Жемчужина Московии

Красный звон несся над столицей, гудели все колокола, толпы народа стремились к церквам. Всю ночь молилась Москва: цари воюют, а иным свою кровь проливать! Нет уж, пусть сами с собой разбираются. Жив ли государь Дмитрий? Если не убит он, то как же идти на него походом? А если правду сказывают, и то — нищеброд, вор поганый?! Страшное сомнение, сомнение, охватившее пол-Руси, коснулось, отравило своим ядом. Готовились, готовились щляхтичи. Конные были вооружены длинными копьями, которых концы волочились по земле, почему они назывались влочиями. На таком копье, воткнутом у луки седла, привешен был двухцветный значок. Кроме копья, у гусар был палаш, называемый копер и маленькое ружье. На голове каждого был железный шишок, на теле сетка, на ногах — полусапожки с особенным родом шпор, называемыми гусарскими. На лошадях у них — гусарские седла накладывались на звериные шкуры, у знатных леопардовые. И словно солнечный луч блеснул им в глаза, когда саблю удалую, казацкую встретили. В кровавом тумане морозного дня за сотню шагов виделась храбрость и пенная ярость. И всюду, где появлялся этот ужасный призрак, слышались восторженные крики победы с юга и крики ужаса и смерти в полчищах ляхов. Двадцать пушек встретили калеными ядрами, гетман шел как безумный. Жизнь любила его. Атаман пил, не спал ночей и с удивлением замечал, что прежние раны зажили, силы крепчают и что к нему возвращается здоровье. Однако, на душе кошки царапали, словно вериги одел. Проникнутый греховной страстью к ясной пани, жертвовал именем и честью для того, что считал своим долгом. — Решено! — воскликнула Марина, вставая. — Клянусь, Господи, если надо отдать жизнь за корону, данную мне Тобою! — Нет, батька, вернись царем всея Руси! — страстно крикнул ему хлопец из казацкой сотни. Словно тысячи демонов полезли со всех сторон на стены Кремля. Их встретили адской смолой, стрелами, огнем самопалов. Горящий хворост полетел вниз, в середине связок хвороста были положены мешочки с порохом. Раздались взрывы, запылали лестницы, осадные башни и деревянные щиты осаждающих… Ах, победа! От радости прыгала по комнате, хлопая в ладоши. Юность брала свое, и, стряхивая с себя черные мысли, грезила о державе. Шли через все круги ада, испытали и огонь, и воду, и медные трубы. Да, переживали муки, но, как дочь церкви, верила — по страданиям и любовь Господня. Пусть дальше стелется новый трудный путь, а теперь хоть недолго, они счастливы так, как может быть счастлив человек! Каким грозным вышел из смертного боя ее Ян! Какое-то время они молча стояли друг против друга, не в силах развести взгляды, потом оба враз закрыли глаза, шагнули вперед и крепко обнялись. В столице не было ни шляхты, ни принцессы Хелены. Раздосадованная, в первый же миг их нового господарства написала Владиславу: «Свидетельствую крестом христианским, что не перестану блюсти славы, и быв властительницею народов, уже никогда не соглашусь возвратиться в звание дворянки». Сие письмо читали ее благодетели, ратники Заруцкого. Неистовые, с обнаженными клинками вопили: «Собаки! Ужо на кол всех!». Открыто смеялись над людом, громко хвастались, что они могут посадить на трон кого захотят. Притихшие, челом били царю-государю Дмитрию, государыне-царице и великой княгине Марине Юрьевне и государю-царевичу Ивану Дмитриевичу. Это было смешно: насколько ненавидели станичники поляков, столько же ненавидели и московитов, насколько бунтовали римской вере, столько же презирали и моления в кельях. Уважение лишь к силе, смелости и отваге колыхалось в глубинах их темных, яростных душ. Она трепыхалась, когда донцы зарыли своего брата живьем — их закон Иуде. Горели преданностью только человеку, в ком видели звериного и бесстрашного воина. Она чуть не лишилась чувств, когда хмельной атаман слез с коня и, подойдя к ней, громко крикнул:  — Иди, жена моя возлюбленная! Удача благоволит нам… И он приник к ее устам. Мнишек умела быть честной — она не винила своего Рыцаря, а винила себя. Коли продалась за дорогую цену, словно одна из тех шлюх, коих в пруд пруди, то терпи. За твое терпение плачено. Всю себя отдавала маленькому Янеку. Головка его потяжелела, а волосы золотые пушились, в разные стороны торчали, нельзя было причесать. Будто корона, чудный ореол… И даже в этом искала некий тайный знак. Вот кому уготована миссия не только сделаться хозяином, но и привести к подножию святого Петра огромную массу народа, глубоко укоренившегося в темном православии! Да, виделось иное : «Мой коханый в горностаевой мантии!» — твердила девчонкой. Старшие посмеивались, но с видимым оттенком одобрения. Цезарь есть лишь первый из шляхты, не воспрещено ему жениться на ровненькой, так почему бы знатной фее не быть в один прекрасный для семьи день его супругой? Все так и случилось, но дико и люто. Ныне пусть все привыкают говорить о ее сыне в том тоне и теми словами, какие должно использовать, говоря о помазаннике Божьем. Словно торжественно звенят во всю медную грудь колокола приветствия... О, блистательный королевич, красавец зачарованный, один из тех, о которых сладко поют трубадуры! Ходить рано начал, и все за «тятей», ручкой маленькой дергал его по бороде, улыбался дивно так. А она очи потупляла, не могла, не могла открыться, что не родной крови. И полыхало нутро у Заруцкого, учил всему, гордился — назван в его честь. Пару раз чуть худо не стало, булат каленый дитю являл. Совсем ума лишился, хлестала своей перчаткой. — Ну не девку сопливую растим! — шикал на нее. Буен соколиный взор, слабой и нежной хотелось быть под защитой могучих крыльев этого степного хищника. По натуре он был очень гибким и подвижным, месяцы шли за месяцами, и темперамент мальчика стал определяться. Если в дворцовых покоях бывало тихо и смена разнообразных звуков не развлекала его внимания, ребенок лез и куда не надо. Через окна глядело смеющееся весеннее солнце, качались голые еще ветки, местами лежали белые пятна тающих снегов, местами же пробивалась чуть заметною зеленью трава. Рухнув с крыльца, Ваня тихо застонал и откинулся назад. Больно…стыдно! Еще ничего не понимая в надеждах на власть, ощущал себя не таким, как иные. Когда его уложили, он целовал мамочку, как будто несколько успокоился. Вредные няня, горькие лекарства. Им было для чего крепиться. Переполнялась чаша терпения, ярость варваров должна была хлынуть через край, обратившись равным образом и против чужеземцев, и против своих законных государей. Псы шелудивые, осмелятся убить своего царя?! В невольном ужасе Марыся замотала головой, отгоняя страшное видение, и крепче прижала к груди чудо, Янек обернулся, посмотрел на нее сонными глазенками. Баюкала его, восхищалась каждой черточкой милого лица.