Жемчужина Московии

— Раньше надо было думать, матушка, раньше! — взвился святой старец, патриарх Филарет. Что правда, то правда, в обитель с дитем внутри еретичку не пострижешь. Да и государь от счастья, верно, уж ковши осушил. Он нервно фыркнул на испуганное, почти белое лицо Марго. Да, ей нечего сказать, они на самом краю гибели! Решив не допустить к трону ляхов, которые живо прибрали бы страну к своим загребущим рукам, упивались своей гордостью. Эх, тихо лелеял надежду на возвышение своего сына, Миши Романова… Но все переломилось в последнее мгновение! Жадная полька улучила тайную власть, и золотое время не наступит никогда, а это ничуть не хуже смерти. Одна радость, холопки говорят, плод еле шевелится, девка растет. Шагая по комнате, обернулся к союзнице, и невольно открыл рот : Маргарита улыбалась. Только в чудном сне мог пригрезиться этот образ, совершенное воплощение которого было теперь фоне парчевых подушек, как бы окруженное цветным сиянием. Немало людей, разумеется, людей юных и вольных, нарочно приезжало к церквям, чтобы только взглянуть на нее и потом говорить шепотом: «я видел Ее». Какое же описание может дать понятие об сией прелести, равно возбуждавшей восторг и в мужчинах и в женщинах, и даже в детях! В меру хитрая, страстная, но не отъявленно подлая, игривая, пусть и в свои лета. У Филарета вновь перехватило дыхание. — Aide-toi, le ciel t'aidera… Помоги себе сам, и небо поможет тебе. — зазорно щурилась. У, вражья сила! Готов покляться, что- то было в ее хорошенькой головке. Да, лучше выбрать себе цезарь не мог, в конечном счете, юная и пожилая, одного поля ягода. Пуще Маринки Федор Никитич ненавидел одну тварь Божию, пугающую, но давно знакомую. Иродово племя, эти Басмановы! Кажется, вчера, лихой, горделивый, опричник молодой, ловушки свои строил да замышлял, только ему внимал дикий цезарь, и что — издох, пес. Однако, семя его живет, да у ног трона. Челом бья, вышел из хором. Пока они в прежнем могуществе… Эй, откуда вдруг выскочило это коварное, язвительное словечко «пока»? Ах, дел неперечесть. И цепко беседовала она с церковным владыкой. Но странное, Жемчужина многого не договаривала. Утаила она про собирание людей звания мелкого, про то, что еще не далее, как вчера, она просматривала лист, где были написаны имена всех аристократов, которые должны пасть жертвами ее, про дорогих французов. Когда у них с государем хватит сил ломать родовитых ? Смутьяны известные, плевать хотели на крестоцеловальные записи, в которых клялись блюсти мир и единство. Приемы, что она употребляла, связывают куда крепче, чем церемониальное касание дворянской шпаги. Выставляла еду, одежку хворым, сирым, лечила их. «Орден» крепчал и увеличивался с каждым днем, а влияние сумело распространиться дальше Белого города. И твердой была, когда посол, навещая, известил о смерти Анри. Как забавно… он все-таки стал королем. Мать, последовательная ученица ереси, сделала все, чтобы воспитать из своего сына твердого протестанта. Но в лице своего отца юный принц крови имел совершенно другой пример. Тот недолго оставался сторонником женевского дела и вернулся к католичеству, после того как поступил на службу к в должности генерал-лейтенанта и из протестантского полководца обратился в придворного. Анри тогда в первый раз сменил свое вероисповедание, мужал в те годы, когда Францию потрясли первые религиозные войны. Ожесточенные бои сменялись довольно продолжительными периодами мира, во время которых юный беарнец имел возможность познакомиться с дворцовой жизнью Парижа. Энергичный, искатель амурных утех, много почерпнул из этих наблюдений. Семейство Валуа также успело хорошо изучить его… Ах, какой была бы ее жизнь, не посватайся Иван Молодой? — Что, невесел? Что головушку повесил ? — плавно текла речь фрейлин. О том, как погрузился дурачок в котел с парящим молоком, а вынырнул добрым молодцем. Глупая сказка! Она не маленькая, и чудес не бывает… Или ? Сына-то, убиенного, признала. Человек под его именем, лицом и фигурой похожий, свидетельствуясь разными приметами в истине своего уверения. Разве не обещал ей целый мир? Разве не таким должен быть суверен? После бурной жизни, вечных тревог и волнений, вечной борьбы, для которой требовались такие ужасные средства, в озлобленном и измученном сердце Маргариты осталась только одна святыня — это святыня была ее любовь к Дмитрию, его образ, который являлся перед нею неизменно прекрасным, благородным, в минуту их встречи, ни разу еще не запятнанным участием в кознях, которые она вела постоянно, которые неизбежно должна была вести, как ей казалось. И что же делать, сдать наследие лилий этим Бурбонам? Отказаться от священного права? Ее гибкий ум находил, что Рюрику никогда не быть в землях франков, но как тянуло в другую часть Европы. — Ты грустишь, великая царица… je dois pouvoir faire quelque chose pour toi ! — его голосок уводил печаль. Это был их язык, шифр, крохотный секрет. Восхищаясь, целовала Данилу. Родившись как-то было, юный отрок жил в несколько ином мире. Здоровому никогда не понять хворого, читалось на красивом и не по-детски серьезном лице. Тонкая и богатая нервная организация мальчика брала свое и восприимчивостью к ощущениям осязания и слуха как бы стремилась восстановить до известной степени полноту своих восприятий. Всех удивляла поразительная тонкость его осязания. — Назад! — бросил он холопам, едва не гаркнув на них. Лечится страсть как ненавидел, становясь бессилен не перед физическими страданиями, а перед той суматохой, которую поднимали вокруг окружающие. «Конец света не пришел!» — злился Дмитрий и даже себе не признавался в трудности всего положения. Ему, покорителю Варшавы, рыдать и биться ? Однако ноги едва держали, и места вокруг ран сделались сине-багровыми, при небольшом нажатии сочился гной. Ратники пировали – именно они донесли благую весть. Яства подались, многопитие совершалось при звоне бубенцов разудалых скоморохов, но его черты оставались каменными. Отец ? Припоминал все до мелочей, обращения у шляхты, фантазировал ,вместе с коханой, они над люлкой и сколько радости доставит им их малютка-первенец ! Отец чудесной царевны, Настасьи… Дмитриевны. Рухнул со стоном. Калека, калека! Этот факт хлестал по его душе больнее, чем тысячи розг, проникнув в глубины его сердца, уязвлял гордость. Давно понял, что людям никогда нельзя показывать своей слабости, ибо они обратятся на тебя и растерзают! Вот начнут дурные слухи, и ничто не спасет его женщин, его плоть и кровь. Нет, не мог он дольше терпеть, не мог. Согнувшись пополам, еще молодой царь упал на ковер, исходясь точно зверь.