Жемчужина Московии

На весенний день, казалось, все москвичи высыпали на узкие улочки города. Болели, плавая в крови, утопая в мерзостях насилия, терпеливо ждали Конца веремен. Добрые скорбели, слабые недоумевали, злые действовали в смятении мыслей и чувств. Тати, разбойники, беглые холопы ужасно возмущали народ православный. Блеск удали затмевался в глазах страждущей России ее несчастием, которое ставили ему в вину и в обман: и сам еретик, и с польской ведьмой! Но имя князя Пожарского уже звенело. Стратиг искусный, он хотел действовать и на сердца людей, оживить в них силу нравственную, успокоить совесть, возмущенную беззакониями государственными, и снова скрепить союз Царя с Царством, нарушенный злодейством. Из уст в уста передавали — целые сутки продолжалась битва. Казаки, теснимые, расстроенные, не хотели бежать, ни сдаться: умирали в сече; другие зажгли свои пороховые бочки и взлетели на воздух, как жертвы остервенения, свойственного только войнам междоусобным. Падали ниц с восклицанием: «Здравствуй отец наш, сияй и красуйся, о солнце дивное!» С князем — героем возвращались Марго Федоровна и бояре. И пусть рыдали над умершими, были парализованные, ограбленные лавочники, обвинявшие стражу в том, что она плохо несет караул; люди слишком жадные или чересчур доверчивые, всем им хотелось сказки, поглазеть на свадебный поезд жениха и невесты. На иной денек объявили, Михайло, сын патриарший, венчается! Она была более бледной и высокой, чем обычно, а оттого казалась совсем юной и такой красивой, что ему, представившему на мгновение себя рядом с ней, медведем, стало неловко. Он покосился на невесту. Та сидела совершенно прямо, вперив взор в стол, уставленный калачами и солью. В остальном, шло как нельзя лучше, терем жарко истоплен, ярко освещен, столы ломятся, вкусные запахи так и щекочут ноздри. Правда, батюшки нет, в плену… Но могут ли ждать чувства? Гадал, какую цену возьмут небеса за счастье. И за то, что рядом с неотступно находится эта чудесница, краса ненаглядная, умница-разумница? Федя и впрямь зело умна. Не сидит в своем бабьем уединении, уткнув очи в вышивание либо разъедаясь засахаренными фруктами да сладким печеньем, как водится между женами. Ах, норовом тяжела девка! Чуть не первая норовит прочесть всякое донесение с полей сражений, яро хохочет при известии о победе. Изучал новых родичей. Маргарита, благословившая святой иконой, шепчется с Голицыным. Торжество, конечно, Даниил оценить не сумел. Один-одинешенек стоял среди разнаряженных, очень спокойный, очень прямой. И то сказать, он вполне был достоин сестринской любви, и жалости к нему убогой не питали. Кудри черные, нос, что у коршуна или ловчего сокола, хищно загнут — сразу видно, человек непростой будет. Молодожену, по старине, не подобает пить допьяна, лишь чуть-чуть пригубить фряжского. Но хмель разлит казался в самом воздухе, и все вокруг виделось слегка размытым и невесомым. Постель для них была подостлана на двадцати снопах в особой горенке, называемой «сенник». Стены её обтянуты тканями, а по углам шубы лежали. Рядом с ним сидела с каменным видом Федора, ее взгляд, выражение лица были холодны, ни словом не обмолвилась она с мужем, будто бы в тайне ненавидела его. Знал Михайло, знал, что от него потребует, чем насладится. До поры тихо надеялся, что Иванушку-мальчонку вскорости Господь сам приберет. А если нет? О, грехи тяжкие! Вот еще бы не говорили, что проклят трон державный. И если цезарь погибнет от рук заговорщиков, тело окровавленное некому будет похоронить по-человечески, ибо расстригой, врагом объявят… Никогда бы Романов кесарем не согласился бы стать, пожить еще хочет. Он отвернулся, зажмурился, обуянный непонятным страхом. Тени от свечей плясали на стенах так страшно, так причудливо. И каждая словно головой качала, словно остерегала от неведомого. Валуа нервно стучала пальцами. Предстоял смертный бой, за корону, не больше и не меньше. Пожарский, конечно, совершил ошибку, когда распустил воинство. Да ему ли, храброму, который и с королем Сигизмундом не робел лаяться, боятся какой-то старухи?! Вчера он поучать стал её: не надобно, дескать, бабе в воинские и посольские дела вмешиваться, и без неё он решит их как тому положено. Опаска ее взяла: сегодня воинские и посольские дела вершить станет, а завтра всем государством управлять начнёт. Маргарита уверенна, достигнув крайности, уже являли признаки оборота и возможность спасения, рождая надежду, что Бог не оставляет государства, где многие еще верны Отечеству и добродетели, нужно лишь явить им монарха законного и справедливого. Ее очи горят, душа полыхает. Использовала все возможности. У, как сопротивлялась своему браку, ее девочка, блестящая Феодора. Резко мотнула головой, так, что жемчужная поднизь хлестнула по лицу. Выкрикнула с угрозой: — Я не хочу! Не хочу и не буду! Лоб её и щёки, открытые покрывалом, пошли алыми пятнами, она слегка задыхалась. — Нет у нас иного выбора! Либо так, либо на плаху ляжем. Агенты Марго действовали энергично и еще больше подзадоривали стрельцов; одним обещали всевозможные благополучия и награды в случае провозглашения нового царства, других и заранее задаривали, третьим насказывали всякие ужасы о стародубских князьях, действовали на воображение, иногда на доброе чувство. Колодников, тюремных сидельцев выпускали — государя истинного звать! По Москве грамоты ходили, комар носа не подточит. « В лето 7100 наияснейшая царевна и великая княжна Елена Иоанновна тайно, от дурного сглаза, изволила выйти за Петра, сына Басманова. Обряд вершился по всем догматам церкви, законам русским». Так что будет? Уже ли есть наместник древней крови, защитник, который один вселит надежду и бодрость, один спасет от хаоса, пучины мятежей без кормчего? Гул в народе становится громче, искра быстро разрасталась в страшный пожар. Как же без него, владыки естественного? Работы тяжкие, и дети холопы вечные. И того еще хуже будет: запрут в неволю к латинянам, Москву разграбят и веру отцов искоренят… На потемневшем пологе неба, словно веснушки, проступили яркие звёзды. А когда луна выкатилась на небосклон, стали отчётливо видны дымы, взвившиеся над боярскими хоромами и убогими избёнками. Ночью с вельможами говорила. О существовании этой горницы, лишённой окон, знал отнюдь не каждый житель кремлевского дворца. В ней происходили тайные встречи, принимались важные решения, известные лишь очень немногим. Псы голодные, вот –вот руку откусят, эти малосведущие бездари, неспособные ни к какому делу, нигде не бывавшие, кроме своих провонявших навозом поместий. Каждое отдельно взятое ничтожество не представляло опасности, но свора ничтожеств, присосавшихся к власти, во все времена и повсюду — гибель для всего разумного, светлого. И чтобы отмыться от грязи, должен победить или умереть. Ибо победителей не судят, а об умерших говорить плохо не принято. Осознали, что торжество их не может же без конца продолжаться, что торжество это вызвано слабостью начальства, слабостью правительства. Но начальство переменится, правительство окрепнет, и тогда им припомнятся все их вины, дорого придется поплатиться за дни торжества и свободы. Поэтому можно себе представить, с каким восторгом они вслушивались в речи француженки. — Ну и кто же, Матушка, обладает исчисленными тобой добродетелями? Кто будет судить и рядить с Думою? Есть ли такой праведник? — рассмеялся боярин Воротынский. Улыбнулась сладко-сладко, точно меда хлестнула.