Жемчужина Московии

«Ах, сударь! Мы слышали о бедственной кончине короля русов Деметрия, и жалеем о нем, как о всякой душе христианской. Ныне упрекаете в гнусной лжи, что признали бродягу и расстригу крови славных Валуа. Но явился человек сего имени и, читая древнюю историю, не находим ли в ней примеров, что усопшие являются иногда живы в казнь злодейству? Собственными очами видел Его торжество, как вы пред ним благоговели. Для чего же вините других? Не лучше ли молчать и обернуться в зеркало на свое ослепление? Не говорим сейчас о клятвопреступлении русских и цареубийстве; не осуждаем Вашего дела, и не имеем причины жалеть о сем человеке, который погряз в безумстве, величался, искал неслыханных титулов и едва ли мог быть надежным другом нашего Отечества. Не будем тут спорить, но перейдем от волнений сердечных к делам политическим! Ждете ответа, за кем Франция признает главенство над Московией? За храбрым и чтимым дофином Владиславом или юной вдовой Деметрия? Счастливы были бы видеть тысячи в лоне католической церкви, но вспоминаем о доктринах университетских и праве народном. Более по интересующему вопросу написать нечего, ибо воля господина и суверена нашего остается тайной. И призывая Вашу милость к благоразумию, спрашиваю, доколе, будете держать пленником?» — так были, почти в духе того времени, составлены требования посла Д’Айе к гетману коронному Речи Посполитой. Увы, все (или почти все) было: с занятием столицы помещен под арест. Когда нож тебе к горлу приставят, поневоле станешь о милосердии кричать. Но еще вопрос, как бы сам ты повел себя, окажись этот нож в твоей руке? В отсутствии официальной, законной власти — как выбраться домой, в Париж? Луи все это понимал, понимал, что теперь нечего и думать об этом, и невольно в глубине его души смутно промелькнуло что-то похожее на трепет. Остаться у этих варваров, не знающих цивилизованного мира! Он даже вздрогнул. Московиты очень странные люди, превозносят все свое, ругая Европу, и этим хвастовством и тщеславием думают придать себе достоинство. С другой стороны — они добры, как никто… Но Габриэль, хрупкая и бесконечно любимая, терзается всем ужасом.  — О, милый, — шептал ее голос, — спаси нас… Давать всем и каждому обещания, что Франция считает их претендента единственным. А что ему оставалось? — Пока мыши дерутся за сыр, посмотрим, что за кошка их цапает….— увещевал жену. В простой шубке, в платье из черного сукна выходила Маргарита из тихой сельской церковки. Люди не глазели ей больше вслед, не сворачивали шеи: мало ли вдов, мало ли женщин потеряло своих сыновей? Ах, еще одна! Замерла чистой правдой, не решаясь действовать, удить «рыбу» в грязной воде. Неосторожный шорох, и ее найдут, тюрьма или могила. Отмалчивалась, сгорбившись, рана, оставленная жуткой и страшной гибелью царя, никак не заживала. Самой-то себе хотела признаться, что любила обоих своих мальчиков — настоящего и яркого, ложного — одинаково. Дряхлая монахиня после утрени отвела ее в темный угол и наедине сказала: — Я вижу, лукавый смущает тебя. Успокойся, Бог создал людей для страданий. Чем больше у человека счастливых дней, тем горше ожидает его жизнь в мире ином! И за труды свои он получит награду сторицей. Обидно! Вот на бледном фоне снега выделяются закутанные фигуры. Визг и смех наполняют ледяное, безжизненное пространство, молодые крестьянки идут в соседнюю деревню. Шумят, переговариваются и никак не удержаться от безумного, раскатистого хохота, вспоминая, как парни хотели, было, увязаться за ними, навалиться в сани. Где уж проказникам! И теперь, жмурясь от золотистых лучей солнца, слушая звон, Валуа читает наставления старой монахини и не верит им… Неужели и в самом деле надо ждать только горя?! О, как завидует простым — хлеб, крыша есть и ладно, ни трон, ни корона им не нужны. Сильнее только Марине, у которой все еще впереди. Мороз нагрянул, да так расходился, что и воздух лопался от его напора. Закутаны деревья в хрустальный иней, и стоят, не шелохнутся, непробудная мертвая тишь легла повсюду. На черное небо высыпали звезды и дразнили переливчатым блеском. Именно в такой денек встречал Михайло Романов гостя. Едва сняли с лошади, зубами скрежетал, холоп верный царицы Марго. Дико рад был изгнаннику, просящему убежища. Свои детские и отроческие годы он провел в ссылке в глухом селе в окружении двух теток, не считая крестьян. Потом чудом спасенный государь-батюшка, а на яви еретик отпетый, вызвал девятилетнего в Москву и произвел в стольники. Но и это ничего не изменило. За всем наблюдал из хлипкого оконца своего терема и покидал его, лишь отправляясь в церковь и в редких случаях для присутствия на официальных церемониях. На войну не пускала мама, не пускали тетушки и нянечки — сиди, читай псалтырь… Новый друг, юноша среднего роста, стройный и гибкий, с лицом столь удивительной красоты, что охнуть. В фигуре наглость и насмешка, вот такие и идут против ляхов! Совершенно черные громадные глаза, в них темно-коричневый агатовый раек в обводе смуглых трепещущих век с длинными ресницами под широким размахом черных бровей. Под алым бархатом губ видны ровные белые зубы. Каждым своим шагом источал грех. Норов добавил в эту кровь каплю меда, которая затемняет чистое вино и придает ему аромат. Со всех ног бежишь вверх по лестнице, в светелку. « Матушка Пресвятая Богородица! Да что же это… что это было? Что будет?!» Краска волнения заливает щеки, сердце колотится часто-часто. В нежданный час зашел гостю, да и обмер… Под рубахой оголилась плоть, ткань цеплялась легким движением плеч, открыв изящные руки и грудь — два розовых плода. Тьфу, совсем ты, Миша, боярышню с витязем напутать! Не смотреть, не смотреть, порядочные и богомолье едут в карете или санях, со всех сторон плотно закрытых…» Он твердил это, чтобы горячую голову не терзал вид колдовской. Нет, быть узнанной шальная девка Басмановых ничуть не рискует. Кому может взбрести, что теремница-затворница, оказалась настолько смелой и любопытной, что волосы отстригла да решилась на опасное путешествие?! В жесте ее чувствовалась гордость, решимость и вызов. И от стыда не горит, хохочет: — Уж прости, не Федор я, Феодора! — А как молодцем ухитрилась… ухитрился стать? — испрашивал, по-детски, изумленно приоткрыв рот. Он видел в этой высокой, тонкой, быстрой в движениях девушке некую диковинную приманчивость, которая может сулить много удовольствия, счастья… и беспокойства много, что и говорить, но это уж зависит от того, на кого махнет крылом сия жар-птица. И от малости окатывало тело студеной водой и кипятком, бросало в обильный пот, все горело в нем и пылало. А вокруг клубилась темнота, лишь в углу слабенько мерцал огонечек лампадки. Когда страсти чуть улеглись, сидели рядышком. Не обладая ни достаточной грамотностью, ни опытом, ни твердым характером, пугался смуглянки, но, равно, летел на черный пламень, ища ее общества. Ух, с матушкой явно они не поладят. Расположились знатно, патриарший сын хотя и жаждал имени «хозяина своего маленького государства», конечно, не мог достичь великой роскоши, но и здесь, право, было на что посмотреть, да и «гостю» честь оказать надо. Оставлены тихий быт, рекой течет хмельное. Кроткий и безответный отрок смущался повадок иногда балованной красавицы, иногда нарочито мужских. — На стороне франкийской была дева Жанна… Слушай историю о ней. — тянулась к нему через поднос, чокаясь о кубок Романова своим.