Жемчужина Московии

— Что же очи потупил, а Миша? Или родительница твоя лютует? И правда, бойся, она у тебя хуже иной проказы. Вечереет осенний день ненастный, давят свинцовые тучи. Ветер все сильнее и сильнее налегает на деревья и гнутся их верхушки, осыпая дорогу желтыми листьями. Вот и дождь, то крупный и тяжелый, то вдруг мелкий да острый. Из лесной чащи так и глядят на путников мрак и ужас, так и чудятся всякие дива. Две фигурки яростно спорили. Во всем облике первого сквозили традиции — некоторая полнота, даже тучность, низкий лоб, пухлые и румяные щеки, русые волосы. Ему дерзил чернявый красавец… красавица. Сначала, впрочем, ее принимали за юношу, потому что на ней была одежда боярского сына. С зимы лишились Романовы покоя: гостья лихо извратила их дом, тихую крышу благочиния в сущий вертеп. Хохот без устали длился десять часов, многопитие совершалось при звоне бубенцов разудалых скоморохов. Молодой человек смотрел на ее черные волосы, любовался красивым изгибом лебединой шеи, с упоением глядел на широкий разрез на груди и не в силах отказать в чем-либо. И война шла между огненной девой и строгой, унылой постницей. Матери Михаил, можно сказать, не знал до отроческих лет. Не по роду было знатной боярыне тетешкать, для того мамки да няньки холопского звания есть. Так и надолго ушла она из его жизни, как и отец, насильно постриженные. Сила отца — хитрость и коварство, сила же матери — ее тяжелый деревянный посох, опускавшиеся так часто на плечи или головы непокорных ее воле. На его плечи и голову. И сколько бы ни твердила о преступлениях Басмановых, и необходимости очиститься от их скверны, все острее была его нужда в подруге. Разве может быть она грязнее сажи? Вот батюшка рассудил бы праведно, да вернется ли? Патриарха Филарета к ляхам направили, сватать царевну Елену Иоанновну, там и пленили. — Матушка, а мы тут с Федором…— только и шептал. Старица их на крыльце поймала, чтоб властно и жестко нагнуть под себя. В ужасе стиснула виски руками, завела очи и громко ругалась: — Кромешница! Блудница вавилонская, татарская змея! Знала, ведь знала их секрет. Ежился, ища молитву, и тогда увидел, что его милая бледна, уста плотно сжаты, а внутри плещется открытое пламя. Она рядилась не просто так, убийца ведь, а ну как шлятичи хватят?! Двор царских родичей был местом хорошим, спасением. И хоть приторно весела, на деле, задыхалась, готова биться о стены каменные. Ее печалило исчезновение брата, отцовский священный наказ не выполнила, кровь не уберегла. Только бы цел он был -— тогда еще можно многое сделать. О, Данила, ближайшее ее природе существо, только он зрел насквозь, понимал хотения, читал ее душу! Судьба, отказавшая мальчику в зрении, не обидела его в других отношениях; это был человечек, который отзывался на доступные ему внешние впечатления с замечательною полнотой и великой твердостью. Но их свидание было невозможно. Феодора приближалась, огибая дальний край стола — медленно и плавно, точно в танце, держа руку наотлет. Пальцы, казалось, ласкали небрежно золотой узор. Жертва, Миша Романов, будто окаменел: стояла перед ним, с загадкой искушала чувственно. — Я знаю, о чем ты думаешь, — молвила она, — ты думаешь, что я безумная. Нет, ошибаешься, голубь, — всегда была безумной… Оттолкнешь ли меня за это? Исподтишка за характером наблюдала, выжидая удачного мгновения. Как и государыня Маргарита, у которой по разумению своему училась, она тоже была из породы кошачих, рассчитывала грациозные движения. Зачем ей этот увалень, трус и лежебока? Он давал пищу и кров. Увы, рано обострился зов плоти, дабы искренне отнестись к тихому, податному чужому влиянию, боящегося новин и деятельности. Ее страсть к иному — взрослому мужу разгоралась все сильнее и сильнее… Был равный царю Дмитрию? Чуть смуглое в юности, а в зрелые годы, после дьявольской хвори, снежной белизны лицо, с горящими, как звезды, синими глазами. Любила, и как! — не было такой затруднительной задачи, такого даже преступления, на которое бы она не пошла по одному его требованию. Оставаясь с ним наедине, приходя к нему, пускала в ход все уловки кокетства. Но Дмитрий был закован в броню неуязвимую — ушедший в свои мысли, поглощенный своими целями, он не был уже в состоянии отзываться на вопли девчонки. Сорвав единожды поцелуй, именовала себя на западный манер фавориткой, верила, что, рано или поздно, взойдет на государево ложе… А Маринка поганая забрюхатила. И понимала, чрево это всегда будет стоять между ней и возлюбленным, хотелось жечь, резать польку с нутром, бросить на растерзание голодным псам. Она рассуждала и ненавидела так, будто кесарь жив. Дух зла хватил каждую клеточку тела Феодоры, распространился по нему с огромной скоростью, поражая орган за органом. И самое страшное, этого яда хватило бы на многих людей. Что ей злобная инокиня? — Сама подохнешь… И Маринка… И выблядок ее. Ужас колыхал землю. Народы уступили свои жилища зверям: медведи и волки, оставив леса, витали в пустых городах и весях; враны плотоядные сидели станицами на телах человеческих; малые птицы гнездились в черепах. Могилы как горы везде возвышались. Крестьяне жили в дебрях, в лесах и в пещерах неведомых, или в болотах, только ночью выходя из них сушиться. И леса не спасали: уже покинув звероловство, ходили туда с чуткими псами на ловлю себе подобных; матери, укрываясь в густоте древесной, страшились вопля своих младенцев, зажимали им рот и душили их до смерти. Не светом луны, а пожарами озарялись ночи: ибо грабители жгли, чего не могли взять с собою, и все, да будет Россия пустынею необитаемою! В сие горькое время открылась проницанию внутренность душ, опять, толкуют, жив де цезарь! И коль скоро многие еще не решили для себя вопроса о вероятной удаче или неудаче Самозванцева дела, расположение умов было отчасти несогласно, отчасти неясно и нерешительно. Шел слух, жена латинская признала. Ну, а царица, древняя Марго?