничал, науськивал. Король сидел, уткнувшись в спинку кресла, и молча слушал боярина, лишь чуть наклоняясь. Но и он завел речь: — Ах, фортуна… Нас, горьких, чаровал сей пес недостойный! Теперь явно хотите, чтобы все потерял и кончил жизнь в плену, подвешенный за ребро на крюк, как разбойник? Василий Иванович, держа в одной руке шапку, поклонился, целуя руки. Увы, ему действительно нравился молодой человек, искренне Сигизмунд восхищался трюкачем. Как легко соглашался со своими покровителями, прекрасно понимая, что обещает по внушительному куску, еще не разрезанного и даже не добытого пирога. Смоленск? Извольте, ясновельможные! Но взяв цель, Димитр оперился и делал себя вольным на все… даже на отказ от прежних обязательств. Любой шляхтич, пусть самый худородный и нищий, учуяв добычу и славу, закричал бы «До брони!» и отправился в поход вопреки любой опасности. Однако же, не этому варвару — старцу уступать права? Так решились дни Шубника. С родней отправили в Гостынский замок, недалеко от столицы, и назначили им пребывание под стражей. А чего ты ожидал, Василий? Если заглянешь в свою собственную душу, не кивнешь ли уныло, соглашаясь: ныне ты пожинаешь зрелые плоды собственных деяний! Спина горбилась, очи, маленькие, красноватые, смотрели робко и неуверенно. Эх, поздно удумал — ляхи никогда не выпустят, умрет на чужбине… И ни приведи Господь, попасть в руки Мнишеков, с пеной у рта доказывают, что наносил тяжелые оскорбления королю и всей Речи Посполитой, изменнически перебил гостей, приехавших на свадьбу, задержал послов в противность всем правам. Элен, едва не лопаясь от злости, металась по тихим кельям. Плен, некогда душная и не больно-то уютная тюрьма, по сравнению с суровостью, холодом инокинь был ей раем. Дурехи, считают себя выше, чище, и, не будь она царского звания, каменьями бросались. Но и это не примирило с ней совесть монастырских сестер, старых дев. — Я познала чудо, и ни о чем не жалею. Благодарю, что сотворил Адама! — хвалила Елена. Находилась только в том, что вставляла иглы в шитье, пугала ревенантом. Грезила мучениями врагов своих, пока не получила наконец желанного удовольствия и не уснула, слегка успокоившись. Но не все тужить, вот и гости. Шаги, и снова, как совсем давно, влетела Маргарита, цветущая, в своем платье, обшитом золотой бахромой, с какою-то новой улыбкой и новым блеском во взоре. Она протянула руки, хватая дочь, покрывая ее волосы нежными поцелуями.  — Oh, ma fille! Ma perle rare… Долго они беседовали, зря увещевала на преданность монарху: не только отринула ее наметки, но и наотрез слушать. К чему же все усилия, строгий, даже жестокий надзор! Ах, ей, Марго, приходится терпеть стыд и позор перед людьми, сделаться живой сказкой. Зачем она уродилась такой, Элен, зачем у нее такой непокорный, упрямый характер? И все еще завидовали, говорили о том, какое счастье иметь принцессу. Но нет, и не чрезмерной гордости, тут дело, а в этом проклятом характере, в бешеной крови Иоанна. Где это видано, чтоб ни во что не ставила матери, все делала по своей воле, хотела распоряжаться своей жизнью на свою погибель? Что за идея — править самой? Тая досаду, увела речь, благо есть о чем. Как ни мнится Елена безгрешной, сына родила. А дети не могут жить без ласки. Они охотно забудут всякий гнев, всякую грозу, простят обиду, если уверены, что их правда любят. Неприятие возбуждает страх, поселяет в сердце ребенка чудовищное, болезненное чувство. Конечно, многое Даниле тяжело, но его ли вина? Он борется с хворью, сам с собой. Умный, твердый, никогда не жалуется. Царевна плохо владела эмоциями, гадливо кривила рот. За это время сменилось одного: прежде она относилась к нему с равнодушием, теперь ей лют и дик. Это великий позор, носить во чреве слабенькое существо! В ней всегда было отвращение к физическим недостаткам, яростно вопя, ненавидела темную курчавую головку.  — Ne jamais oublier la famille! — от дочери Маргарита уходила побеженной. Счастье, грезы, как далеки вы… Ведь и так уж всех ее трудов и усилий оказывается недостаточно, да иной раз и самым ясным разумом невозможно взвесить всех последствий своих действий. А у нее лишь два глаза, и приходится работать всеми силами, средствами, поддерживать, оживлять начинания. Внутри скребли кошки, а собственный совет начинал ей казаться роковым. И оттого сильнее ласкала Басманова.