Приди ко мне

       Две фигуры стояли у раскрытого окна и медленно выпускали дым в ночное небо. То же самое было в далёком восемьдесят пятом, но тогда они смотрели в светлое завтра, и это настоящее было для них далёким-далёким будущим. Сейчас же это две человека больше походили на тени тех двоих из восемьдесят пятого, завтра не оказалось светлым, как хотелось, — они взлетели слишком высоко, а с большой высоты, как известно, больнее падать. Сейчас они только вспоминали себя прошлых, казались себе такими глупыми и наивными, что один из них горько улыбнулся и проговорил: — Это же были мы… Мы, Вадик… Как же всё так.? — Произошло? Не знаю, Глеб. — пожал плечами второй. — это жизнь.       Они оба замолчали и снова синхронно затянулись, крепкий табачный аромат смешивался с вишнёвым, как смешались когда-то их характеры, души, жизни — как смешались они сами. — Как ты думаешь, это правильно? — протянул младший. — Ну то, что мы делаем? — Если бы я знал… Всё получилось так спонтанно. Я сам не верю в то, что происходит, — Вадим затушил сигарету в пепельнице. — Да и я тоже не верю. Может, это всё не с нами, я вот сейчас проснусь, а мне в школу идти… — Ну и мысли у тебя в школе были, — усмехнулся Вадим. — Тебе бы только поиздеваться надо мной. Лето, а так холодно, — бросил Глеб, укутываясь в плед, я не знаю, как ты, но я есть хочу. — Час ночи, а ты есть собрался… — Тебе-то что? — крикнул с кухни Глеб. — А если я не разрешу тебе есть? — Вадим обнял брата со спины, чем заставил его вздрогнуть. — Как? — младшему определённо нравился такой поворот событий. — Пойдём спать, — шёпотом повторял Вадим, прижимая Глеба всё ближе и ближе, — пойдём спать. — Давай, — только и смог произнести Глеб, растаяв в уверенных руках брата.        Вадим подхватил Глеба на руки, отмечая, что брат изрядно похудел. И в комнате, в которой они провели детство и юность, в которой было открыто окно, впускающее в неё приятную ночную прохладу, они отдались неистовому желанию, забыв все обиды, и вспоминая, как это было тогда, когда не было ни обиды, ни страха, ни боли; они вновь изучали друг друга, погружаясь в мир запретной, но такой необходимой любви.

***

       Ещё в девяносто седьмом, прочитав текст песни «Ураган» Вадим поморщился и сказал: — Может не будем её записывать? — Будем, — ответил Глеб. Самойлов старшил вздохнул, понимая, что с братом спорить бесполезно. — Она не слишком личная? — Слишком, — кивнул Глеб, — а что ты сделаешь? Я хочу её записать и запишу. — Хорошо, я думаю, она хорошо будет звучать. — улыбнулся Вадим. Глеб лишь многозначительно взглянул на Вадима, давая понять, что это обсуждать он не хочет.        Эта песня была очень важна Глебу, в ней он передал все те чувства, что испытывал и не мог ни с кем ими поделиться. Он был невероятно рад их музыкальным успехам, но он не был счастлив, он понимал, что они стремительно падают в ад, осознавая это, но ни один из них не мог ничего сделать, они привыкли к этому пути и не могли с него свернуть, он стал их единственной дорогой в жизни.        Глеба преследовали жуткие панические атаки и боязнь потерять всё то, что было заработано таким тяжёлым трудом. Он просыпался среди ночи, в холодном поту и звонил старшему брату, который обязательно отвечал и успокаивал младшего, говоря ему, что всё будет хорошо, и это всего лишь сон. Но Глеб знал, что это жизнь, а не «всего лишь сон», он свято верил в это и боялся, осознавая, к чему это их приведёт.

***

       Этой ночью они оба уснули без плохих мыслей, которые вечно сопровождали их уже долгое время. Любая негативная мысль была сразу пресечена волшебством общего счастья, которое, казалось бы, утвердилось на своём месте. Они уснули в объятиях, понимая, что без друг друга их жизнь невозможна.