Цветы из алюминия

Её матерью была Ариэль — не розовая и пушистая принцесса Атлантики — хитрая и мстительная русалка, способная своей песней буквально расколоть человеческую голову на крошечные кусочки с по-настоящему милейшей улыбкой на губах. Ее мать убила принца Эрика на свадьбе, смешав белоснежный шелк с кардиналовой кровью прямо на палубе их корабля — та все еще помнила, как черноволосый подросток пронзил грудь Королеве океанов мечом, дабы вступить твердой походкой на путь к престолу; путь, вымощенный трупами морского народа. Поэтому Лидия живет не в сказочно-кристально-чистом Ауродоне, а на Острове потерянных, все чаще теряя ощущение реальности. Кожа здесь требует особого подхода — вместо зубной пасты по утрам приходиться начищать до идеального блеска броню, чтобы разбойники и бандиты видели в отражении себе подобного хитреца с арабским ножом за пазухой. Лидия привыкла; она даже улыбаться правильно умеет, отклоняясь немного назад, вздергивая подбородок, смыкая твердо губы и оскаливаясь волком. Так и выживает она — девочка, прогнившая насквозь — конечно, не без зуботычин, дыр, прорезей под коленной чашечкой, сладко слишком превратившийся в пиратский крюк. Тот мальчик, сколько б ни был зычен и предназначен, но все равно найдутся погорячей. Гарри от этого аж шипит при встрече, горьким змеиным ядом исходя, целует прилюдно сына Гастона и смотрит-смотрит-смотрит на Мартин, мол, ты не так уж и незаменима, девочка. Лидии от этого смешно, да и полсотне пиратов в баре тоже — они ржут, щеря акульи зубы; шакальи глаза закатывая вверх. — Красавчик, прибереги свой пыл для какой-нибудь портовой девки, или того же Гила. Смотри, как слюной истекает твой дружок. — Гарри зло изгибает тонкие колючие губы и в мгновение оказывается рядом с Лидией; народ расступается перед сыном капитана, что уже любовно накручивает на сталь крюка огненный локон ее волос. — Ты же знаешь, я твой навеки, моя любовь. Даже на твоей изумительной фарфоровой коже есть тому доказательство. — Парень стоит практически вплотную, дышит горячо на ухо, от чего в Мартин какой-то механизм глючит; она тянет руку, касаясь пальцами разгоряченной плоти, стягивает шляпу и совершенно не глядит Крюку в глаза — настолько боится выпасть из вертикалей-горизонталей-диагоналей здешнего сказочного мира. В районе ключичной ямки бежит соленая капля, растворяясь где-то за кромкой кожаной жилетки — Лидия смотрит туда, за мнимый горизонт, не чувствуя ни грамма смущения; не обращая внимания на пьяные возгласы, заглушенные его, Гарри, дыханием. Длинные ногти впиваются в шею, под линией явовых волос на которой русалочий хвост — чешуя, зеленый плавник и природа Мартин в одном изображении. У Гарри Лидия так же отпечатана судьбой, как и он у нее под коленной чашечкой — ведь сурьма под изумрудно-карими глазами одна и та же; бусинки, вплетенные в волосы одного цвета; даже шпаги, скрещенные в бою, не хотят биться друг против друга, настолько крепко их связывает красная нить. Но девушка противится. Ей соулмейт не нужен — это слишком банально, хорошо и правильно; слишком по-геройски что ли. Дышать кем-то, плавить бронхи под капризным ауродонским солнцем равно чуме и сумасшествию, оплетающим терном расчетливый пиратский мозг. А Крюк, каким бы смелым-буйным-хитрым-стойким пиратом не был — всего лишь мальчишка, что день мерит от Лидии и до Лидии; в соляной столб превращается, когда видит ее с Питером Хейлом. Рыжей, по правде сказать, хватает вот так с Гарри стоять раза два-три в неделю; рассматривать широту скул, глубину глаз, как под микроскопом идентичных ее собственным; челку пальцами ерошить, потом ворот ровнять, по-детски улыбаясь его старенькой шляпе. Она иногда стоит перед ним, нараспашку душу оголяя, позволяет Крюку мягко уткнуться носом в беспокойную тёплую венку и обнять себя рукой. Тогда забываются все истории и города, осень с чернеющим морем отходит на второй план — пахнет солью, ромом и чем-то родным. Лидия Мартин редко-редко позволяет Гарри Крюку чувствовать себя. Он прикасается, и татуировка на ноге начинает пульсировать — русалочьей дочери спокойно; уютно в крепких объятиях и, кажется, все должно так и оставаться. Родственная душа — блаженный миг. Но мигу присуще заканчиваться резко и больно: — Я от тебя устала, мальчик. Иди дальше целуй сыночка Гастона. — Лидия отталкивает парня от себя, надевая снова маску неприступности, и уходит, махнув водопадом янтарных, как закатное солнце, волос. Гарри остается лишь ее запах на коже. И Гил. Чертова ведьма.