Слова, которые я (не)сказал

Ржавый песок сушит губы, скрипит на зубах, оседает на легких тяжелой взвесью. Было бы проще, если б палило солнце, но солнце здесь умерло, а может и не рождалось вовсе. Его здесь нет. На дне фляги плещутся два глотка грязной, едва очищенной от масла воды, но и это лучше, чем ничего. Он обошел всю пустошь — все могло быть гораздо хуже. Стены Латунной Крепости высятся и будто бы режут небо. Кажется, что они давят, тянут к земле, грозятся обрушиться и придавить многотонным весом, — но скалы в этом мире куда опаснее и страшней. Апостолы на постах скучают, смотрят сквозь проходящую через ворота толпу, но не видят ничего. Проскользнуть мимо них не так уж сложно, но слишком скучно. Веселее идти в открытую. Один из апостолов мажет ленивым, скучающим взглядом, кривится и сплевывает оскорбления сквозь зубы. Он цедит: «Отребье» — с этим без слов соглашаются все прочие — и апостолы, и горожане. Никогда не существовавшее здесь солнце жжет спину даже через доспехи. Ржавая пыль сушит губы, скрипит на зубах — ей вторит металлическая стружка под ногами. Изъеденные патиной и ржой дома кварталов тусклых приветствуют вонью мусора, гнили, объедков и недоеденных мертвецов. Здесь можно снять шлем и очки — здесь ютятся сотни, тысячи нищих, бомжей и наемного мусора. Потертый доспех из кожи нетча, металлические нашивки, где денег хватило, протезы, которые местные не скрывают, но и не носят с гордостью, как апостолы — здесь каждый второй такой же. В перестуке капель из проржавевших труб, в вое ветра в продырявленных временем стенах, в визге и скрипе умирающих машин слышатся вечные проклятия. Десятки, сотни глаз смотрят из теней, множество голосов шепчет, свистит, хрипит — и не нужно в них вслушиваться, чтобы услышать песнь боли и обиды на судьбу. Они знают, что он чужак, но не прогоняют, потому что еще не решили, родной он им или нет. Потертый доспех из кожи нетча, протезы, открытое лицо — они увидят и запомнят наемника-полукровку с безобразным шрамом, хотя предчувствия некоторых будут вопить об опасности сильнее, чем шестерни списанных фактотумов. Дворец Совета, сердце этого мира, в котором по слухам скрывается Сота Сил — всего лишь кусок латуни и двемерита, но к нему тусклых близко не подпускают. Апостолы здесь не такие, как при воротах — смотрят холодно, жестко, зло. Одна ладонь каждого лежит на рукояти, другая готова сжать личную кнопку тревоги. Нет смысла их злить, лучше сесть на очищенный от ржи и патины некамень и смотреть с самой границы безопасной зоны. Многие приходят сюда преклонить колени перед Дворцом, точно так же, как преклоняют их перед статуей лорда Сета, но просто сидеть и смотреть здесь не принято — и даже почти неприлично. Мимо торопливо идут высшие апостолы. Они не смотрят по сторонам, только морщат носы — у многих из них повышенная чувствительность благодаря машинам — и кривят губы. Они не-смотрят, но можно быть уверенным — любое двусмысленное движение не будет пропущено и забыто, оно даст повод для новых зачисток в кварталах тусклых. Это не то, что нужно сейчас. Губы ссохлись и кажутся золотыми от ржавчины и пыли, но не растянуть их в оскале-улыбке было бы слишком скучно. Апостолы-стражи хмурятся, но все еще не подходят. Все в этом месте смотрят, но не видят. Потертый доспех из кожи нетча с металлическими нашивками где попало, старое оружие, открытое, грязное, совсем не благородное лицо — все они смотрят на отребье, на странника, на калечного полукровку с безобразным шрамом… Но ни один не видит живого бога.