Cinderella Girl

      Последние минут двадцать пути я неосознанно дергала замок ремня безопасности, ерзая на сиденье справа от водительского, и буравила напряженным взглядом забрызганные сероватыми каплями талого снега регистрационные номера опрятного старенького «Мерседеса» Лю Синьчэна, который ехал впереди, показывая дорогу.       Немного обождав после поворота с главной трассы в сторону деревни, Цзытао неожиданно попросил остановить машину, после чего чуть ли не силком оторвал меня от руля и вытолкал на пассажирское сиденье, заняв место водителя и игнорируя мои, по его словам, неубедительные протесты.       – Не занудствуй, Чжан, – небрежно откинув со лба прядь обесцвеченных волос, он водрузил на нос темные очки в массивной пластиковой оправе. – Ты же не думаешь, что такие проселочные дороги кто-то патрулирует? Тут со скуки свихнешься, ей-богу.       – Не скажи, – попыталась пошутить я, с третьей попытки пристегнув ремень безопасности непослушными подрагивающими пальцами. – Как мы только что выяснили, по таким проселочным дорогам иногда проезжают знаменитости без прав. Как по мне, совсем даже не скучно.       Цзытао ухмыльнулся в воротник драпового пальто, отчего мне стало чуточку легче дышать, после чего приспустил очки свободной от руля рукой и бросил на меня короткий серьезный взгляд.       – Не пытайся делать вид, что не сидишь как на иголках, – теперь парень снова смотрел на дорогу, стараясь не отстать от Лю. – Расслабься хоть на несколько минут и, ради Бога, вдохни уже поглубже. Нет, не пойми меня неправильно, – его вдруг разобрал еле слышный смех. – Нежно-салатовый тебе очень даже идет. Но не тогда, когда это цвет твоего лица.       Неожиданно даже для себя я вдруг рассмеялась. Правда, смех вышел какой-то сдавленный, больше похожий на полузадушенный писк какого-нибудь мелкого зверька, которому тяжелой дверью защемило самый кончик хвоста.       Я понимала, видела, чувствовала, как Цзытао с самого утра всеми силами старался разрядить обстановку: болтал о всякой ерунде, нарочито громко звенел чашками, вслух рассуждал о вероятности снегопада в ближайшие сутки и чересчур активно давил рифлеными подошвами тонкий лед на замерзшей луже, пока я выгоняла машину из гаража.       Наблюдая за его забавными попытками меня растормошить, я не могла не улыбаться, пусть лицо и стягивало тревожным напряжением, будто быстро застывающим на открытом воздухе цементом. Вздохнув поглубже, насколько позволяли стиснутые жесткими мышцами ребра, я чуть пошевелила задубевшей нижней челюстью, постаралась откинуться на спинку сиденья и вперила взгляд в черный бампер «Мерседеса», точно желая на нем заякориться.       Время от времени глаза непроизвольно подмечали детали окружающего пейзажа. Двухполосная сельская дорога змейкой бежала через заснеженное поле, залитое холодно-лимонным солнечным светом. Кое-где мелькали черные прутики незнакомых мне низеньких кустарников, странно похожих на спутанные клубки верблюжьей колючки. Вдалеке белесыми шляпками грибов начали показываться одноэтажные деревенские домики, окруженные изгородями. Еще дальше – пока что вне поля зрения, за линией горизонта – целовали берег серовато-стальные волны зимнего Желтого моря.       То ли от мелькающих в глазах пятен света и тени, то ли от бьющего по барабанным перепонкам пульса и вязко текущего по венам коктейля из крови и адреналина меня вскоре не на шутку замутило. Сглотнув подступившую к горлу волну тошноты, я чертыхнулась себе под нос и непослушными пальцами дернула вниз замочек молнии вместе с петлей накинутого поверх пуховика шарфа. Цзытао кинул на меня обеспокоенный взгляд, после чего, ни слова не говоря, нажал кнопку на панели управления. Из-за поползшего вниз с тихим шорохом стекла тут же потек свежий морозный воздух. Я попыталась улыбнуться и, прошептав еле слышное «спасибо», закрыла глаза, позволив чуть солоноватому ветерку, прилетевшему с моря, бежать по телу, прогоняя тошноту.       * * *       – Эвелин, просыпайся!       Я вздрогнула и вскинула голову. В глаза, заставив на мгновение зажмуриться, тут же ударил косой луч декабрьского солнца, которое наполовину загораживала высокая фигура в длинном черном пальто. Судя по всему, Цзытао звал меня не в первый раз. И даже не во второй.       Мне потребовалось несколько секунд на то, чтобы сообразить, где я нахожусь. Шорох шин давно стих, а коленки сквозь ткань джинсов покусывал холодок: дверь с моей стороны была приоткрыта. Старенький «Мерседес» стоял метрах в двух впереди. Вдоль левой стороны дороги, где припарковали машины Лю Синьчэн и Цзытао, тянулась беленая каменная изгородь с традиционным черепичным козырьком. Над козырьком покачивалась на ветру узловатая черная ветка раскидистого и, судя по всему, довольно старого дерева с одиноким оранжевым фонариком хурмы на самой макушке.       Обведя взглядом окружающую обстановку, я вновь обратила глаза на Цзытао. Он вздохнул и, открыв дверь пошире, присел на корточки рядом с машиной. Теперь я смотрела на него сверху вниз, а мои онемевшие пальцы сами собой оказались в его ладонях, больших и теплых. Солнечные зайчики резвились и играли во взлохмаченных от ветерка прядях осветленных волос.       – Лю пошел вперед, – большой палец его правой руки тихонько поглаживал внутреннюю сторону моего запястья, ласково обводя бешено пульсирующую выступающую венку. – Скоро все будет хорошо.       – Уже?.. – слова Цзытао не стали для меня неожиданностью, однако дыхание отчего-то сперло окончательно, а в глазах стало мутно, будто их запорошило мелким колючим снегом, который вдобавок ко всему еще и начал таять.       – Ничего не бойся, – парень медленно поднялся на ноги, и легонько потянул меня за собой, вынуждая покинуть мое сомнительной надежности убежище.       Налитые свинцом ноги в тяжелых шнурованных ботинках слушаться категорически отказывались, и если бы меня не поддерживали мужские руки, я бы точно вывалилась из машины кубарем прямо в снег, как неуклюжий мешок с картошкой. Высвободив одну руку из пальцев Цзытао, я ухватилась за верхний край дверцы и осторожно выглянула из-за нее, будто из-за щита.       Лю Синьчэн стоял напротив увитых тугими стеблями плюща темно-зеленых воротец, ярким пятном выделявшихся на фоне освещенной солнцем белой стены. Я догадалась, что он уже нажал кнопку звонка, и мне вдруг показалось, что меня со всего маху окунули в густую тягучую тишину. Даже ветка хурмы перестала подрагивать на легком ветерке, а мелкие редкие снежинки неподвижно повисли в воздухе. Краем сознания я почувствовала, как мужские пальцы сильнее сжали мою руку. Сердце беззвучно билось о ребра, отсчитывая секунды.       Сухие черные стебли плюща вдруг затрепетали, раздался тихий скрип. В повисшей тишине он прозвучал подобно скрежету ногтей по металлу. Успев поймать мимолетный ободряющий взгляд Лю, я резко развернулась на сто восемьдесят градусов и уткнулась лицом в ткань пальто Цзытао. Руки сами собой дернулись вверх, нахлобучивая на голову капюшон в полубессознательном порыве скрыть медовые пряди, так хорошо знакомые человеку, который вот-вот выйдет из-за ворот.       – Тише, мышонок, – теплые пальцы ласково прикоснулись к задубевшим щекам, вынуждая поднять голову и взглянуть в карие глаза. – Ну, ты чего?       – Я не могу, – мой остекленевший взгляд намертво приварился к лицу парня, а руки стальной хваткой вцепились в лацканы драпового пальто. – Не могу, не могу…       – Все будет хорошо, Эвелин.       Легкий невесомый поцелуй на своем лбу я почувствовала как сквозь туман, потому что где-то сзади раздались тихие, но такие отчетливые шаги. Слух обострился настолько, что, казалось, я могла расслышать шорох каждой полурастаявшей снежинки под подошвами двух пар ботинок.       – Неужели нельзя без этих твоих фокусов, Лю? Зачем столько таинственности?       Голос, который я, оказывается, совсем не забыла за неполные двадцать лет, окатил меня, точно холодная вода из жестяного ведра, и побежал каплями по вмиг покрывшейся ледяной испариной коже.       – Добрый день, молодые люди, – теперь он стоял точно за моей спиной, всего в паре шагов. – Вы хотели меня видеть? Мы с вами знакомы?       Глаза застлало густой пеленой, поэтому я не увидела, а скорее почувствовала, как Цзытао приветственно кивнул человеку позади меня. Длинные тонкие пальцы, соскользнув с моих щек, лишь на секунду ободряюще сжались на окаменевших плечах, прежде чем окончательно отпустить. Грудная клетка, резко съежившись в болезненном спазме, со полусвистом-полухрипом выдавила из легких остатки воздуха.       Не чувствуя под собой ног, я медленно обернулась, попутно стягивая с головы капюшон.       * * *       Он был по-прежнему статен и красив в свои, по моим подсчетам, пятьдесят шесть. Высокий, с расправленными плечами, которые теперь, правда, были не затянуты в дорогую костюмную ткань, а прикрыты накинутой поверх коричневого свитера курткой на синтепоне. Пересекавшие высокий лоб горизонтальные морщинки чуть прикрывали пряди черных, совсем без проседи, волос.       Стоявший позади отца Лю Синьчэн сжимал в ниточку подрагивающие губы, норовящие то ли растянуться в улыбке, то ли, напротив, болезненно искривиться в попытке сдержать слезы. Несмотря на застилающий глаза туман, я заметила, что мужчина пару раз быстро шмыгнул носом, очевидно, надеясь, что никто этого не увидит.       Несколько долгих, мучительных секунд человек напротив меня напоминал, как и я сама, каменное изваяние из музея, неизвестно как оказавшееся посреди прибрежной китайской деревни. Темно-карие глаза, смотревшие из-под изломленных бровей, судорожно бегали по моему лицу, которое я совершенно перестала чувствовать: так сильно свело судорогой мышцы. Было трудно сказать, узнает он меня или нет. На дне карих радужек вспыхивала искорка безумия, точно перед ним посреди дороги стоял не человек, а призрак, и я вдруг поняла, что он видит перед собой ту, которую запомнил совсем молодой. Поняла за долю секунды до того, как он подтвердил мою догадку.       – Ханна?       Краткое мамино имя, которым ее называл только он, сорвалось с его губ едва слышным хриплым шепотом и повисло в почти звенящей тишине между нами. Всего одно слово перерубило хлипкие дощечки наспех возведенной плотины где-то на уровне груди, и я резко прижала обе ладони ко рту, чувствуя, что жгучий ком в горле вот-вот взорвется. Глаза резануло ледяной соленой болью. Я помотала головой, борясь с желанием согнуться пополам, а то и вовсе осесть на припорошенный снегом асфальт. Сквозь пелену слез я увидела, как высокая фигура напротив меня чуть пошатнулась и, ища опоры, судорожно скользнула рукой по капоту машины Цзытао.       – Но тогда… – он протянул другую руку ко мне, остановившись в паре дюймов от моего лица и не решаясь прикоснуться. – Тогда ты… ты…       – Это я, папа, – давясь слезами, прошептала я, прежде чем, едва успев отнять ладони от лица, оказаться в его объятиях.       – Эви, – в памяти яркой мимолетной вспышкой пронеслось это коротенькое глупое имя, которым он называл меня в детстве, а большие, сильные, теплые папины руки, совершенно реальные и живые, держали меня так крепко и баюкали как маленькую. – Моя маленькая Эви, это правда ты… Принцесса моя, доченька…       Я прижималась к нему всем телом, сильно-сильно, совсем как в детстве, когда пугалась лютой ночной грозы, заливающей огнем верхушки елей, которые было видно из окна детской. Комкала в непослушных пальцах припорошенную редкими снежинками ткань куртки на его спине и, не замечая, как болезненно ноет нос, зарывалась лицом в колючую пряжу свитера, поливая ее слезами. Я знала, что он тоже плачет. Я чувствовала, как дрожат крепкие руки, как подергивается его подбородок на моей макушке, как рвано и хрипло вырывается из груди дыхание вперемешку с детскими прозвищами, что он давал мне так давно, кажется, в другой жизни.       – Малышка Эви, – чуть отстранившись, папа ласково взял мое лицо в свои горячие, чуть шершавые ладони, стирая большими пальцами дорожки слез, стягивающих на легком морозце кожу. – Совсем большая… И такая же красавица, как мама…       Дернувшись, я стиснула пальцы на его запястьях. В носу защипало с новой силой, и зубы непроизвольно сомкнулись на нижней губе. К солоноватому привкусу слез на языке тут же добавился кисло-металлический – похоже, прокусила до крови. Как ему сказать? Как?..       Выражение моего лица не ускользнуло от внимательного взгляда темно-карих глаз.       – Эви?..       – Папа, – внезапное жгучее чувство вины спазмом скрутило внутренности, и я даже не успела заметить, как легко и естественно с моих губ сорвалось простое короткое слово, которое я так давно не произносила вслух. – Пап, прости… Прости меня, пожалуйста!       – Ты чего, малыш? – папа снова притянул меня к себе, одной рукой обнимая за плечи, а другой гладя наверняка уже ставшую похожей на воронье гнездо копну волос. – Это мне, – голос его дрогнул, и ему пришлось вдохнуть и выдохнуть раз-другой, прежде чем он смог продолжить. – Это мне нужно просить прощения у вас обеих, Эви. Я так виноват, принцесса, я такого наворотил!       Я замотала головой так, что чуть не наелась собственных волос.       – Я все знаю, пап, – голос звучал глухо и едва слышно, потому что я снова прижалась к колючему коричневому свитеру, на котором уже пестрели темные крапинки от моих слез. – Ты ни в чем не виноват. Ты хотел как лучше, – лицо исказила болезненная судорога, предвестница беспощадных, жестоких слов, которые я собиралась иглами вогнать в сердце обнимавшего меня вновь обретенного отца. – А я виновата, папа. Я знаю, что ты по-прежнему любишь маму. Прости, что ее здесь нет. Прости, что я одна. Я бы так хотела вернуть ее тебе, папа! – нос уже громко хлюпал, и мне приходилось делать паузы едва ли не через слово. – Но я не могу. И никогда уже не смогу. Прости!       Рука отца дрогнула на моих плечах, а прямо под щекой я почувствовала резко участившееся биение чужого сердца. Не решаясь поднять глаза и боясь пошевелиться, я комкала в пальцах краешек папиного свитера.       Он все понял.       – Она…?       Я кивнула, уткнувшись лбом в его грудь.       – Когда? – голос у папы почти не дрожал, но я понимала, каких усилий ему это стоило. Он практически не дышал, замерев, и только правая рука, по-прежнему лежавшая на моих плечах, прижала меня ближе к нему.       – Этой весной, – еле слышно выдохнула я в вязаный ворот. – Возвращалась из Дании самолетом.       Отец рвано выдохнул мне в макушку, обнимая крепче.       – Эви, я надеюсь, твой… – он помедлил, – твой отчим был с тобой в это тяжелое время? Он помогал тебе? Поддерживал?       Я горько усмехнулась, обхватив папу руками за пояс.       – Да нет никакого отчима, пап. И не было никогда.       И никогда он не был нам с мамой нужен, хотелось добавить мне, но всколыхнувший мои волосы громкий всхлип заставил меня от неожиданности прикусить язык. Если бы я несколько минут назад не видела, как этот большой, сильный мужчина плачет, решила бы, что у меня на нервной почве разыгралось воображение.       – Господи, Эви, – боль, которой сочился его голос, остро резанула по сердцу, заставив до цветных пятен под веками зажмурить глаза. – Через что тебе пришлось пройти! Прости, что меня не был рядом… Прости меня, эгоиста. Я так виноват перед тобой…       Я обняла отца так крепко, как только могла, и сцепила пальцы в замок за его широкой спиной. Сердце трепыхалось под ребрами запутавшейся в плетеной сетке птичкой.       – Это не имеет значения, папа. Главное, что я тебя нашла.       – Имеет, – он снова легонько провел подрагивающей рукой по моим волосам. – Имеет, Эви. Мне никогда этого не забыть и не простить себя. Но я бы хотел… – в его тихом голосе мне почудилась тонкая струнка страха, точно он ждал от меня приговора, – я бы хотел отныне быть рядом. Попытаться хоть немного исправить то, что сам наломал. Еще раз попробовать стать тебе отцом. Если ты позволишь.       – Такой большой и такой глупый, – буркнула я в складки свитера, содрогнувшись от неожиданной, странной, но такой теплой и долгожданной волны облегчения, пробежавшей по телу. – Если бы я этого не хотела, меня бы тут не было.       Грудная клетка под моей щекой с шумом затрепетала, впуская воздух в легкие. Казалось, папа впервые задышал за эти несколько минут, показавшихся вечностью. Казалось, впервые задышала я сама.       Не пытаясь выбраться из медвежьих объятий отца и не выпуская его из своих, я чуть скосила глаза в сторону.       Двое мужчин, о которых я успела совершенно позабыть, стояли теперь чуть поодаль, бок о бок. Лю Синьчэн даже не пытался стереть две тонкие мокрые дорожки со своих щек – он, кажется, был весьма сентиментален, что не могло не расположить меня к нему еще больше – и, улыбаясь, смотрел на нас с папой. На Цзытао почему-то снова были темные очки, хотя солнце уже несколько минут пряталось в белесых облаках. С преувеличенным вниманием парень изучал снег под своими подошвами, изредка дергая покрасневшим носом.       Редкие снежинки снова плясали в воздухе, гонимые легким ветерком, а где-то вверху, под самым серовато-голубым небом, тихонько шелестела ветка старой хурмы, покачивая единственным рыжим фонариком.       * * *       – Это дерево посадил твой прадедушка, – папа провел рукой по растрескавшейся коре. Из-под его большой ладони на снег посыпалась темно-коричневая труха. – Почти все собрал. Одна только слишком высоко. Так и осталась.       Мы вдвоем бродили по его небольшому саду, где под тонким слоем снега угадывались контуры нескольких овощных грядок, а по углам изгороди росли деревья хурмы, одно из которых я заприметила с самого начала. Лю Синьчэн практически сразу скрылся в доме с намерением заварить чай, а непривычно поскромневший Цзытао увязался за ним, желая то ли предоставить нам с отцом возможность поговорить, то ли самому оттянуть разговор, который, как ему казалось, непременно должен был состояться в ближайшее время.       – Это же на него ты влез тогда, чтобы произвести на маму впечатление? В тот день, когда привел ее знакомиться с бабушкой? – мы стояли бок о бок, мой висок прижимался к отцовской щеке.       Папа удивленно обернулся ко мне лицом, вскинув густые брови.       – Ты помнишь эту историю?       – А как же, – хмыкнула я, крепче стискивая его руку и утыкаясь носом в плечо. – Ты рассказывал ее всякий раз, как я порывалась куда-нибудь взобраться. Кстати, не говори, что ты таким образом пытался меня остановить. Потому что эффект, насколько я помню, всегда был прямо противоположным.       – Ты всегда упорно пропускала мимо ушей ту часть, где я свалился вниз и едва не сломал ногу.       – Тебе было тридцать, но ты полез на дерево за какой-то там хурмой, чтобы покрасоваться перед девушкой! Чего же ты хотел от четырехлетнего ребенка?       – Хотел, чтобы ты не упала и не ушиблась, – просто ответил он, и я прикусила язык.       За последний час слезы высохли, но уже развязавшийся было тугой ком в груди вдруг снова зашевелился, затрепетал под ребрами, будто клубок змей с жесткой холодной чешуей. Я подняла глаза на отца, взгляд которого сделался пустым и каким-то расфокусированным, словно он смотрел куда-то далеко, сквозь километры и время.       – Я боялся, что тебе будет больно, если разобьешь коленку, свалившись с дерева. А потом сам же причинил тебе куда бóльшую боль.       – Пап, хватит, – в уголках глаз закололо, но я решительно сдвинула брови, неожиданно для самой себя начиная сердиться. Меньше всего я хотела вызвать у него такое всепоглощающее чувство вины. – Мне было бы куда больнее смотреть, как ты умираешь! Что было бы, если бы в Финляндии тебе не помогли так, как здесь? Если бы ты… если бы… – предательские слезы вплотную подобрались к горлу, и мне пришлось на секунду замолчать, чтобы переждать накативший спазм и перевести дух. – Да у меня бы сейчас никого не осталось! Была бы одна как перст! Ты бы этого для меня хотел?       Отец резко обернулся ко мне. Кажется, я задела нужные струны. Такая мысль ему явно не приходила в голову: в потемневших глазах полыхнул ужас.       – А как же твой Цзытао? – неуверенно спросил он, опустив ладони мне на плечи.       – Мой Цзытао до недавнего времени был совсем не моим Цзытао. К тому же, не приедь я в Китай искать тебя, мы с ним никогда бы не встретились. Поэтому перестань уже просить прощения за то, в чем ты не виноват.       – О, Эви, – отец порывисто прижал меня к себе, зарывшись носом в растрепанных волосах на моей макушке. – И когда ты успела стать такой взрослой и рассудительной?       – Дай подумать, – пробухтела я ему в грудь, смыкая руки за широкой спиной. – Очевидно, за те годы, что ты тут занимался необоснованным самобичеванием.       – Твоя мама с тобой бы поспорила насчет «необоснованного».       – Тебе не хуже меня известно, что она всегда была упрямой. Это не значит, что она тебя не простила. Не зря же мы с ней так и не завели отчима. Правда, мам? – чуть отстранившись, я подняла лицо к небу.       Папа тоже посмотрел вверх, не выпуская меня из объятий. Столбик солнечного света, прорвавшийся сквозь слой набежавших сизых облаков, подсветил рыжий мячик хурмы на верхушке дерева.       – Вот видишь, – шмыгнув носом, который изнутри отчего-то пощипывало, я улыбнулась и опустила глаза, ловя папин взгляд. – Так что пойдем уже пить чай. Я видела, как дядя Лю выглядывал из дома пару раз. Да и Цзытао уже наверняка устал ждать, когда ты, наконец, начнешь доступно объяснять ему, что именно и в какой последовательности ему оторвешь, если он обидит твою лапочку-дочку.       Папа часто заморгал покрасневшими глазами, а потом вдруг хмыкнул с легкой улыбкой, разом сделавшей его и без того красивое лицо лет на десять моложе:       – Вы оба взрослые люди, Эви. Я не имею права отчитывать того, кого полюбила моя прекрасная умная дочь. Которую он, ко всему прочему, вернул в мою жизнь.       – Скорее скажи ему об этом, а то ж с ума сойдет почем зря, – прижавшись к теплому папиному боку и почувствовав, как задрожали его ребра от беззвучного смеха, я впервые за целую вечность вдохнула и выдохнула полной грудью, почти физически ощущая, как падает с души тяжеленный булыжник, который я с таким упорством таскала за собой до сегодняшнего дня.       * * *       – Да, папа, все нормально. Доехали без происшествий, – я ухмыльнулась в трубку, забираясь с ногами на диван в гостиной. Завившиеся после душа волосы щекотали шею. – Если не считать того, что Цзытао явно сегодня перепсиховал даже хлеще моего и всю дорогу болтал о том, какой ты классный, и еще что-то о хурме. Вы о чем там с ним говорили вообще, когда мы с дядей Лю ходили к морю?       Со стороны коридора донесся шорох, и через секунду в дверном проеме возник на ходу натягивающий просторную футболку предмет нашего разговора.       – А-а, – я бросила взгляд на парня, который выглядел так, будто только что не вышел из душа, а как минимум взял золотую медаль на лыжных гонках и теперь стоял, уставший и донельзя довольный, на пьедестале. – Мужские секреты, значит. Уже спелись за моей спиной, как я погляжу?       – Не ревнуй, Чжан, – усмехнулся Цзытао, падая на диван рядом со мной и закидывая ногу на ногу. – Я тебе не конкурент.       Я сузила на него глаза и легонько пихнула локтем в бок.       – Да, пап, твой любимчик пришел. Пытается оправдываться. Не слишком убедительно пока, если честно.       Цзытао картинно возвел глаза к потолку, очевидно, пытаясь изобразить оскорбленную гордость, и скрестил руки на груди.       – Передам. Он тоже передает тебе свое почтение, – при этих моих словах парень согласно закивал и шутливо отдал честь, взметнув кверху длинные светлые пряди у лица. – И я тебя. Обнимаю, папа. Спокойной ночи. До завтра.       Нажав «отбой», я откинулась на спинку дивана, прижав ладони к норовившему расползтись в улыбке лицу. Ощущение полнейшей нереальности происходящего никак не желало меня оставить, но я и не пыталась от него отделаться: слишком приятным, почти сказочным оно было. Кажется, сказкам о Золушке полагается заканчиваться счастливо? Давно ли Цзытао баюкал меня в своих руках, сидя на этом самом диване, пока я, сходя с ума от страха и неопределенности, поливала слезами его футболку? Всего два дня назад, а по ощущениям – в прошлой жизни. А теперь я могу просто взять и позвонить папе. Сообщить, что завтра снова приеду – предварительно закинув Цзытао на студию, а то, не ровен час, уведет у меня вновь обретенного родителя. Пожелать спокойной ночи. Сказать, что люблю. Такие простые вещи. Такие бесценные.       – Не могу на тебя налюбоваться, Чжан, – от неожиданности я отняла руки от лица и обернулась к парню. Опершись локтем о спинку дивана и подперев голову, тот сидел полубоком ко мне. Наскоро высушенные без всякой укладки осветленные пряди смотрелись на нем до неприличия хорошо. – Ты вся светишься. Если бы не был уже влюблен в тебя, влюбился бы сейчас, как пить дать.       Я дернулась и поспешно отвела глаза, на которые от резкого движения так удачно упала челка. К такому еще привыкнуть надо, честное слово!       – Просто я счастлива. Во многом благодаря тебе. Пожалуй, без тебя ничего этого не было бы.       – А то, – довольно ухмыльнулся Цзытао, притягивая меня к себе так, чтобы моя голова легла на его плечо.       Ноздри приятно защекотал прохладный хвойный аромат мужского шампуня, и я легонько потерлась щекой о хлопковую ткань футболки, через которую кожу обжигал жар его тела.       – Раз уж я такой молодец, ты должна простить мне то, что я сейчас скажу.       – Что же? – я хотела приподнять голову, чтобы взглянуть ему в лицо, но его рука, пальцы которой задумчиво перебирали мои распушившиеся волосы, не позволила этого сделать.       – Ты уволена.       – Что?! – на этот раз я вскинула голову, чуть не заехав ему по подбородку.       Едва успев уклониться от столкновения, Цзытао примирительно вскинул руки кверху. Глаза его смеялись.       – Я слышал твой разговор с отцом, Чжан. Кроме того, мне нужна не гувернантка, а моя Эвелин. Которой я и так куплю все, что она захочет.       Цзытао был прав.       От отца я узнала, что еще лет пятнадцать назад он открыл в банке счет на мое имя, который с тех пор регулярно пополнял вплоть до банкротства Чжан Индастриз. Мне чуть ли не клещами удалось вытянуть из него признание, что он, будучи уверенным в том, что я его в лучшем случае не помню, а в худшем – презираю, решил скопить для меня наследство, которое, согласно его планам, я должна была получить довольно скоро, учитывая его тогдашнее состояние. «Хотел хоть так тебе помочь», – оправдывался отец под мое сердитое пыхтение.       – До сих пор не могу поверить, что он продал практически все, что имел, чтобы расплатиться со своими сотрудниками, но не снял с того счета ни юаня! – на меня снова нахлынул праведный гнев, и Цзытао, поняв, что теперь мое возмущение направлено не на него, заметно расслабился.       – Знаешь, а я совсем не удивлен. Несмотря на то, что я его знаю всего ничего, не представляю, чтобы он мог поступить как-то иначе, – он рассеянно прошелся пятерней по волосам. – Пока вы с ним рыдали друг у друга на груди в саду, Лю рассказал мне, как они стали друзьями.       Я удивленно вскинула брови, обернувшись к парню. Кажется, я что-то пропустила.       – Он работал в фирме твоего отца. Обычным водителем. Они даже знакомы не были, пока господин Чжан не оплатил срочную операцию его матери. Она и по сей день вполне себе здравствует, кстати говоря, в свои-то восемьдесят семь.       Видимо, мои расширившиеся глаза заполнили добрую половину лица, потому что Цзытао со снисходительной ухмылкой щелкнул меня по носу.       – Да, Чжан. До него случайно дошли слухи о беде совершенно незнакомого человека, и он ему помог. Лю сказал, твой отец поначалу даже отнекиваться хотел, мол, он вообще ни при чем. А сам Лю, между прочим, был одним из немногих, кто отказался от компенсации, когда фирма развалилась. Это мне уже господин Чжан сказал, как ты понимаешь.       – Каждый говорит о заслугах другого, а о своих – молчок, – я снова уткнулась лицом в плечо Цзытао, прижавшись к его теплому боку. – Я думала, такая дружба только в книжках бывает. Или в кино.       – Вся жизнь – кино, – пафосно изрек парень, обхватывая рукой мои плечи. – А люди в ней – актеры. Ну или бизнес-леди, как в твоем случае. Так что, вы всерьез намерены попробовать открыть дело заново?       – Фу, – я поморщилась. – «Бизнес-леди» звучит пошло. Но да. Это было единственное условие, на котором я согласилась принять свое «наследство». Иначе и пальцем к этим деньгам не прикоснусь. Зарывать папин талант и опыт в землю – кощунство.       – Ну и слава Богу, – весело фыркнул Цзытао мне в волосы. – А то мне аж не по себе было, что мне приносит кофе магистр экономических наук.       Я чуть отстранилась и заглянула в темно-карие глаза, поблескивавшие в приглушенном свете. Тени красиво очерчивали контуры его лица.       – То есть, больше не приносить?       Он отрицательно мотнул головой, эффектно откинув упавшие на глаза волосы, а по губам зазмеилась улыбка, от которой сердце резко подскочило и чуть не застряло в горле. Я сглотнула.       – Отныне кофе в постель ношу только я.       Мне захотелось уточнить, что я никогда, собственно, кофе в постель ему не носила, но вспыхнувшее на дне его глаз черное пламя заставило меня захлопнуть рот еще до того, как я успела сказать хоть слово. Длинные тонкие пальцы невесомо скользнули по скуле, заводя за ухо волнистую прядь и пуская вниз по позвоночнику целый рой мурашек. Мой взгляд словно прикипел к его – оторвать глаза от потемневших радужек напротив казалось физически невозможным.       – Ненавижу растворимый, – ляпнула я первое, что пришло на ум, в попытке немного снизить градус напряжения.       – Знаю, – попытка с треском провалилась, когда мужские пальцы, скользнувшие под шлейф волос, пробежались по выступающим под тонкой кожей шейным позвонкам, заставив меня с шипением втянуть воздух сквозь зубы. – Поверь мне, Чжан, я заморочусь, – последние слова он еле слышно выдохнул мне прямо в губы за мгновение до того, как коснуться их своими, прошивая все тело током насквозь.       В последнюю секунду перед тем, как закрыть глаза, я увидела его лицо совсем близко. Бледное, точеное, с высокими скулами и вуалью неприлично длинных ресниц.       Было до невозможности приятно обводить контуры этого лица подрагивающими пальцами, скользя по шее ниже, под ворот футболки, и ощущая напрягающиеся под горячей кожей мышцы. Было приятно целовать его губы, срывая с них низкий полурык-полустон, от которого по загривку с воплями нарезали круги и зигзаги вспугнутые мурашки.       Было приятно и лишь чуточку стыдно, когда какая-то неведомая мне и, очевидно, обладающая собственным сознанием сила заставила меня, уперев для равновесия ладони в широкие плечи, перекинуть левую ногу через его колени, садясь на них верхом, чтобы в следующую секунду почувствовать, как вместе с тканью футболки мучительно медленно ползут вверх по талии горячие мужские руки.       Краем сознания я благодарила адреналин, доза которого в моей крови сегодня явно была превышена троекратно, пока зарывалась пальцами в обесцвеченные волосы и, едва касаясь, проводила кончиками ногтей по коже головы, чуть не теряя сознание от ощущения мужских губ и рваного дыхания на своей шее.       Короткое путешествие по полутемному коридору тоже оказалось весьма приятным, потому что сильные руки прижимали меня вплотную к тяжело вздымающейся груди, а хриплый неразборчивый голос продолжал шептать какую-то околесицу мне в губы.       Мне лишь на секунду стало страшно, когда под обнаженной спиной, горящей огнем, вдруг оказался шелковистый холод, и то ли от контраста температур, то ли оттого, как красив был он в призрачном сиянии луны, не успевшей стыдливо забиться в облака, по позвоночнику разрядом тока пробежала острая судорога.       – Я еще смогу остановиться, Эвелин, – дрожь в еле слышном, срывающемся голосе никак не вязалась со смыслом его слов, но в грудной клетке, трепещущей не то от страха, не то от какого-то другого, незнакомого, но гораздо более приятного чувства, волной разлилась теплая, ласковая, сносящая все плотины нежность от осознания того, что он думал прежде всего обо мне, хотя остатки его самоконтроля уже явно держались на честном слове. – Одно твое слово… всего одно, и я…       Не дав себе времени на сомнения, я притянула его ближе, скользнув руками по пылающей коже лопаток. Серебряная цепочка на его напряженной шее, так долго сводившая меня с ума, змейкой свернулась между моих ключиц, когда сыплющая искрами воздушная преграда между нами сократилась до ничтожных нескольких сантиметров.       – У меня для тебя есть целых три, – выдохнула я, глядя в бездонную глубину черных, как окружавшая нас ночь, глаз. – Minä rakastan sinua.       И сдалась. Его рукам, его губам, его голосу. Всему ему. Капитулировала, не желая быть помилованной. С головой бросилась в полыхающую огнем бездну, плавясь от его прикосновений.       Становясь окончательно, полностью, безоговорочно его.