***
Люди под лестницей. Странно осознать, проснувшись, что ты задержал дыхание. И что совершенно не помнишь, как уснул, тоже. И почему ты вдруг лежишь, когда мгновение назад был занят совершенно другими вещами. Эйдан помнил отчётливо, что девицу звали Хлои, что её волосы пахли какими-то химическими ландышами и были выкрашены в неоновый фиолет. Она осталась лишь в белье и коротком топе, направляясь в спальню, и Эйдан следовал за ней, не в состоянии просто отвести взгляд от голубого кружева на загорелых ягодицах. Дверь в спальню на секунду разделила их, Эйдан помнил её заливистый игривый смех, а после было лишь осознание того, что в лёгких не хватает кислорода. И тем не менее первое, что он сделал, очнувшись, это вскинул руку — слепо, невидяще, интуитивно. Горячая и влажная от пота ладонь встретила её и крепко, судорожно сжала. Итан был рядом и так же загнанно дышал. Он не был дома, оставив брату квартиру, собираясь провести приятный вечер в клубе. Громкая музыка, душное помещение, а на губах сладкий коктейль. Или сладкий поцелуй? Он помнит лишь, что слизывал сахар с чужих губ, помнил полуобнажённое тело в своих руках и заполненный народом танцпол. Кто-то прижимался сзади, кто-то жался спереди, жарко. Руки на бёдрах широкие и жадные, Итан не против, прижимаясь в ответ. Он не думает ни о чём, он даже не слишком настроен на секс, это трение и аромат возбуждения и глухие стоны у уха, чей-то язык на его открытой шее… Этого было достаточно. На сегодня. Он вышел в туалет, открыл кабинку, слыша стоны в соседней… И вот он где-то здесь, сердце бешено билось, но от ладони Эйдана под рукой стало легче дышать. Плюшевый мишка, раскрашенный в чёрный и белый какой-то липкой краской, сидел около тумбочки и пялился на людей своими неподвижными глазами-пуговицами. Люстра в виде воздушного шара слабо покачивалась из стороны в сторону, и, едва поспевая следом, из стороны в сторону покачивался чёрный паук на тонкой паутине, оплетающей плетёную корзинку воздушного шара с тусклыми витражными стёклами. Лампочка над головой давала минимум освещения, всё вокруг имело странный болотный оттенок. Девушку у двери они заметили не сразу. — Лидия. И мы с вами посреди чёртового нигде. Через сутки после того, как близнецы Итан и Эйдан проснулись в заваленной жуткими игрушками детской, в библиотеке раздался громкий недовольный стон, и в доме появился ещё один гость — Питер. Скотт и Эллисон появились в тот же день, к вечеру, оба проснулись за столом на кухне. Несколько дней затишье, за которое в доме два раза отключался свет и в темноте коридоров по ночам слышны были шаркающие шаги. Кто-то, крупный и медленный, ходил по ночам и скрёбся в двери. Чуть менее настойчиво, когда в комнатах горел свет. В те ночи, когда дом погружался во тьму и ни одна лампа не работала, не спал никто из жильцов. Утром лампы, потрескивая лениво и нехотя, всё же включались, и тяжёлая поступь затихала в одной из пустующих комнат. Было слышно, как следом за скрипом прикрывалась дверь. Через некоторое время в комнате не оставалось ничего, кроме толстого слоя пыли на полу. Того, кто гуляет по ночам, никто не видел. Питер говорил, что мы все дружно сошли с ума и нам нужно с этим смириться. Когда посреди дня под весом прогнулись доски в коридоре на первом этаже, сердце на миг пропустило удар. Тогда, осторожно ступая, в гостиную зашёл Стайлз. После него в доме больше никто не появлялся. Сложно было понять, хорошо это или плохо. Удивительно быстро и легко оказалось привыкнуть к такой жизни. За время, проведённое в доме — сколько, неделю, чуть больше, нет? — ничего не происходило. Утром встать, стараясь не споткнуться о весь тот хлам, что успел скопиться в подвале, добраться до кухни, после проверить комнаты в поисках ключей, которые было решено искать, вряд ли кто-то всерьёз надеялся найти отсюда выход с помощью куска метала и старых замков, скорее задание это было призвано сохранить разум и не свалиться в бездну отчаянья… Да, Лидия умела поддержать боевой дух и позитивный настрой. Парень из чулана был весёлый. Спор из-за медвежьего капкана возобновлялся не в первый раз, ни Эйдан, ни Итан не могли прийти к согласию: оставить его на лестнице в подвал или же поставить у холодильника на кухне — ведь кто-то же оставляет им еду. В этот раз капкан в руках Эйдана уже был на пути на кухню, когда Итан догнал брата. Стайлза, по-видимому, положение вещей не слабо так веселило и всегда задерживало неподалёку, пока спор не переходил на особенно повышенные тона. Но, в этот раз, застав их в коридоре, он просто прошёл мимо. Прошёл мимо, только улыбнувшись, и поднялся по лестнице, топая так, что дерево испуганно скрипело. Только потом, когда ссора возобновилась, братья обнаружили, что причина спора исчезла. Странный новичок уж больно ловко умудрился унести с собой их капкан.***
Соседи по кухне. Всё как в низкобюджетном ужастике, на который студия возлагает большие надежды. Скотт выходил из раздевалки, волосы ещё мокрые после душа, а плечо побаливает после тренировки по лакроссу. Тренер гонял их по полю несколько часов, пользуясь тем, что сегодня выходной. Прохладного ветра и грязи под ногами никто не замечал, к концу все были потные и грязные, кажется, запах влажной травы въелся под кожу вместе с природной солью. Волосы всё ещё были мокрыми, а плечо недовольно ныло, когда Скотт проснулся. И сразу же свалился на пол, так как проснулся он на кухонных тубах. Грязно-бордовые стены, серые следы ладоней около выключателя, от запаха испорченного хлеба подташнивало. Его соседке по положению повезло больше — обеденный стол был несколько шире тумб, и от неловкого движения она вовсе не свалилась пол. Эллисон точно помнила, что была дома. В коридоре пахло мамиными духами, отец орудовал ножом на кухне — мерный стук метала о доску. Ещё несколько часов, и вся семья соберётся в гостиной, день рождения дедушки с трудом можно было назвать праздником. Присутствие деда в доме напрягало отца — Эллисон видела неестественно прямую спину и каменную маску вместо лица, на которой от подобия вежливой улыбки шли трещины. Дедушка скупо обнимал Эллисон у дверей, — от его куртки всегда пахло деревом и порохом, — прогуливался по первому этажу дома, а позже, за ужином, практически не говорил, отрывистые резкие фразы, скупая похвала, звучавшая больше похожей на упрёк… В общем, в этот день в доме Арджентов наступала тишина, нарушаемая лишь стуком столовых приборов. Она пошла в ванную, её лицо горело, хоть дедушка и не сказал ей ничего, но то, как он смотрел, пока она рассказывала о своих успехах в школе… Ей не хватало воздуха. Дверь закрылась — и тут же закружилась голова, жаром обдало голые предплечья и шею. А потом глухая тьма и тут же, спустя один удар сердца, резкое, вспышкой молнии, пробуждение. С тех пор прошла неделя. И все эти дни Эллисон преследовал запах пороха и мокрой древесины. — Как думаешь, я лапательный? — пронёсся в воздухе неуверенный и по-детски наивный вопрос. Эллисон остановилась у лестницы на втором этаже, стоило ей только услышать его. Из всех присутствующих в доме только Стайлз мог сказать что-то подобное. Он прибыл в дом последним, после него не было никого, но шума он иногда производил как целая команда по лакроссу, умудряясь затмить даже близнецов с их постоянными спорами из-за любой мелочи, и удивительно быстро нашёл общий язык со Скоттом. Если было нужно, Стайлз мог оказаться хорошим помощником вне зависимости от того, в чём тебе нужна помощь — разбираешь ли ты комнату или выгоняешь из подвала крыс, или слишком устала, чтобы заснуть, и тогда он просто усаживался на грязный пол и говорил-говорил-говорил, пока твои глаза не закрывались. — Лапательный? — голос Скотта такой же неуверенный и тихий. — Ну да. — Разве лапательный — это не тот, кого лапают? Эллисон подходит к ещё одной жилой комнате на втором этаже — комната Скотта: небольшая и узкая, почти всё пространство занимает диван, а оставшуюся часть — стул, которым Скотт подпирает дверь по ночам. Стайлз сидит на диване, по-турецки поджав под себя ноги, и орудует ржавой пилочкой в допотопном радио. Если никто не видел и не слышал Стайлза больше получаса, можно было смело предположить, что он снова ковыряется в каком-нибудь местном мусоре. Он не мог сидеть без дела. Мог лежать и пялиться в потолок, но в вертикальном положении он обязательно вертел что-то в руках. — Думаешь? — Ну, не знаю. Возможно, ты скорее лапатель. У стены напротив двери в комнату неподвижной статуей замер Питер: рот растянут в ухмылке, а руки сложены на груди. — Всё возможно. — Скотт пожал плечами, раскачиваясь на стуле, рискуя в итоге оказаться на полу. — Возможно, я сойду с ума от ваших разговоров, — подала голос Эллисон, пристраиваясь около дверного косяка. Стайлз тут же вскинул голову, бросая на неё оскорблённый взгляд непонятого гения. — Эй, мы обсуждаем этимологию слова «лапательный»! — Нет такого слова! — Питер, твоё мнение, как живущего в библиотеке, может стать решающим. Питер покачал головой. — Предпочитаю наблюдать за этим бредом, так что не втягивай меня. — Ты старый, ты многое успел услышать, среди этого всего случайно не было слова «лапательный»? — Я успел понять, что не стоит выбешивать человека, который может без зазрения совести спихнуть тебя с лестницы. — Какие все сегодня агрессивные, — проворчал Скотт, тяжело вздыхая на своём стуле.***
Книжная пыль и сигаретный дым. Питер не знал, что увидит, перешагнув порог сгоревшего дома. Говорят, что после подобной трагедии часто видишь картины прошлого, когда счастливая семья была вместе. Семью Хейлов нельзя было назвать счастливой в привычном смысле слова. Дом на отшибе. Совсем. Глубоко в лесу. Уже неординарно, да? Одна заасфальтированная дорога от шоссе до дома и она же — обратный путь из чащи. Дом и до пожара мог напугать кого-нибудь из неместных любителей пешего туризма: тёмные провалы окон напоминали нахмуренные глаза, а веранда с несколькими колоннами вполне сошла бы за зубастую пасть. Питер не думал, что после ссоры с сестрой вернётся в этот дом по такому случаю — чёрт, он даже не мог вспомнить, стоя на почерневших ступенях, из-за чего они поссорились: то ли он слишком много пил, то ли слишком много трахался. Внезапно вспыхнувший пожар неожиданным образом не уничтожил окружающую поляну и гектар старого леса, полицию это тоже заинтересовало. Питер не знал, зачем пришёл и что увидит на пепелище места, где росли и смеялись его племянники. Кроме Дерека, эти его всегда нахмуренные брови… Его подростковое бунтарство спасло ему жизнь, кстати. Если бы он был дома в ту ночь, то вряд ли бы что-то от семейства Хейлов вообще осталось. Себя к живым он не причислял уже давно, больше походя на это почерневшее от пожара дерево, где через трещины ещё виднеется неостывшее пламя, и только тронь — испачкаешь руки в золе. Он ожидал увидеть чёрную змею лестницы на второй этаж и прогоревший пол в гостиной, и, когда перед глазами помутнело от резко ударившего в лицо аромата сгоревшего мяса, он ожидал увидеть всё то же — могилу и пепелище. Но над головой был обшарпанный посеревший потолок, ближе к люстре просматривался слабо его искажённый лазурный цвет. Вдоль стен стояли покосившиеся книжные шкафы, большинство книг свалены в кучу на полках или стопками разной высоты уставлены на полу то тут, то там, будто кто-то решил отстроить мегаполис после землетрясения. Стену украшали тёмно-зелёные пятна плесени, а углы и вовсе были ею захвачены. Несколько кресел стояло по углам и рядом с диваном, на котором, собственно, и проснулся Питер. В воздухе запах старых книг и гнили, и от первого осознанного вдоха у Питера вновь закружилась голова. За дверью послышался топот нескольких пар ног и гогот. Подростки. Чудесно. Питер снова застонал. И захотел опять стать обуглившейся головешкой, до которой никому нет дела. С тех пор как Питер очнулся на диване, в библиотеке никто не появлялся. Раза два в дверь просовывались одинаковые лица близнецов, с любопытством осматривали комнату, пока не натыкались на предостерегающий взгляд Питера, после чего исчезали, так и не заходя внутрь. Питера это устраивало. Пропитавшиеся влагой, словно в одной только этой комнате бессистемно шёл дождь, и высохшие в промежуток между ливнями, книги успешно составляли Питеру компанию, когда случайные соседи начинали утомлять. Затхлый аромат забытого помещения, кисловатый запах гнили и изредка мерещившийся запах порошковой пудры, будто бы кто-то ненароком выронил коробку с ней прямо посреди комнаты. Даже если не было настроения читать расползшиеся по страницам буквы, просто лежать на диване, закрыв глаза и вдыхая глубоко это буйство запахов, было очень даже неплохо. И пускай в первые несколько минут всё это напоминало больше о могиле деда, на кладбище о котором давно забыли все, кроме семьи. Когда Питер был там последний раз — лет пять назад — добраться на машине до кладбища уже было невозможно — дорога заросла, а низкая деревянная ограда была сожрана дикой флорой и непредсказуемой погодой. Там пахло так же. Там Питер тоже лежал на прохладной земле, бездумно наблюдая за движением облаков. Дверь тихо отворилась, слабо и неуверенно скрипнув, и Питер, выждав минуту, давая гостю одуматься и свалить к чертям, вздохнул, не услышав повторного скрипа, и открыл глаза. Стайлз. Ну, чудненько. Впрочем, стоило догадаться, что он забредёт сюда рано или поздно. Несомненно, Питер надеялся, что это всё же случится позже, учитывая настойчивость и шило в одном месте у конкретно этого вынужденного соседа. Питер мог сколько угодно жаловаться на него и его не затыкающийся рот и руки, которые жили своей собственной жизнью, хватая всё подряд и без разбору. Но из всех присутствующих компания его и, может быть, Лидии, была, пожалуй, самой терпимой. Стайлз был странным. И не потому что как-то странно себя вёл, а потому что просто был странным. И это было, пожалуй, самое странное описание, которое Питеру доводилось когда-либо давать. И вот сейчас Стайлз здесь. Дверь прикрыта за его спиной, и он осматривает полки с едва сдерживаемым любопытством, Питер видит, как подрагивают его длинные узкие пальцы в нетерпении. На его футболке дырка, которой не было утром — и вместо головы Халка можно видеть повреждённый участок кожи. На коленях его джинсов грязно-коричневые пятна, на правой ноге пятно несколько выше, чем на левой. Питер кивает, всё ещё лежа на диване. — Чем это вы там занимались? — Старым и добрым развратом. Стайлз ухмыляется и идёт к полке напротив двери, судя по кирпичной арке на стене, в этом месте когда-то располагалось окно. Он идёт так, будто знает, что именно хочет, и правда — рука уверенно хватает серо-рыжий бумажный корешок, на обложке что-то отдалённо напоминающее военные плакаты с красными рублёными буквами лозунгов о свободе. Питер опускает руку к полу, на ощупь находя измятую упаковку сигарет — почти полная, — и тянет одну, выхватывая прямо зубами. Зажигалка находится глубже под диваном. Стайлз, устроившийся на подлокотнике дивана в ногах Питера, перестаёт перелистывать страницы, разглядывая поднимающийся к потолку дым. — Любишь книги? Ты похож на библиотекаря. Стайлз шепчет, будто это какой-то важный и тайный-претайный секрет, — и Питер улыбается, прикусывая зубами фильтр сигареты. — На книжного червя? Серьёзно? — Книжные черви не курят. — И не пьют? Питер приподнимается на руках, рассматривая лицо Стайлза, кажется всерьёз задумавшегося о том, чего не делают книжные черви. На миг его глаза посветлели, словно тень далёкого блика от фар автомобиля на шоссе, предвещая очередную потрясающую мысль, рот открылся, язык облизал сухие потрескавшиеся губы, прежде чем выдать: — И не ругаются. — И не трахаются? — Они много чего не делают, — буркнул Стайлз, снова утыкаясь в найденную книгу. А Питер вдохнул сигаретный дым и улёгся обратно, вытягиваясь на всю длину дивана, упираясь ногами в подлокотник, просевший под весом сидящего на нём парня. — Скучные беспозвоночные. И, будто внезапно оказавшись на морском дне, тишина вокруг мерно загудела, закладывая уши до глухоты, и свет, без того подрагивающий словно мотылёк, потух.