Мсье Сенкьем и сердце Призрака Оперы

Господин Квинлан задержался в гостях надолго. Первую ночь они с Эриком так и провели в беседе у камина. Квинлан рассказал кузену историю своей трости, о печальной судьбе, постигшей ее прежнего хозяина. Эрик с удовольствием рассказывал о своей жизни при дворе персидского шаха. Квинлан заподозрил, что кузен многое преувеличил, но вслух свои подозрения высказывать не стал. Днем легли спать. Эрик – у себя в комнате в гробу с землей, Квинлан – в гостевой комнате с большой удобной кроватью. Следующим вечером отправились на прогулку по Опере – по той ее части, в которой жил Призрак, которую он создал лично и которую знал. Коридоры и переходы пролегали рядом с парадными и просторными коридорами и залами – словно тени, словно сумеречные двойники. Неприметные укромные уголки в «человеческой» части здания часто оказывались переходами между потайными ходами. Правда, первая прогулка длилась не очень долго – они едва успели преодолеть путь к гримуборной мадемуазель Дааэ. Эрик хотел проведать, на месте ли его протеже, но казалось, что мадемуазель Дааэ не одна. Она беседовала с виконтом де Шаньи. Эрик и Квинлан подошли к прозрачному с изнанки зеркалу как раз в момент неловкой паузы в разговоре двух молодых людей. Кристина сидела у зеркала, Рауль стоял рядом, перебирая в пальцах поля своей шляпы. – О чем вы сейчас думаете, Кристина? – спросил, наконец, Рауль. Кристина осторожно улыбнулась. Невесело. – Я думаю о том, что возможно мы друг друга больше не увидим. Через месяц вы уйдете с полярной экспедицией, мы скажем друг другу «прощай»… – Поэтому вы улыбаетесь? – спросил Рауль, поднимая глаза. – Нет. Не поэтому. Я не могу вам сказать. Но я рада за вас, Рауль. Я буду тосковать по вам. Это вас утешит? То, что я буду тосковать. Мы ведь никогда бы не смогли пожениться – это просто невозможно. Но давайте на оставшийся месяц притворимся… – Кристина обернулась и взяла Рауля за руку. Тот невольно улыбнулся. – У нас есть месяц до вашего отъезда и до конца моей карьеры. Не спрашивайте! Давайте притворимся, что мы помолвлены? Мы будем даже счастливее, чем настоящие жених с невестой – их может тяготить тревога о будущем, а у нас с вами нет будущего. Давайте же, Рауль! Вы согласны? – Да! – проронил изумленный Рауль. – Но… – Нет! Никаких «но», никаких вопросов. Иначе я буду вынуждена разорвать нашу помолвку. – Как вам будет угодно, Кристина. Тогда вы разрешите проводить вас домой? Как невесту… – Конечно. Мой дорогой жених. Рауль, взволнованный, вышел. Кристина оглянулась на зеркало. Края дыры, заменявшей Эрику нос, трепетали от злости. Вцепившись в плечо Квинлана он уволок его вглубь темного сырого коридора, подальше от тонких стен и пустых кирпичей. В зобу Эрика клокотало. Эрик был в ярости. Он даже не сразу смог заговорить. – Сопляк… Свернуть бы ему шею. – И расстроить юную мадемуазель? Должен заметить, ничего предосудительного только что не произошло. Они всего лишь дети. Если ты собираешься забрать Кристину с собой, то почему бы не дать ей поиграть напоследок? – Как далеко зайдет эта игра? – Если зайдет далеко, ты свернешь ему шею. Хотя виконт такой милый молодой человек. Не думаю, что он позволит себе нечто предосудительное. Я не раз имел удовольствие с ним беседовать… – Удовольствие? – лицо Эрика исказилось от презрения и от надменной усмешки. Но, кажется, он немного успокоился. Невозмутимость кузена и то, что мадемуазель Дааэ, в сущности, не обещала виконту ничего (и даже улыбалась при мысли о разлуке!), усмирили его ярость. – Пожалуй, велю ей впредь видеться с ним только в Опере. Пусть поиграют, пока я думаю. Так началась эта странная игра. Рауль и Кристина играли комедию «влюбленые», не подозревая, что за существа являются свидетелями их хрупкого счастья. Чуть позже, желая удостовериться в искренности и добродетели Кристины, Эрик сказал ей, что собирается запереться у себя и как следует поработать. В ближайшие дни не следовало ни тревожить его, ни тревожиться о нем. Кристина сказала, что поняла. Эрик продолжил наблюдать. Разумеется, порой в поле их зрения попадали и другие обитатели Оперы. Так, например, в перерыве между репетициями балетной труппы Мэг Жири осторожно поинтересовалась у Сесиль Жамм, не видела ли та таинственного мсье Сенкьема. Что-то давно он не появлялся… Эрик долго смеялся и подтрунивал над Квинланом. – Когда уедем, забирай эту куколку с собой. Выстроим себе два замка: в одном мы с Кристиной, в другом – вы с малюткой Мэг! И каменный мост для вечерних прогулок. Квинлан тихо усмехался в ответ. Эрик не пропускал ни одной репетиции Кристины Дааэ. Однажды они с Квинланом слушали пение Кристины, стоя высоко на рабочих лесах над сценой. Мостки и переходы уходили в темноту и темные доски потолка едва виднелись. Все рабочие пока отдыхали за кулисами. Работа шла на сцене – репетировали «Фауста», сцену в темнице. Маргарита умирала, вверяя свою душу высшим силам. Получала прощение и отпущение всех грехов… Эрик и Квинлан стояли на хлипком и шатком мостке, лишь чуть придерживаясь за веревочные перила и к ним из светлой глубины сцены летел чистый голос Кристины. – Вот – сейчас, – прошептал Эрик. – Слышишь? Чувствуешь? Он протянул руку над пропастью. Длинные пальцы его слегка подрагивали, словно соединенные с невидимыми нитями. С тонкими, едва видимыми нитями света, проникающими с этот горний мрак со сцены. Голос Кристины Дааэ, словно повинуясь жесту мастера, и сам взмыл вверх, воспарил на зыбком, нежном свете. Кристина ли была послушной марионеткой своего Ангела, или же Эрик оказался так крепко привязан к этому недолговечному, но прелестному существу? «Слышишь?» – раздался уже в голове Квинлана ангельский голос Эрика. Голос души и сердца, поющий о рае, отвечающий на призыв умирающей Маргариты, успокаивающий и убаюкивающий ее… Этот же ангельский голос слышала сейчас и Кристина – он дарил ей силы и вдохновение. Квинлан закрыл глаза. Если рай и существовал, то для него был закрыт навсегда. Почему бы не подслушать у дверной скважины. Он почувствовал прикосновение сознания Эрика к своему. Эрик был счастлив. То был истинный миг полного счастья, когда он принял то, что больше не один такой в своем роде, когда он чувствовал, насколько прекрасна и совершенна Кристина – именно сейчас, благодаря его урокам – и верил, что она последует за ним, в какой бы мрак он не канул. Квинлану не хотелось скрывать от Эрика свои мысли и эмоции. И он не стал скрывать. Мгновение спустя он почувствовал, как изменились чувства Эрика. Рука, простертая над пропастью, сжалась в кулак, а затем – вновь расслабленная – легла на веревку перил. – Что это было? Что ты мне только что показал?.. – А как ты думаешь? – Эти существа – и есть патриархи? Патриархи были ужасны, Квинлан знал это. Тела их еще сохраняли подобие человеческих лишь потому, что внутри них были человеческие кости. Искажено было все, что могло исказиться – холодная, бледно-желтая кожа обвисла складками, носы провалились, уши либо скукожились, либо заострились. Благородство породы было явным – удлинившиеся пальцы, налившиеся багровым цветом ступни и кисти. И рыхлые крупные зобы. Большую часть времени патриархи пребывали в полусне – не осталось в этом мире ничего, что было бы им интересно, а со слугами они общались телепатически. Обнаженные, отдыхали они в осклизлых нишах каменных стен. – Один из них – мой отец? Так? – Так. Не нравится? – Ублюдок… – поцедил Эрик. – Вот и ты это сказал. – Что у тебя в голове? Чего ты сам добиваешься? – Я пока не считаю необходимым посвящать тебя в мои жизненные планы… – Да чтоб ты провалился, Квинлан! Что тебе надо от меня? Если просто сопроводить к ним, то как-то странно ты себя ведешь. Для простого конвоира. – Я не простой конвоир, Эрик. И вот чего я на самом деле хочу. Я хочу, чтобы ты действительно хорошенько подумал, прежде чем отправляться туда. Обратной дороги уже не будет. – А у меня есть выбор? – Я думал, ты достаточно умен, чтобы понять намеки, которые я дал при первом разговоре. – Поверь, я понял! Но я сейчас о другом. Каков мой выбор? Прожить остаток жизни в этом подвале, похоронив вместе с собой и Кристину. – Ошибка, дорогой кузен. У тебя впереди не остаток, а вся жизнь. И, если тебе интересно мое мнение, хоронить вместе с собой мадемуазель Дааэ не стоит. Это просто жестоко. В глазах Эрика блеснули привычные ему злость и обида. У него отняли миг упоения счастьем, как игрушку – у ребенка. Квинлан поспешил продолжить: – Легче всего было бы описать тебе, как все будет прекрасно, когда ты покинешь Оперу. Но я не хочу лгать. Ты рос среди людей – с самого начала своей жизни. Ты был человеком, несмотря на физические различия. – Я не человек! И само человечество дало мне это понять. Объяснило не один и не два раза. Пойдем, кузен. Они спустились в дом Эрика. Квинлан, оставшись ненадолго в одиночестве в гостевой комнате, спокойно проверял, не забыл ли он чего-то – трость, часы, плащ, шляпа… На поверхности еще не стемнело. Эрик ведь позволит ему воспользоваться своими запасами грима? В том, что Эрик, сдержав нечеловеческим усилием первый звериный приступ ярости, теперь выставит его вон, Квинлан не сомневался. Когда Эрик вошел, губы его кривились в усмешке. – Простите, дорогой кузен, но я вынужден просить оставить меня. Я поеду с тобой! – тут же добавил он серьезно. – Я не так глуп, чтобы отказываться жить среди себе подобных. Жить и работать как мне вздумается. Но у меня остались еще дела в театре и завершить я их хочу в одиночестве. Приходи на «Фауста» – уверяю, Кристина стоит того! Дождись окончания представления – и мы отправимся к патриархам. Все трое. Ясно? – Предельно ясно, дорогой кузен. Разрешите воспользоваться вашими запасами грима? – Прошу пользоваться без стеснения. Все необходимое – в верхнем ящике трюмо. Целая палитра. Выйдешь через комнату пыток – с этой стороны путь совершенно безопасен. Можешь не запирать за собой. И не беспокой меня, я действительно буду занят.