Слова, которые я (не)сказал

Воздух сух, пахнет пылью, и, несмотря на прохладу, дышать им неприятно и тяжело. Запах металла напоминает о крови — не настолько, чтобы совсем потерять голову, но достаточно, чтобы голод терзал сильней. Рыжая пыль скрипит на зубах и мажет пальцы. Запах и вкус металла отдаленно напоминают кровь, и Сота Сил после очередного помутнения сознания едва удерживается от прекращения эксперимента раньше срока. Воздух прохладен и сух — и так же сухо у Сила в глотке. Слюны давно нет — ей попросту неоткуда взяться, — но, пусть это и бесполезно, он все равно облизывает потрескавшиеся губы. На языке оседает сухая пыль. Ее вкус неприятен, чем дольше голод, тем съедобней он кажется. Иногда сознание Сила поглощает Нечто. Время смазывается, стирается кратковременная память, и эти провалы несколько беспокоят. Пусть они длятся недолго, но все же достаточно странны… и всегда оканчиваются попыткой прокусить и съесть механические конечности. Сила мучает жажда, сильная, нестерпимая жажда, но не та, что мучает смертных посреди пустыни. Жажда не-смертного пусть и схожа, но имеет иную природу. Голос после долгого молчания низок, тих и напоминает скорее рычание зверя, чем нормальную речь, но машинам достаточно и такого. Они активируются звуком и пишут на пластины все, что громче едва различимого шороха, ничто не остается незаписанным и упущенным. — День двадцать пятый. Эксперимент почти подошел к концу. Стоять на ногах становится тяжелее. Переливание крови не дает никакого эффекта. Резкое отторжение воды и пищи Нирна. Зубы сводит от боли, самопроизвольно выпускается яд. Запахи… — Он смотрит на тусклый металл и плотное, непробиваемое стекло, за которым так много всякого. — Запахи усилились. Бороться с безумием все сложней. Провалы в памяти стали длиннее на семь минут. …Прекратить эту пытку голодом и безумием легко. Достаточно позвать Барилзара — Сил чувствует, что тот почти не отходит и ждет нужного знака, хоть и уверен, что не дождется. Барилзар не допускает — не смеет допустить — и тени крамольной мысли о том, что Отец-и-Загадка не справится. Такая чистая, искренняя вера слабого смертного сердца подкупает сильней всего. Незачем рушить столь искреннюю веру — Сил может позвать ученика в любой момент, но не зовет. Барилзар приходит сам. В его руках, закованных в латунь, пиала. От нее тянет кровью — остро, почти-соблазнительно, но все же не так, как нужно. От Барилзара пахнет намного вкусней и лучше — и именно поэтому весь он одет в тяжелую броню, которую клыками не прокусить. Мер молчит, но ему не нужно говорить, чтобы Сил понял. От Барилзара слишком сильно фонит беспокойством, смущением и виной, чтобы не догадаться. — Это скоро закончится, Зар. Ради знаний стоит идти на жертвы. Барилзар молчит, но во взгляде его отчаяние и мольба. Весь этот эксперимент — пытка, страшная пытка для них обоих. Один подносит отраву, другой — пьет. Не-смертный бог бледен, осунулся. Его щеки впали, а черты заострились как у покойника, но глаза с обесцетившейся радужкой блестят как прежде. Барилзар молчит, ставит пиалу с кровью на стол, но не уходит — смотрит не отрываясь. Темная кровь даэдрота неприятно горчит — организм отторгает ее почти сразу же, как Сил делает первые два глотка, но он упорный и выпивает все. Кровь даэдрота — яд для вампира, пусть и не смертельный. Сила рвет желчью и не успевшей перевариться кровью, но и такой результат весьма и весьма неплох. Одна из бесчисленных гипотез подтвердилась, и жажда немного стихла. — Серджо, стоит оно того? Сил смотрит на свою бледную руку с черными синяками под ногтями, на записи, написанные собственной кровью, а после — ученику в глаза. Кровь даэдрота горчит и жжет язык, но сомнения, которые никогда не будут высказаны, терзают куда сильнее. — Стоит, Зар. Если победа над Обливионом не стоит жертв — то я не знаю, что тогда стоит.