Женщина в черном

      Я медленно погружалась в спасительную от мук агонии темную, леденящую душу бездну, сжимая в последние минуты жизни горячую, по сравнению с моей, такую родную ладонь матери. Когда сил жить совсем не осталось, а глаза перестали видеть, не думала, что вновь открою их и согнусь в надрывном и опостылевшем кашле.       Ужас, сковавший меня, казалось, остановил биение сердца, замедлил течение времени, усилил ощущение разрывающегося от кашля горла. Но я до последнего надеялась, что это всего лишь предсмертная иллюзия, парализовавшая измученный болезнью разум. По крайней мере, мне хотелось в это верить.       Я устала так жить.       Обезболивающее уже не избавляло от боли, не приносило облегчения. Устала день за днем выплевывать легкие, показывать их окружающим меня людям; не в силах больше терпеть лавой растекающуюся по телу боль из-за многочисленных метастаз в костях; не могла больше смотреть на страдания близких. Все естество, казалось, ломалось и выкручивалось наизнанку от боли.       Но я улыбалась, старалась быть сильной рядом с родными. Порой измученно, но улыбалась. Мне хотелось, чтобы они запомнили меня именно такой – солнечной девочкой, как любил называть меня отец.       Было невыносимо больно.       Душа содрогалась в беззвучном рыдании, она буквально тонула в море отчаяния, опускалась на самое дно, без единой надежды на всплытие. Я до сих пор жива: мой дух почему-то все еще сопротивлялся. Он не хотел покидать изъеденную опухолью тело, и невыносимая пытка продолжалась. Умирать и правда страшно.       Глубокий вдох – прохладный с нотками дыма воздух обжег легкие, и я опять захлебнулась в сильном кашле. И все же он был другим: сухим, словно при сильной простуде, без привкуса крови на губах, странным и слишком непривычным.       До ушей донеслась невнятная, приглушенная речь, и звук трескающегося в огне дерева в то же мгновение показался неестественно громким. Костер в больнице?       Чушь – мгновенно отмахнулась я.       Попыталась открыть глаза, но веки были слишком непослушными и тяжелыми, чтобы распахнуться с первого раза. И прежде, чем повторить свою попытку, я снова втянула носом воздух – мало ли почудилось. Но запах не исчез, он чувствовался только сильнее. Он не был одним из многих иллюзорных ощущений, мелькающих на краю сознания. Правда, теперь не уверена... иллюзорных ли?       Наконец открыв глаза, перед собой увидела только серо-зеленый навес, возможно, сделанный из брезентовой ткани вместо белого потолка больничной палаты. Смятение и непонимание охватило меня. Встревоженно провела языком по пересохшим губам, приподнялась на локтях и осмотрелась. Страх. Вот что я почувствовала, поняв, что испещренные мелкими царапинами и ссадинами худые и явно детские руки, с которых несколько минут не могла отвести взгляд, не мои. Что тело, которое должно быть моим, моим не являлось. Что лежала не на кровати, а на стареньком матраце, на деревянных досках. От земли тянуло холодом. Неподалеку и вправду горел самый настоящий костер, вокруг которого сидели какие-то люди.       Страх вперемешку со смятением создавал бурный коктейль эмоций, который въедался под кожу и пронизывал сердце. Да, именно эта эмоциональная буря опутала душу липкой сетью. Она не давала вдохнуть, парализуя дыхание. И чертов кашель, будь он проклят, снова сдавил грудную клетку. Вновь согнулась пополам, рефлекторно прижимая ладонь ко рту.       Неожиданно чья-то прохладная рука смахнула челку с лица и коснулась лба – я вздрогнула. Мой взгляд столкнулся со светлыми глазами маленькой девочки. Она сумела бесшумно подкрасться ко мне и сесть рядом. Ее серо-голубые глаза излучали тепло, заботу и толику облегчения. Черные волосы ребенка были спутанными, а лицо – испачканным копотью. Растянутая кофта болталась на детских плечах. В свободной руке девочка держала коричневого цвета чашу, краешек которой был сколот. Удивительно, что я смогла это заметить: раньше страдала сильной близорукостью. Какая ирония.       — Температура стала ниже, — голос у нее был очень приятным, ласковым, а язык, на котором она говорила, японским.       Умереть в России и очнуться в чужой стране, в другом теле я не планировала. Мне всегда казалось, что смерть – это билет в один конец. И вроде бы я должна радоваться такой невероятной возможности начать все с чистого листа, но было в этом что-то поистине зловещее, пугающее до дрожи в коленях. Все это звучало слишком хорошо, чтобы в бочке с медом не оказалась ложка густого маслянисто-черного дегтя.       — На, выпей, — она заботливо протянула мне кружку с каким-то мутным отваром, — тебе должно полегчать.       Я взяла предложенную чашу, принюхалась к ней и непроизвольно скривилась, понимая, что на вкус это лекарственное варево из травяного сбора отвратительно-горькое. Как и думала, в один заход выпить отвар у меня не получилось, осилила только половину. Горечь неприятно жгла язык.       — До дна, — под настойчивым взглядом малышки пришлось выпить все до последней капли. Потом я вернула кружку девочке и обессиленно упала на постель, прикрывая от усталости глаза. В голове было удивительно пусто: в памяти не всплывали ни чужие воспоминания, ни свои. Я не знала, кто эта малышка. Я не знала, кто я теперь. Мне было не по себе и очень тревожно.       Глухой стук чаши о землю, и темноволосый ангел положил свою голову мне на грудь и крепко обнял. Я не видела ее слез, но прекрасно чувствовала, как она вздрагивала, всхлипывая. Сердце болезненно сжалось. Девочка переживала не за меня, а за ребенка, чью жизнь я невольно забрала. Обнимая плачущую малышку в ответ, я ощутила себя самым мерзким паразитом на земле.       Я – чудовище.       — Я боялась, что ты уже не проснешься, — призналась она, крепче сжимая меня в объятьях. — Боялась, что оставишь меня одну, — девочка приподняла голову и посмотрела мне в глаза – по ее щекам текли слезы: — обещай, что не оставишь меня, оне-сан. Обещай!       Вот оно что. После этих слов спросить, как ее зовут и кто она, у меня язык не повернулся. Что-то во мне в эту секунду разлетелось на тысячи мелких осколков, склеить которые никто бы не смог.       — Обещаю, — ложь изумительно легко сорвалась с губ. Родной для нее человек уже и так покинул ее, но знать ей об этом необязательно. — Все хорошо. Не плачь... все хорошо... — шептала я скорее для себя самой, чем для нее.       Поверив обещанию, она снова уложила голову мне на грудь, а я продолжила перебирать темные пряди ее волос израненными пальцами, пытаясь успокоить. Оставить девочку на произвол судьбы я не могла, да и не смогла бы – совесть не позволяла мне поступить по отношению к ней так низко. Сама того не желая, я отняла у малышки самого дорогого человека, который у нее был в этом мире. И мне больше ничего не оставалось, кроме как позаботиться о маленьком черноволосом ангеле самой.       Хах. Кто бы еще обо мне позаботился.       Ведь если хорошо подумать – выходит, что я тоже казалась в довольно сомнительном положении. В прошлом вести уличный образ жизни как-то не приходилось. Утешало одно: мне уже давно не пять лет, опыт за плечами уже имелся и местный язык был знаком. В школе долго и мучительно учила английский, в колледже и в институте латынь, а в свободное время, для души, занималась японским. Отец, как сейчас помню, все советовал обратить внимание на китайский. Он говорил, что на нем скоро весь мир разговаривать будет. Но его попытки меня переубедить были тщетными: японский язык мне нравился намного больше, чем китайский. Впрочем, о сделанном выборе, навеянным увлечением аниме и мангой, нисколечко не жалею. В общем, не маленькая я уже, справлюсь. Не зря же возможность начать все заново выпала именно мне, верно?       Я зевнула.       Тепло девочки, лежащей на груди, разморило меня. Стало так тепло и хорошо, что сопротивляться сну было уже невозможно. Глаза невольно закрылись, и я незаметно для себя провалилась в легкую дрему. Не знаю, сколько она продлилась, но вынырнула из нее довольно резко. Возня и громкие голоса заставили меня проснуться. Черноволосого ангела рядом со мной уже не было. Уделив брезентовому навесу пару мгновений своего внимания, я все-таки решила повернуться в сторону шума и прислушаться к местным разборкам.       — Да не трогай я тебе говорю! — чуть ли не кричал светловолосый мальчишка на своего товарища в серой кепке-козырьке, который осматривал ему ногу. Повредил что ли? — Больно, чтоб тебя, Исао. Ай!       — Нацуо, ты еще заплачь как сопливая девчонка, — насмешливо выразился другой мальчик, одетый в клетчатую рубашку явно ему не по размеру и темные шорты до колен. Он подпирал стену и смотрел на все происходящее сверху вниз.       Через несколько секунд послышались смешки остальных ребят, искоса наблюдавших за лечением пострадавшего паренька по имени Нацуо. При этом каждый занимался своим делом.       — Сам ты, сопливая девчонка, Каташи! — обиженно воскликнул светловолосый мальчик в ответ на колкое замечание товарища.       — Гин, — Каташи обратился к девочке, которую я про себя назвала темноволосым ангелом.       Значит, вот как ее зовут, Гин.       Она вытаскивала из рюкзака какие-то скляночки и коробочки. Медикаменты что ли?       — К тебе мои слова не относятся, — Каташи подмигнул ей левым глазом, мол, ты-то у нас самая храбрая и мужественная девочка из всех, что есть на этой земле.       Гин только смутилась и отвернулась, так ничего и не сказав в ответ, продолжая выкладывать лекарства из рюкзака.       — Ай!       — Блять, Нацуо! Ты можешь пять минут посидеть спокойно и не дергаться? — разгневанно спросил мальчишка в кепке. — У тебя вывих, придурок, надо вправить. Юи, помоги удержать его на месте....       Юи – мальчик с необычными пепельными волосами – не успел сделать и двух шагов к пострадавшему, как я решила вмешаться. А то они вместо того, чтобы вправить ему сустав, сломают ему ногу.       — Не смей этого делать!       Семь пар испуганных глаз уставились на меня – все смолкли. Страх. Казалось, его можно было почувствовать на ощупь, не будь он одним из чувств человеческой души.       — Ты ему ногу такими темпами сломаешь, — более спокойно пояснила я, негодуя из-за резкой смены всеобщего настроения.       Они... так испугались... меня?       Сказать, что мне стало неуютно под взглядами до смерти перепуганных детей, значит, ничего не сказать. В один миг у меня даже появилось желание потрогать свое лицо. Ну, мало ли... вдруг я стала счастливой обладательницей жутких шрамов и все еще не знала о столь специфической изюминке новой внешности? Но все же предпочла этого не делать: выглядела я бы еще более странно, чем сейчас. Потом в голове мелькнула мысль, что виной всему голос, который из-за болезни не был похож на человеческий, но и эта глупость ничего не объясняла. Черт, да почему они все на меня так смотрят?       Я кое-как встала с постели и на ватных ногах подошла к детям. Самым смелым оказался мальчик в кепке-козырьке, Исао. Он встал с колена, вытянувшись во весь рост. Его взгляд был хмурым и настороженным. Пальцы его левой руки судорожно сжимали край темно-зеленых штанов.       — Вижу, тебе стало лучше, Рюу, — я только кивнула ему в знак согласия.       Меня зовут Рюу. Неплохо для начала.       Когда подошла к нему ближе, поняла, что моя макушка еле доставала ему до подбородка. И мне от этого, да и от абсурдности происходящего стало смешно. Сдерживать рвущийся наружу смех было выше моих сил. Хриплый и осипший, он разрезал стоявшую тишину, давившую на уши. Видимо, она так действовала только на меня: стало только хуже. Что с этими детьми не так?       — Расслабьтесь, я не собираюсь никого убивать, — бросаю всем в шутку, потому что когда на тебя так смотрят, невозможно нормально соображать.       Потом присела на колени перед светловолосым мальчишкой, который, встретившись со мной взглядом, от ужаса перестал дышать. Я тяжело вздохнула. Что же ты такого сделала, Рюу, чтобы тебя боялись твои же товарищи?       — Дыши, Нацуо, дыши. Вдох-выдох. Вдох-выдох, — вроде дыхание он возобновил, а оттенок кожи стал на пару тонов теплее. — А теперь не дергайся, я осмотрю ногу.       Обувь ему уже сняли, поэтому мне не составило труда оценивающим взглядом пробежаться по поврежденной конечности. На вид травма могла оказаться и переломом, и вывихом, и растяжением второй или третьей степени. Тем не менее я осторожно прощупала стопу, исключив вывих. И ответы мальчика на вопросы о характере боли это подтверждали. Рентген бы не помешал, чтобы исключить перелом, но сделать его невозможно по некоторым весьма щекотливым обстоятельствам.       — Это всего лишь растяжение, — сообщила я. — Уложите его на матрац, принесите холодную воду вместе с куском ткани и прихватите что-нибудь для перевязки.       Наконец-таки встала с колен и отряхнула штанцы от грязи, затем резко выпрямилась, и мир на мгновение перестал существовать — в глазах потемнело. Я оступилась. На удивление, Исао поддержал меня, не дав упасть. Постепенно взгляд начал проясняться. Все еще находясь в руках мальчишки, я наблюдала за ребятами, которые выполняли мои указания. И второй раз за день прохладная рука коснулась моего лба.       — Да ты вся горишь, Рюноске, — тихо сказал он. Мне не нужно было его видеть, чтобы понять, что на его губах красовалась усмешка. — Ты просто немного не в себе.       — И на сколько же сильно не в себе?       Рюноске. Было в этом имени что-то знакомое. Только вот я не смогла понять, что именно.       — Обычно ты не разговариваешь с нами — только с сестрой. И...       — Что и? — мне хотелось знать в чем дело.       — И сегодня впервые от тебя не несет смертью.       Мои брови хмуро сошлись на переносице. На это мне ему нечего было ответить.