Женщина в черном

      Почему ты отгородилась от меня? Почему бросила меня в одиночестве?       Открыла глаза в темноте, такой, что протяни руку, черное полотно прохладным шелком само легло бы в раскрытую ладонь будь тьма материальной. Я лежала на холодном полу, на боку; голова покоилась на левой руке, а кончики пальцев правой еле касались гладкого камня.       Конечности затекли. Тело меня практически не слушалось, не подчинялось, словно оно и не мое вовсе. Отчасти так и было, но из-за причуд мироздания стала его полноправной хозяйкой, и я надеялась остаться ей надолго.       Назойливая тревога ловко добралась до сознания сквозь спутанные дурманом мысли, помогая медленно, по кусочкам, вновь обрести ясность ума.       Моргнула.       Удерживать веки открытыми было сложно. Это оказалось слишком трудной, практически непосильной для меня задачей: веки снова сомкнулись. Обрывки воспоминаний, словно старая кинопленка, на кадрах которой присутствовали радужные всполохи, прокручивались в голове. Воспоминания сдавливали виски. Предательство, борьба, беспамятство. Жесткие пальцы, сжимающие подбородок, и оценивающий взгляд зеленых глаз; жалобные всхлипы запертых в клетках детей; ощущение проникающей под кожу холодной иглы, жар и следующая за уколом эйфория. Дальнейшие кадры размыты, безнадежно испорчены яркими цветными вспышками, неясными очертаниями людей, местности, а некоторые и вовсе стерты, образуя в памяти обжигающую пустоту.       Не знаю, что вытащило меня из дурмана мутных образов: холодная и гладкая поверхность мрамора, неожиданно соприкоснувшаяся с оголенной пылающей кожей, или же удушливый аромат хвойных благовоний, смешавшийся с какой-то непонятной, но не менее едкой смесью запахов, или же звуки барабанов, переливающиеся с гулом несколько десятков голосов, терзающие уши. А может виной тому послужила мрачная мысль, опустившаяся тяжелым грузом на мои теперь уже детские плечи, – меня, ребят и других детей, словно товар, продали кому-то, обрекая в лучшем случае на вечное рабство, в худшем – на «добровольное» донорство.       Глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к темноте. В маленькой камере, два на два метра, я находилась совершенно одна. Во рту пересохло, в висках стучал пульс. Трясущимися руками смахнула лезущие в глаза волосы. К горлу медленно, но верно, начала подкатывать истерика, не грандиозная, а тихая, сопровождаемая всхлипами, приглушенным слабым смехом и сильной давящей болью в груди.       Я не хотела умирать.       Слезы капали на безжизненный камень. Сил на большеее попросту не хватало. Я кусала щеки, губы, сжимала и разжимала ладони, впиваясь в них короткими ногтями, в попытке успокоиться. Всё безуспешно.       Мозг вопил об опасности.       Где я, черт возьми? Где Гин?       Вот это Каташи и Юи подобрали по доброте душевной избитого и раненого мальчишку, который каким-то образом оказался взрослым мужчиной. Не выжгла у них еще до конца улица сочувствие и сострадание. Пригрели змею на груди. Исао хоть и чувствовал что что-то не так, но, думаю, и в страшном сне ему не привиделось бы такое. Впрочем, и мне тоже, если уж быть до конца откровенной.       Кое-как перевернулась на живот, и горящая огнем щека коснулась ледяного пола. От контраста температур по телу пронесся табун мурашек, по мышцам прошелся электрический разряд. Волна дрожи стремительно пронеслась по позвоночнику. Сердце забилось в грудной клетке слишком быстро, оно буквально вколачивалось в ребра, грозясь вырваться наружу. По венам вместе с кровью неслась ударная доза адреналина, будоража каждую клеточку тела. Воздуха стало катастрофически не хватать. Я рефлекторно хватала его ртом, как рыба, которую вытащили из воды, и царапала ногтями мрамор.       Приступ кашля настиг меня также внезапно, как и паническая атака. Он лишил возможности сделать хоть какой-либо вдох. От недостатка кислорода закружилась голова. В глазах – мутная пелена.       Сердце как будто застряло в глотке.       Хоть и понимала, что нужно расслабиться и успокоить дыхание, что надо попробовать убедить мозг в том, что угрозы для жизни нет. Но у меня ничего не вышло, потому что в хороший исход не верила, а самообман – не сработал. В одно мгновение мне даже показалось, что я попросту задохнусь здесь, в этой темнице, скрученная в позе эмбриона на ледяном полу. Но кашель отпустил и дал мне возможность сделать спасттельный вдох.       Сколько меня так трясло, сказать не берусь. Может двадцать минут, а может и пару часов. Время в темноте тянулось медленно, а мучительное ожидание держало в напряжении, оно доводило до сумасшествия.       Рано или поздно всему наступает конец: я выдохлась. Приступ прошел, истерика сошла на нет, но тревога, пустившая корни во все мое существо, словно сорняк, не покинула меня. Не знаю, когда именно я забилась в самый темный угол комнаты, наверное, в самом разгаре приступа. Но покидать его не стала и, обхватив себя руками, уткнулась лицом в колени, притихла. Мне, в общем-то, больше ничего и не оставалось, кроме как сидеть и ждать, когда кто-нибудь за мной придёт.       Вдруг отворилась дверь, заскрипели старые петли. Я вздрогнула – взгляд тут же метнулся ко входу. Зря. Свет, проникший в камеру, без жалости резал привыкшие к мраку глаза. Зашипев от боли, тут же зажмурилась. Под опущенными веками заплясали разноцветные пятна.       Звук шагов гулко отражался от каменных стен, хотя и шагов-то было всего ничего, учитывая размер комнаты, в которой меня держали. Этот кто-то, высокий мужчина, стоял передо мной в рясе непонятного цвета, расшитой блестящей нитью. Лицо его осталось в тени. Он молча наклонился ко мне, схватил за руку, которую тут же пронзила обжигающая боль. Мне показалось, что ещё немного и услышу треск собственных костей. Так сильно он сжал мою руку в своей.       Хотелось выдернуть запястье из медвежьей хватки чужих пальцев, даже попробовала вырваться, но на мою жалкую попытку высвободить руку мужчина не обратил внимания, сочтя ее ничтожной и жалкой. Мгновение, и мужчина дернул меня на себя, будто я ничего и не весила. Я даже вскрикнула от неожиданности, широко распахнув глаза, но звука собственного голоса, к своему ужасу, не услышала. Показалось?       — Куда вы меня тащите?! — решила спросить я, предчувствуя недоброе.       Мужчина в странной одежде ожидаемо меня проигнорировал. Он не слышал вопрос: я просто-напросто открывала и закрывала рот, не издавая ни звука, словно этот человек просто выключил громкость моих связок словно по волшебству.       В голове что-то щелкнуло. И я, что есть мочи, ногами уперлась в порожек. Но левая ступня соскользнула с него, и, чтобы хоть как-то остаться на прежнем месте, вцепилась пальцами свободной руки за дверную раму. Тут-то светловолосый мужчина в темно-бордовой рясе, расшитой золотом, в полной мере ощутил моё сопротивление. Он не стал тянуть меня дальше по коридору, хотя мог бы, в этом не было никаких сомнений, а решил поступить проще. Мужчина решил закрыть дверь темницы и переломать мне пальцы. Смекнув, что они у меня не лишние, я разжала их и переступила чертов порог, оказавшись в коридоре. Дверь в темницу с оглушающим грохотом захлопнулась.       Тем временем мужчина развернул меня к себе и, размахнувшись, отвесил увесистую пощечину, разбив в кровь губы и чуть не выбив мне все зубы. Голова безвольно качнулась в сторону а ноги предательски подкосились. Сильные руки тут же подхватили меня под колени и за поясницу, подняли. Незнакомец уже без проблем понес меня в только ему известном направлении.       Я отключилась.

******

      Запах, витающий в воздухе, казалось, мог бы и мертвого из могилы поднять, не то чтобы привести в чувства оглушенную ударом девчонку. Очухалась я, сидя на большом куске черного мрамора, когда с меня снимали хлопковую белую сорочку. Голова кружилась, в глазах рябило, тошнота потихоньку подступала к горлу, но мысль о том, что, лишившись этой захудалой сорочки, останусь совершенно без защиты, приводила меня в неописуемый ужас, словно от этого куска ткани зависела моя жизнь.       Нет сорочки – тебе конец.       Вот что судорожно вертелось у меня в голове. Как будто я должна была прямо сейчас вцепиться женщине с золотистыми волосами в лицо и выцарапать ей сверкающие дьявольским огнем глаза, лишь бы не остаться обнаженной и совершенно беспомощной не только перед ней, но и перед толпой, которая, стоило мне затравленно оглядеться по сторонам, предстала перед глазами огромным размытым черным пятном.       Дело принимало самый дерьмовый оборот. Меня не упекут в рабство и не распотрошат на органы, а просто принесут в жертву Сатане. Кусок мрамора, на котором сидела – алтарь для человеческих жертвоприношений. Рука моя невольно прошлась по выдолбленному в камне желобу в форме креста, по которому вскоре будет течь моя кровь.       Жгучие слезы хлынули из глаз, стекая по щекам к подбородку. Умирать, да еще и так, я отчаянно не хотела. Что же я такого сделала в прошлой жизни, чтобы заслужить подобную смерть?       Не успела опомниться, как женщина, надавив на плечи, уложила меня на алтарь. По коже прокатилась волна мурашек из-за холодной поверхности жертвенника. Острые лопатки неприятно уперлись в кусок бездушного камня, на котором встретили свою смерть множество людей. И теперь к ним присоединюсь и я.       Глухой ропот пронесся по подземному амфитеатру. Он напомнил рычание дикого зверя, загнавшего лакомую добычу в ловушку, из которой ей никак не выбраться. Потом на моих конечностях сомкнулись ледяные кольца кандалов, пресекая любую попытку к безнадежному, по своей сути, сопротивлению. Отсюда не сбежать. Отсюда не выбраться. Я дернула руками, скорее рефлекторно, чем осознанно. Оковы слабо звякнули, крепко сжимая в своих стальных объятиях мои хрупкие детские кисти.       — Тише, милая, — женщина с красивыми вьющимися волосами ласково, по-матерински, провела ладонью по щеке, пытаясь меня успокоить. Ее можно было бы назвать симпатичной, если бы не безумие, плескавшееся в голубых глазах.       Куда уже тише. Кричать я не могла: связки в одно мгновение перестали работать. А после пережитого потрясения чувствовала себя не хуже тряпичной безвольной куклы.       — Тебе выпала огромная честь! — воодушевленно лепетала она, не убирая своей руки с моего лица, вытирая горькие слезы.       Честь, как же. Сама бы легла тогда под ритуальный нож со своими приятелями по интересам, и никому не пришлось бы тащить детей из трущоб, чтобы прирезать их в угоду боготым ублюдкам.       — Твоя жизнь, отданная Владыке, освятит этот храм, построенный специально для него. А тебя он вознесет до небывалых высот среди остальных своих слуг, если добровольно отдашь ему свою душу, — с этими словами, вызвавшими у меня истеричный смех, она убрала руку и, не оборачиваясь, спустилась по ступеням, освободив место жрецу, который и принесет меня в жертву своему Богу.       Мужчина освободил правую руку из стального обруча, чуть потянул ее на себя, а потом искривленным кинжалом разрезал бледную кожу, вскрыв вены. Я прикусила разбитую губу, чтобы не закричать. Не хотела приносить им всем ещё большее удовольствия, чем они и так получат от моей смерти.       Когда лезвие закончило свой бег, я, словно завороженная, следила, как темно-алая кровь заполняла серебряный сосуд. Какая-то женщина держала его над своей головой – алтарь стоял на возвышении.       С другой стороны жертвенника подошел еще один сатанист. Он принял нож из рук своего соратника и проделал все также самое. Вскрыл вены на второй моей руке, ускорив процесс кровопотери.       Секунды превратились в часы, минуты – в сутки, часы – в бесконечность. Накатила привычная слабость, участился пульс, усилилась тошнота, жажда нещадно царапала горло. Но я упрямо продолжала гипнотизировать одну из своих рук, из которой каплей за каплей утекала моя жизнь. Шептала молитвы бледными сухими губами на родном наречии и просила Бога, чтобы смерть забрала меня как можно быстрее.       Через какое-то время под нос подсунули ткань, пропитанную нашатырным спиртом. Резкий запах мгновенно вернул уплывающее в неведомые дали сознание обратно в Ад. По каким-то причинам умереть на жертвенном камне жрец мне не позволил. Он тщательно перевязал вскрытые вены, одел меня в свою тяжелую бархатную рясу и снял с алтаря. Когда ткань опустилась на плечи, я почувствовала облегчение и необоснованную в сложившейся ситуации надежду.       В амфитеатре, позади от алтаря, стояли друг напротив друга два столба. С них свисали цепи с кандалами, в которых тут же были заключены мои запястья. Потом жрица с рыжими волосами опустила мне на голову терновый венок и вновь подсунула дурно пахнущую ткань к носу, не давая глазам закрыться. Затем двое мужчин одновременно потянули за цепи. Те с металлическим лязгом поддались, и ноги мои оторвались от пола. Только подол темно-бордовой рясы касался мраморных плит.       Болезненный стон сорвался с губ, но его, естественно, никто не услышал. Оковы впились в тонкую кожу, раздирая ее. Мышцы напряглись и заныли, руки постепенно немели. Лучше бы сразу убили. Только вот я для чего-то еще была им нужна, раз они не осушили меня до самого конца. Садисты знали, что и как делать, чтобы жертва не скончалась в самую неподходящую для них минуту. Мастера своего дела.       Две жрицы, держащие чаши с кровью, подошли к большому котлу с вином, стоящему на треножнике, и вылили туда все их содержимое. Через несколько мгновений эти женщины принялись разливать опьяняющий адский напиток в кубки, которые принимали у них из рук полуобнаженные девицы. Они вручали их каждому присутствующему на жертвоприношении ублюдку, даря им возможность испить столь «священный» напиток из терпкого вина и свежей человеческой крови.       После... перед глазами развернулась поистине дьявольская панорама, заставляющая усомниться в реальности происходящего: такое не могло присниться ни одному нормальному человеку, впрочем, даже шизофренику такое не привиделось бы. Я уже не могла отвернуться от ужасного зрелища, не могла заставить себя закрыть широко распахнутые глаза, как будто какая-то неведомая сила заставляла меня смотреть на продолжающуюся церемонию, посвященную Сатане. На мне официальная часть закончилась, и начался настоящий беспредел.       По левую и правую сторону от алтаря стояли клетки, до недавнего времени скрывавшиеся под черным полотном. Там находились все похищенные дети. В одной из них сидели девочки, в другой – мальчики.       Пелена ярости заволокла глаза, а злоба на этих чудовищ терзала сердце. А понимание того, что этим фанатикам ничего не будет за массовое убийство, душило. Почему хорошие люди ежесекундно умирают молодыми от несчастных случаев и от рук моральных уродов, а маньяки и садисты спокойно продолжают жить и убивать?       Ну же... призови меня... и мы перегрызем им глотки, заставим этих ничтожных людей захлебнуться собственной кровью... заставим их заплатить за все сполна....       От этого голоса с шипящими нотками в моей голове я вздрогнула. Сначала я списывала его на больное воображение, потому что и правда бы не отказалась разорвать их всех на части. Конечно, никто не имеет права решать, кому жить, а кому умереть.... Но в конкретном случае, если бы у меня была такая возможность – я бы ей непременно воспользовалась. Переступила бы черту дозволенного и забрала бы их с собой в самое пекло. Уж им точно нельзя осквернять землю своим присутствием.       Тем временем из клетки вытащили девочку лет двенадцати, стащили с нее белую сорочку, поволокли ее за волосы по полу и ступеням к алтарю. Она кричала, но в звенящей тишине ее не было слышно, у нее тоже забрали голос. Девичий рот открывался и закрывался. Слезы лились из глаз. Ее приковали к черному мрамору жертвенника. Потом над телом несчастной поднялся нож, и жрец вонзил его ей в грудь, из которой фонтаном брызнула кровь. Она тут же хлынула по выдолбленному в камне желобу, стекая в широкий сосуд, услужливо подставленный в нужном месте одним из жрецов.       Бог не услышит ни тебя, ни их... его нет... зато есть я. Ну же, выпусти меня....       Толпа взревела, требуя больше крови, больше жертв. В ту же минуту под звуки чисто дьявольской музыки вокруг жертвенного алтаря в бешеной пляске закружился адский хоровод полуобнаженных жриц. Они кружились в каком-то вакхическом танце опьяненные безнаказанностью, наркотическими веществами и свежей кровью.       Детей убивали без жалости.       А потом среди всего этого безумия и хаоса я увидела Гин. Ее тащили к проклятому куску мрамора. Она отчаянно вырывалась, она хотела жить. Мы встретились взглядами. В серо-голубых глазах маленького темноволосого ангела, что пытался выбраться из лап демонов, была мольба.        Эти люди хотят увидеть дьявола из глубин преисподней... дай им то, чего они так страстно желают. Откройся мне, как раньше... как в старые добрые времена....       Гин буквально умоляла меня спасти ее, помочь ей. Губы девочки, словно мантру, медленно повторяли всего одно единственное слово, которое с горем пополам разобрала: «Расёмон».       И тут мне все стало ясно. Поняла, куда меня занесло. И откуда имя девочки, в теле которой я оказалась, было мне смутно знакомо. Поняла, почему ребята меня боялись до дрожи в коленях. Осознала почему Исао молчал о том, почему ко мне нельзя было лезть – он просто страховался. Ведь Рюноске, несмотря на свой нелюдимый характер, их защищала. А сила, в ней заключенная, управляла одеждой и превращала ее в оружие массового поражения. До меня наконец дошло, как именно Сатоши превратился из мальчишки в мужчину.       Я засмеялась. Если этот смех можно было бы услышать, наверное, он звучал бы искренне и переливался колокольчиками и эхом отражался бы от каменных стен амфитеатра. Возможно, был бы истеричным и жутким, заставляющим содрогаться от страха всех, кто находился в подземном зале.       Но это уже не имело никакого значения.       Расёмон       Что-то заклокотало во мне. Что-то темное, зловещее и вправду демоническое вырвалось наружу. Ряса жреца на плечах расплылась размытыми тенями, обволакивая меня с ног до головы, постепенно превращаясь в огромного зубастого зверя. Когда обруч кандалов сомкнулся на запястьях Гин, а рука мужчины, сжимающая нож, была поднята над девочкой... от жреца, что хотел погрузить стальное лезвие в грудь сестры, остались только ноги.       Человеческая психика очень загадочная вещь. Иногда хорошие люди под гнетом обстоятельств способны на ужасные поступки, которые, казалось бы, они никогда бы не совершили. Возможно, когда все закончится, я возненавижу себя, но сейчас я не чувствовала ни жалости, ни сожаления. Эти люди, сами того не понимая, разбудили во мне демона.       Ненасытная и всепоглощающая тень метнулась к остальным опьяненным фанатикам. Никто из них еще не осознал, что их всех ждет. Расёмон пожирал все, что попадалось ему в пасть, не встречая на своем пути никаких преград. На мраморный пол рекой лилась кровь. Черные ленты беспощадно рвали тела жрецов и зрителей сего действа на части, вскрывали трахеи, вспарывали животы и отрывали конечности. Крики отчаяния, стоны боли, буквально висели в пропитанном медью воздухе; влажная плоть и сверкающие на срезах конечностей кости; крики, стоны и метания сатанистов в поиске спасения – все было едино в своем кровавом безумии.       Сатана услышал их и явился к ним.

********

      Никто из ублюдков не вышел из амфитеатра живым.