Близко-далеко

      Никогда еще Антуанетте Жири не было так стыдно за себя. Да кто она такая, чтобы так сразу судить? Ее самоуверенность уже однажды чуть не погубила Кристин, Эрика и все-таки погубила Рауля.       Всю дорогу до дома на Сен-Луи она смотрела в окно экипажа. Ее попутчик, детектив Барнье, так же был молчалив, но по другой причине — измотанный за неделю бессонницы и напряженной работы мужчина банально спал, привалившись к спинке диванчика. «Я просто эгоистичная дура! Только ли мое мнение правильно? Все делю на черное и белое! А то, что белое может лишь казаться черным, а черное — белым, даже не приходило в мою глупую голову», — в таких самокритичных мыслях она добралась до серого особняка Эрика.       Подавшись вперед, Жири тронула за руку Пьера и вполголоса произнесла: — Месье, мы приехали.       Сонно вскинувшись, детектив оглянулся, потягиваясь и разминая затекшие от неудобной позы конечности, и вышел из фиакра.       Антуанетта даже зажмурилась — за два дня, что она была знакома с Пьером Барнье, уже несколько раз ловила себя на мысли, что ей хочется назвать его другим именем. Тем самым, что выжжено на маленькой шкатулочке в дальнем закоулке ее памяти.       Андрэ.       Андрэ Жири.       Он умер от холеры, едва Мэг исполнилось три года. Девчушка так и не поняла тогда, куда ушел ее папа. Папа, который укачивал на руках, пел ей веселые песенки и читал страшные сказки про фею Мелузину. Его смерть стала страшным ударом для Антуанетты. Она так и не оправилась после него, а одеяния черной вдовы стали ее единственным уделом.       Но этот мужчина, что стоял около открытой дверки фиакра и терпеливо ждал, мягкостью речи и повадками так напомнил ей покойного мужа, что она начинала верить в слова, сказанные ей Роксан.       А ведь всё началось с неизменной самоуверенности главного хореографа Оперы Популер, принципиальности, как считала сама Антуанетта.       Как только за Эриком и Пьером закрылась дверь больничной палаты Роксан, мадам угнездилась на табурете, который до этого занимал Призрак, и с видом прокуратора Пилата воззрилась на лежащую на больничной койке цыганку. — Итак, милочка, Вы утверждаете, что Эрик — Ваш сын? Вы себя видели? Как Вы можете быть столь уверенной?       Роксан обескуражено взглянула на сидящую около ее кровати особу и, видимо, сделав какие-то свои выводы, задала встречный вопрос: — Дорогуша, ты всегда права, всегда бьешься за свою истину. Неужели не было такого случая, чтобы у тебя это не получилось? А вот мой сын, — Роксан с нажимом произнесла «мой сын» и, сделав эффектную паузу, продолжила, — так вот, мой сын считает, что именно из-за твоей «правоты» случились все последние неприятности у этой крохи Кристин. — Что?!       Возмущению Антуанетты не было предела — даже все приличные слова вылетели из головы, оставив место всему словарному запасу покойного Жозефа Буке. — А ты не кипятись, красавица, просто сядь и спокойно подумай. Знаешь, как я познакомилась с этой малюткой? Я услышала, как ее муж ногами «охаживал». Да-да. Голую, в нетопленом, заброшенном, старом доме. Бил так, что, припозднись я хоть на полчаса, Кристин была б уж на том свете.       На ладонях Антуанетты от услышанного выступила холодная испарина. Ей стало не по себе. Она была уверена в том, что Рауль часто обижал свою жену, но не могла даже на секунду предположить, что он может быть столь жесток и падок на издевки над беззащитной Кристин.       Тогда, накануне отъезда в Англию, она навестила своего протеже и рассказала Эрику о своих подозрениях насчет семейной жизни Кристин и Рауля. А потом, спустя пару недель, всерьез пожалела, рассудив здраво, что пара синяков и ссадин вовсе не показатель насилия. В конце концов, Кристин могла просто оступиться или нечаянно ушибиться обо что-то.       Жизнь с чистого листа и новая работа отвлекли от сомнений окончательно. Ей стало хватать своих забот, о чем в последствии она так сильно пожалела. Пожалела, когда пришла телеграмма из Парижа с подписью: «Пьер Барнье, детектив». «Срочное дело. Касается Кристин де Шаньи и Эрика Дестлера», — говорилось в телеграмме.       Всю дорогу до Парижа перед глазами мадам проносились картины: одна ужаснее другой. Только увидев возле госпиталя потрепанного, но живого Призрака с бесчувственной Кристин на руках, у бедной женщины отлегло от сердца.       После краткой отповеди — рассказа цыганки, Антуанетта приняла простой факт: когда само сердце подсказывает решение, то игнорировать его — преступление.       Ведь чувствовала же, что виконт не тот, кто нужен Кристин Дае. Видела, как мучается и страдает от неразделенных чувств Призрак. Догадывалась… Нет — знала! Знала, что рано или поздно Кристин и ее Ангел Музыки окажутся вместе.       Из-за ее дурацких принципов и предрассудков один погиб, второй едва выжил, а хрупкая девушка едва не сгинула в руках пьяницы и тирана.       Единственное хорошее, что внесла эта трагедия в их жизни — обретение давно потерянной матери таким несчастным ранее Эриком, обретение той материнской ласки, которой он был обделен с самого рождения, которую он действительно заслужил. — Вижу, ты мне поверила? — насмешливо-снисходительный тон Роксан изгнал последние сомнения. Точно таким же тоном была произнесена совсем другая фраза другим человеком: «Жаба?! А может, это вы, мадам, жаба?»       Эту интонацию ни с чем не спутаешь. Она — мать своего сына. — Простите, — только и смогла произнести Антуанетта Жири. — Пообещай мне, что не закроешь больше свое сердце перед вернувшейся любовью.       Часто заморгав, Антуанетта только кивнула, при этом впервые за много лет искренне улыбнувшись.       А потом… Потом они проговорили почти до самого заката. Роксан жадно ловила каждое слово, каждый эпизод, что ей рассказывала об Эрике Антуанетта. Мать наслаждалась этими минутами. Лишь появление доктора прервало этот вечер воспоминаний, нарушило устоявшуюся идиллию. Мадам Жири пора было возвращаться к своему ребенку.       Тихо отворив двери, Антуанетта проскользнула в темную гостиную. Дом — тихий, уютный и теплый — спал. Пьер уехал, сославшись на какие-то дела, и пообещал, что после обеда их обязательно навестит и заодно заберет свою дочь.       Проверив девочек и не найдя в двух других спальнях ни Эрика, ни Кристин, женщина поколебалась — входить ли в четвертую спальню. В конце концов решившись, она тихонько приоткрыла дверь. Картина, которая открылась ее взору, заставила трепетать материнское сердце от непонятного восторга.       На большой кровати, в свете почти прогоревшего камина, спал на спине Эрик. Он дышал спокойно и свободно — так спят абсолютно счастливые, уверенные в себе люди. А рядышком, поверх одеяла, в зеленом платье из тафты спала Кристин. Ее растрепанная головка лежала на груди мужчины, а на миловидном личике даже во сне застыло выражение неземного блаженства.