Жемчужина Московии

Дико и люто в Москве. Не стало вековечного столпа, на котором зиждилось самодержвие — иссяк род, прекратился ток благородной крови древнего Рюрика. Строгие, хмурые конные ратники объезжают узкие улочки слободы, пристально приглядываются к каждому, кто по какой-либо надобности выходит из дома. Бабы, завидев их, бросают ведра и бегут, чтобы спрятаться во дворе. Мужики ворчат на них, а сами топчутся на месте в сенях, не решаясь выйти на улицу. В смертельном ужасе забились в свои углы, боясь зажигать даже лучину в каморках, боясь и думать о том, что случилось. Ах, жалко великого государя, что за человек был! Языки чесали, царицу горькую, Марго Федоровну, еле-еле от тела уволокли. Очей заплаканных не смыкала, бедовая. Люди так жаждут счастья, что, лишь оно наступит, думают, будто это навсегда. И привыкают к нему, и не ожидают ничего дурного, и когда судьба вдруг поворачивается недобрым своим боком, а то и показывает зубы в насмешке или бьет наотмашь, со всего размаху, — первое мгновение не верят, что все — иссякло счастье, словно пересох родник. Осталось только горе. Валуа была окончательно подавлена тяжестью своей потери. До крови стукалася лбом о каменный пол, вопрошая «За что?!» И нередко находили иноки без чувств у гробницы, поднимали ее и осторожно уносили во дворец. Текли дни за днями, как почерневшая, замерзщая льдом река. Она не проклинала своих врагов, не лезла в дела боярские. И к сообщению о казни татар относилась холодно. По целым дням молчала, лежала, не шевелясь, слабая и изнуренная. На ланитах тень неизменной, сосредоточенной грусти, даже страдания. Глаза стали как будто еще больше, еще глубже. Безучастно останавливала загадочный, ушедший в себя взор на окружающих предметах, очевидно, ничто не интересовало ее, ничто не нарушало печальную нить ее мыслей. Ее едва можно было уговорить принимать пищу. Жить… — это представлялась самой невероятной бессмыслицей. Сыновья, один зрел во чреве, кормлен грудью, иной послан ей, в утешение, небом. Теперь прахом все! Дмитрия погубили, погубили из-за нее, самым страшным, несправедливым образом. И с тех пор ее сердце разбито, и никогда оно не забудет свою вторую потерю, потому что больше этой потери уже ничего быть не может. Флакончик с ядом блестит, зовет. — Маргарита, которую я знал и любил, никогда не сдавалась. Корона учила Вас твердости, семья закалила характер. И откажитесь от своих прав? От Божественного назначения к власти? — его французский звучал так нежно и по-родному. Красавец-дворянин и принцесса, Лувр со свей архитектурой, весь залитый светом, музыкой и движением, толпы разряженных мужчин и женщин, было ли правдой? Гиацинт убрал зелье, давя хрусталь. Ей начинало казаться, что несется куда-то, в каком-то безбрежном, блестящем пространстве и цеплялась, сухие, запекшиеся губы растянулись. — Вы все еще моя Жемчужина, сударыня? — шептал, касаясь пальцами ее подбородка. Они уносились туда, в светлое жилище юности, где за высоким тростником, за непроходимыми болотами, топями и бочагами раскинулась весна. Густые тени невиданных деревьев обрамляют ее; лилии стерегут ее. Там никогда не заходит солнце, там земля так же прекрасна, как и небо… Была Маргарита, которую лишили единственного смысла и радости, и чахла, таяла как воск, достойный финал легенды… Но так ли хочет остаться в веках? Не только слабая, измученная и запутанная женщина, а и всякий сильный человек давно бы опустил руки. Да, всякое оружие прежде ломлось об ее неприступность. И чем хуже, чем ужаснее обстоятельства, чем невыносимее испытания, тем крепче и непоколебимее ее природа. Не слышно веселой музыки, не видно в дворцовых покоях блистающих одеждами рыцаря и пани. Боль и уныние вселились в пышные покои Марины Юрьевны. Одним ударом разрушены мечты о славе и счастье, как сбиты в безобразную кучу пуховики и шелковые одеяла. Испуганно жмутся друг к другу фрейлины, с часу на час, с минуты на минуту ожидающие смерти или поруганья. Словно небеса обрушились на их головы. Чудная красавица хранила молчание, глядя на распятие в углу. Личико, бледное и похудевшее, словно застыло в выражении царственного величия и скорби. Ее коханый убит, и после недолгих дней любви ей не позволили мне принять последнее дыхание. Она считала героем и молилась за его душу. Распахнулась дверь, и на пороге показался боярин в сопровождении двух стольников и нескольких человек стрельцов. — Вон пошли, холопы! Я знаю, Его ненавидели, только и думали, как избавиться от своего короля?! О, Дмитрий… — жестка гордая полька. Однако, молиться не дали, ухватилась за живот среди струящихся тканей платья. Мнишек не была уверена в том, что рожает успешно, потому как не слышала взолнованные голоса повитух, а только щурилась от боли до узоров ярких. Нутро жгло, расходились кости, и не получалось даже удобнее лечь, а выполнять советы — тем паче. Рядом ходили, прикрикивали что-то, вода плескалась в кувшинах, тряпки липли к оголенным бедрам, а за оконцем выла метель. Но кровавые сгустки, не ребенок, выходили из нее, палку зубами держа, стонала испуганно будто загнанное псами животное. Проваливалась в холодный, густой туман, искала Дмитрия, требовала, чтоб он спас ее, утешил, успокоил… Увы, не ласка, а затрещина досталась. — Viens, fille! Раз, два… Новая пытка, сильнее прежних, заставила Марысю выгнуться. С алчностью француженка приняла нечто шевелящееся. С улыбкой и нежностью качала дитя. Ой, ручку тянет! Еще не веря, целовала, огладывала. И на целый миг ей казалось, что и не было этих долгих, мучительных лет, вот-вот, хохоча, довольный наследником, явится Иван Иванович, Анриетта причитать станет… Блаженная пора! Увы, не она — Маринка сына родила, трон имеет и, наверно, грезит утопить давнюю врагиню. Ясная ночь стояла над Русью. Несмотря на то, что в разгаре была зима, звезды иногда падали, и каждый раз человек изумленно крестился, ловя взором их сверкающий, алмазный путь по небосклону.