Жемчужина Московии

— Смерть ляхам! У, нечисть поганая…— раздавалось округ. — Ведовство это! Как Царь на польской девке женился, худо стало. Ясно, Маринка-безбожница и есть Иродиада-плясавица. Великая мастерица пляски плясать, для нее нарочно музыканты и в покоях, и в тронных залах играют. Хочет извести бояр, дьяков и всех людей московских, перебьет, а других перевяжет; погибель жаждет веры православной, туманит очи венценосца, Солнышка, ясного дня. Караульте, чтобы не попасть в лапы неверной! — разразился человек, словно бы изможденный, с испитым лицом закоренелого постника. Молчанов исподтишка наблюдал за собранием. Простодушные реагировали, однако не больно споро. От смуты уже все устали кроме… Феодоры. Налетела на него, бьется, словно птица о прутья клетки; глаза вытаращенные, безумные. Ошалела от дум своих? Чует кровь… да, ее семейка всегда самозабвенно любила вкус и запах кровушки багряной! Он понимал, что народу нужен какой-то вопиющий повод для того, чтобы требовать голову юной царицы. Это думой до бесконечности языком чесать, а простым людям нужно дело! Михайло вспомнил, что этот безумец есть казенный дьяк, известный своей истовостью и набожностью, хмельного в рот не брал. Да, что и говорить, выбрали на роль убийцы как раз того, кого надо было выбрать. Но и он весьма жаден, порою давняя, холопская, подавленная гордыня вновь начинала бурлить в нем, энергия вскипала и била ключом. Снова и снова убеждал себя: его час придет! Придет! И вот решился искать невесты, которая бы обладала огромным состоянием. Он уже давно наметил сиротку и твердо решился добиться руки ее. Разумеется, не мог не видеть чар ее, живо сознавал всю ее прелесть; но хранил интерес иной — меньшой брат здравием не светится. А потому раскрыл великой державнице, Марго Федоровне, интриги Басмановой. Упаси, лишится государь супруги, и ценный приз уйдет. Исполняя наказ, стрельцы бросились на заговорщиков, без оружия и палок, терзали их в клочки. А главный делец всего преследовал зазнобу своими хвастливыми рассказами, правдивость которых даже для самого наивного слушателя представлялась весьма сомнительной. Весна в этот год удалась особенно ранняя. Половодье было стремительным, растопило светило слежавшиеся сугробы, и они бежали веселыми ручейками. Вода поднялась под самые горбыли мостов и рвала крутые песчаные берега. Добрые вести приходили с границ — спасены! Укрыт Можайск, форпост на запад, трудно пришлось у Смоленска. Народ исполнился умиления, и еще более, когда церковь огласилась радостными кликами, восхищенных геройством Димитриевым. Те, которые еще в прошлом году считали его чересчур хмурым, жестоким или слишком гордым, которые даже в его добродетели усматривали молчаливый упрек, те же самые вдруг именовали ласково «батюшка». — Огромна Литва, и что… это будет наше! — тонкая рука с длинными пальцами, для которых слишком тяжелы многочисленные перстни, унизывавшие их, малевала для бояр какую-то каракулю. В свои лета француженка была столь хороша, что ни одна молодица не соперничала с нею. Самых прославленных красавиц затмевало одно присутствие Валуа. И кокетки мечтали походить на нее, шили такие же наряды, подражали ее жестам, ее взглядам и улыбке. Утомленный дневными тревогами, главный воевода, князь Пожарский, заснул в своем шатре. Несколько раз сбивали их с высот в лощины, гнали, но русичи снова выходили из оврагов, лезли на горы и наконец взяли победу со всеми ее турами, немало пленников, знамена, осемь пушек, множество самопалов, ручниц, копий, палашей, воинских снарядов, труб и литавр; сожгли, чего не могли взять, и в торжестве, облитые кровию, возвратились при колокольном звоне. Очарованный харизмой, проникнутый верой в государя, благостно чтил Дмитрия Иоанновича. Тот искал правды, и правда была правдой всего народа русского —милости, равного суда. Им предстояло искушение для твердости. В холодную зиму не имели дров: надлежало кровию доставать их: ибо неприятель стерег в рощах, убивал и пленил многих людей. Едва не лишились и воды: два злодея, из боярских, передались и сказали Сапеге, что если он велит спустить главный внешний пруд, из коего были проведены трубы в ограду, то москвитяне иссохнут. Неприятель начал работу, и тайно. К счастию, цезарь бдил и уничтожил на корню сей замысел: сделав ночью вылазку, обрушился адским пламенем. Медленно, но верно, шли они на Речь Посполитую… До рассвета короткой ночи было недалеко. Костры погасли, весь лагерь, казалось, был погружен в сон. Ах, душно! Шум, непонятный, зловещий, рос и приближался. Пожарский с недоумением оглядывался кругом, выскакивали люди, от костров подымались заспанные стрельцы. Кони испуганно бросались в разные стороны, и скоро весь лагерь был на ногах.  — Что случилось? — в паническом страхе спрашивали друг друга, толпясь, не зная, что думать и на что решиться. Но скоро разъяснили, в чем дело, всадники, не разбирая дороги, летели на взмыленных конях и громко кричали. Засада, полон! Стыдясь своих неудач, магнаты взяли ложью: на храбрость выманивали. Остановило лишь Имя. В тумане весеннего дня он за двести шагов видел мерцающие царские доспехи, его горящий шлем. Неудержимый, во имя спасения Руси, призывал земских людей на великий подвиг. Невольное чувство благоговения и преданности испытывали они, робели перед синими властными очами, такими ласковыми в минуты покоя и такими холодными и дикими в минуты гнева. Воевода ощутил ту сладкую, освободительную, пьянящую ярость. Нет, врагу, не могло и не должно быть пощады! С безумной энергией бросался князь. Его ратники наседали, гетман слабел. Ободренный, удвоил свои нечеловеческие усилия. Дмитрий приказал немногим сотням смелых, необезумевших идти с собой на приступ чтобы зажечь польский стан. Но тут произошло нечто ужасное, раздался сильный взрыв. Там, где видели саблю государя… Со страшным громом поднялась земля и выбросила из недр своих снопы огня и искр. Это продолжалось одно мгновенье, но показалось целой вечностью. Не владея собой, Пожарский набежал на коленопреклоненных, испуганных, людей, рвал им бороды и волосы, рычал не своим голосом, требуя подать водки и огня.