Жемчужина Московии

Полунагую вывели на улицу, свет на мгновенье ослепил ее, заставив прикрыть глаз. Разлучённая с маленьким Иоанном во время заточения Марина не смогла при его виде сдержать слёз. Отощал, косточки выпирают, а почему в драной рубахе? — Ян, Государь… О, Матка Бозка Ченстоховска! — сорвала с себя плат, накинула на родного мальчика, прижав к себе. Целовала, перебирала волосы его золотые. Дивилась, что такой у нее храбрый, отец сделал бы настоящим воином. Запекшимися рассечёнными губами говорил ей слова утешения. Прекрасным бы рос, со взглядом ясным. Но это счастье было таким коротким. Огрели тумаками, забирали друг от друга. — Хватит выть, ляхи! — крикнул бородатый стрелец. И тут увидела — два столба с перекладиной. Она упала на колени, ударившись головой об землю и, деря ногтями землю, рыдала. Захлебывалась в собственных возгласах, перемешанных с молитвами и слезами, голос ее бил, как хлыст, разрезал холодный воздух, заставляя всех вокруг замолкнуть. Никогда раньше и никогда позже она не винила себя, так как сейчас и ненавидела слепую, глупую, азиатскую Россию, так как в эти минуты. За ухо вели на эшафот ее принца. Он спотыкался, падал, а вокруг лишь злой смех. Душою билась так сильно, казалось, что еще немного, и разорвалось бы на тысячи фрагментов. Кто бы знал, что лелейная панна Сандомира, гордая царица, станет дряться с холопами? Безотчетно-неистово рванулась на помощь, но четверо мужиков навалились ей на плечи, вывернули руки и прижали к земле, к грязному снегу. Клеймила убийцами, слугами Иродовыми. Ощутила, как давящая боль появилась у неё с левой стороны, дыханье стало трудным, а по нуту будто лед прошёл. Цепи громко и бесперебойно звенели. Она бы отдала свою жизнь ради Его. — Сынку!!! Я ж тебе кохам!!! — испустила чудовищный, ни с чем несравнимый крик. Вздернули перед собственной матерью. В своем шатре за казнью наблюдадет Маргарита, в ужасе она поднимается с трона, оглядывается дикими очами. Холодный пот выступает, ей страшно, так страшно, но бежать некуда, тоска наваливается, пакостно и мерзко… от самой себя. Юной дофиной, отъявленной бунтаркой, вопила — ничто в мире не может заставить убить невиновного. Смеялись, хихикали, такова политика. Власть не отравит ее жилы, как этих грешников, полагала, будет мудрой, справедливой госыдарыней. И что? Отправила чистое существо на лютую, кошмарную смерть! Ну в чем судить трехлетнего, кроме того, что он вообще явился на этот свет? Хуже матери, залившей однажды на ночь Святого Францию в крови. Гиацинт, бледный, скорбный, алый не отходил от нее. И казалось властительнице, что призрак с укоризной смотрит и тихо качает, сожалея: до чего дошла его красавица. Падает ниц перед образами и долго лежит вся в тяжелом полузабытьи. Тоска все страшнее. Что-то неясное, мучительное стоит над нею и нет ему названия, и нет такой молитвы, нет такого заклинания, которые могли бы отогнать это что-то, хоть на мгновение дать вздохнуть свободнее. На что победа, триумф, если до конца дней чудовищная сцена ввинчивается в мозг, разъедает до основания? — Ах, проклятие…— ломая руки и заливаясь слезами, шептала. — Огонь пожирает меня, яркий и блестящий! Каково теперь будет… В тереме есть, спать, молиться, молебны служить да панихиды, слушать сказки и присказки дур. Ну да не много продлится — не вынесу. Зажимает уши, рычит точно дикая кошка. Глаза ее потухли, стан сгорбился, во всей фигуре уже не было того горделивого величия, которым она всегда поражала. Думала, то пытка для соперницы Марины будет, но вышло иначе, саму себя на костер возвела. Ребенок, в грязном трепье, с лишенной цвета кожей, с синей шеей от грубой веревки. Петлю никак не удалось затянуть, три часа мучается. Он пытался освободится своими ручонками, но ничего не получалось, мороз брал свое и дитя угасало. Ярость пробегает по членам француженки, крик вылетает из груди, точно в лихорадке, подошла к инокине, долго и пристально смотрела на нее не говоря ни слова, и вдруг какое-то новое выражение засветилось в лице. Красная, опухшая, явила неизменный характер, стала вдруг каменной скалой. Довольно самоуничжений! Разве она сенная девка Ромновых, чтобы пикнуть бояться?! — Я есть закон! — тверда как никогда. Отвернулась от выхода, чувствуя, как стужа улицы пробирает её пылающее тело, и к своим ларям. — А что делать, Матушка? — фрейлина, юная Маша Хлопова робко предложила услуги, кутаясь и дуя на пальчики. Бедняжка, эта зима всех сгубит. Разумеется, она немедленно замёрзла — в шатру, в конце декабря. И одежда у неё неказистая, в самом деле — она куда больше походит в ней на торговку, чем на придворную даму королевы русов. «Надо будет при случае дарить из своего», — отрешённо подумала Марго, а вслух сказала: — Иди, пробегись, ma belle, палача зови. И еще…— тихо объяснила. Удавка обнимала его под самым подбородком. Воздух по-прежнему не доходил, но не настолько, чтобы кончить быстрой агонией. Холодно под снегом уже не было. Он падал не спеша, медленно кружа над землёй крупными хлопьями, и укрывал, укутывал, обнимал, нежно прикасаясь. Почти невесомый и соткан как будто из снов. Иоанн уходил во что-то томное, обволакивающее. Плыли под ним облака. Счастливо лишенный плоти, он парил… ничего, кроме медленно уплывающих назад кисельных клочьев тумана… и неба, сияющего… без предела… Над чашей сох Михайло, ладонями растирал безбородые впалые щеки, ходил из угла в угол. Ну как может Федя быть такой? Конечно, знал, что жена вроде должна покоряться мужу, да кто с ней сладит? И не успокоит, не обнимет, он дрожжит, топит себя в вине. Исполнил ровно, что желала, что бы не было цезарю врагов. Маринку привез, дабы на крест сына поглядела, прилюдно свидетельствовала: ее отродье. А ведьма черная, польская, и прокляни, сгинет род его, хранителя державного! То Басманову хорошо, не он приказ отдал, дьявольщина не заденет… Фу, будто червей могильных наелся. — Ты видел? Видел? — заливалась его благоверная, едва сама не хмелея. С трудом сообразил, ЧТО имела в виду. Господи, прости! И вдруг затихла, жмурилась, сглотнула, и, только что искаженная страстью, приобрела довольное, сытое выражение. Кафтанчик распахнула, а под ним, сразу видно было, не носила ничего, даже тончайшей сорочки.