Цветы из алюминия

Беллами сжимает ее руки в своих настолько сильно, что косточки тонкие трещат под тканью скафандра, вторя музыке разрушающихся бортов — полотно со звездами горит в небесной атмосфере, оставаясь позади в миллионах лет. Рейвен же держится только за зрачки Блейка, вспыхивающие золотыми переливами по стеклу, и крайне сильно надеется выжить. Опять. На выжженной Земле. С ним. Корабль приземляется с треском рваных труб-перекрытий и на зеленом островке зарождающейся по-новой жизни разлетается кусками железа с красным по стенам. Под толщей дыма и пыли мир кажется нерезким, бесшумным, вышедшим из картинок детских книжек — остатки Небесного клана, вернувшегося вновь, делают первые шаги по траве, а после будто бы и не было шести лет в открытом космосе. Рейвен — маленькая птичка — вжимается в Беллами, срастается с ним, носом утыкается в яремную вену и дышит-дышит-дышит; слезы тяжелыми каплями катятся по щекам. Между ними влечение, — практически счастливая любовь — которое давно не греет, но источает электрический ток; воздух накаляется до предела, танцует в глазах остатками рая, поглотившими нутро. Блейк вгрызается в потрескавшуюся кожу смуглых губ, словно голодный зверь, и в каждом новом поцелуе все больше перца, слюны и соли — Рейес знает, что в сердце у короля одна местная принцесса сидит, ожидая освобождения от оков Ковчега. Если Кларк жива, Рейвен ее задушит. Беллами клыками царапает женскую нежность, царапин багряный контур слизывая с кожи; первая ночь вдалеке от солнца пахнет потом, страстью и собачьей тоской. Рейвен — верная до одури — стонет сладко, разгоряченной плотью извиваясь рядом, а Блейк, кажется, ее действительно любит. Потому что была рядом. Потому что не давала сдохнуть от одиночества в невесомости. Потому что изначально хотела другого, но после яростно желала сделать больнее, ногтями впиваясь в его, Белла, спину. Рейес пропитана ритмами, эвкалиптами, самогоном Монти на вкус ощущается она — такая оскорбительно необходимая, хоть задохнись прямо сейчас на месте. Жаль, пульс предательски скачет, стоит только о волосах цветом в пшеницу вспомнить. Если Кларк жива, Беллами ее найдет. У Гриффин же сеченые пурпурные кончики платины отдают бензином, разлетаясь от волны ветра, и Медди хватается за нее крепко-крепко, как за спасательный круг — что-то с грохотом десятков бомб упало с небосклона, говорит девчонка. Кларк пальцы скрещивает, надеясь, что это не банально-потухшие звезды. Девушки после стремительно ломают ноги в закопченных зарослях, бросают джип, винтовки на плечи закидывают и крадутся отщепенцами сквозь осевший не только на листьях — в легких — смог; без оглядки бегут, щурясь от слишком яркого солнца. Сердце в груди стучит так, поднимаясь к самому горлу, аж звуки перестают быть важны — хмельное марево повсюду и едва различимый шепот. Мир их встречает холодом по загорелой спине, раздирая заживо, а боль от потери давнишней прорастает через каркас жестяной заново, выворачивая дугой — Кларк готова кричать, раздирая нёбо в ошметки мяса, потому что вокруг — обожженная сталь и люди. Такие знакомые люди, изощренно возвращающие в Гриффин далёкий покой. Они ведь стали увереннее и старше; свет прорезью бушует между ними. Бывшая Ванхеда на месте замирает, а взгляд ее бегает бешено от лица к лицу, выискивая на автомате темные кудри волос, и глаза, и всего его — Беллами. — Кларк?.. Дыхание становится эхом прошлого, фокусируясь на мужском лице; Гриффин, словно одержимая, спешит в раскрытые объятия Блейка, спотыкаясь на ходу. Его запах, оказывается, жизненная необходимость, от которой позвонки пляшут, ударяясь звонко друг об друга, а в животе — проклятые бабочки. Кларк так сильно хочется сказать «люблю». Но внезапно впереди — Рейвен и рука ее окольцованная, уверенно тянущая Беллами назад, к себе; сплетающая их пальцы в одно целое. — Столько всего изменилось, принцесса. — отрезвляюще, виновато, трепетно, надрывно — все в одном — шепчет Блейк. — Да, вот только… Если Кларк жива, она еще поборется.