Большая Медведица

      Клубившаяся в хате пыль в очередной раз чуть не вызвала у мужчины приступ кашля, который он сдержал, сделав медленный выдох и сглотнув слюну – это действие, как ему думается, уберегло его персону от обнаружения со стороны спящей женщины. Та лежала не шевелясь как и прежде, повернув голову к стене, будто укрываясь от утренних солнечных лучей, бьющих через мутное стекло маленького окошка. Второй джентльмен только рад: так он не видит её лица и может заставить себя оставаться в комнате намного дольше.       При кажущимся внешнем спокойствии он был весь в напряжении, сотрясаемый мелкой дрожью внутренней тревоги; руки он сжимал в крепкий замок до белизны костяшек, на которых проступила тонкая сеть сосудов, а дальше по большим кистям и запястьям ползли вдутые вены, словно полноводные реки. Лицо его выражало туманную задумчивость, взор опущен, лоб прорезает глубокая морщина, ещё сильнее выделяя и без того большие надбровные дуги. Широкие плечи сутулы: на них лежит тяжелым грузом страшная ноша, которая с течением лет стала почти осязаемой.       Мужчина опять вздыхает, естественно, как можно тише и незаметнее, и смотрит на наручные часы, сообщающие ему о скором приближении большой стрелки к цифре восемь.       Около шести, на рассвете, он встречает на ступенях хаты изнеможённую Дуняшу с серым безжизненным лицом, еле передвигающую ноги куда-то в противоположную сторону от кладбища; какое-то время раздумывает, не пойти ли ему за ней, а когда всё-таки решился – её и след простыл. Тогда он топчется у двери, ежась от холода, поджидая Дубровскую, так и не удосужившуюся вернуться.       Из хаты не доносится ни звука, как бы мужчина ни прижимал ухо к замочной скважине, и это побуждает его приотворить дверь лишь на минуточку, - и вот он сидит на стуле уже почти два часа, ожидая невесть чего.       Страх накатывает волнами, то подступая к горлу, то ускользая обратно. Мысленно наградив себя пощёчиной, он снова поднимает глаза на спящую Кейт Уолкер. Он впервые видит её так близко после долгой разлуки, кажущейся бездонной пропастью; вот она – та, ради которой вопреки страху перед Полковником и военными он ступил на забытые земли в опасной близости к Адамырь-1, снящейся ему в кошмарах.       «Всё, хватит», - говорит он себе, - «надо уходить, пока она не проснулась», но неведомая сила припечатывает мужчину к стулу, приклеивает его ботинки к полу и парализует всё тело – в итоге он не может сдвинуться ни на дюйм, лишь грудь раздувается от следующего вздоха и опускаются глаза, не заметившие едва дрогнувшее плечо американки.       Не могли они увидеть и другого – не моргающего взора женщины, что смотрела на ровные полосы деревянных жил цельного бруса, составляющего стену. Если бы мужчина был более внимателен, заметил бы как неровно её дыхание, как поверхностно и сбивчиво. Мисс Уолкер не спала – она рыдала, до боли прикусив язык. Её глаза оставались почти сухими, в то время как сердце стонало и обливалось кровью от понимая: издай она хоть звук, и он трусливо убежит, погребя все надежды на их будущее.       Кейт не знает, что делать. Кейт трусливо притворяется спящей, как маленький ребенок.       С улицы доносятся неясные голоса и тут же смолкают; похоже, второй джентльмен не расслышал их, потому как с его стороны не последовало никакой реакции. Вероятно, это кто-то из группы встретил Дуняшу и спрашивал её о здоровье американки или местонахождении мужчины.       Образ дочери проводника прошлого перехода вспыхнул в памяти мисс Уолкер с неожиданной силой; она видела её совсем недавно, когда только открыла глаза, разбуженная аккуратными прикосновениями. Дубровская без объяснений приступила к смене повязки на теле женщины, и Кейт туманно скользила взглядом по склонившейся над ней девушке.       «Дура», - бубнила та, заметив её внимание, - «Никакой ты не юкол. Уж тем более по духу. Юколы прошлое не забывают, никогда, а ты… вот духи злятся на тебя. Они не любят, когда что-то забыто, ясно тебе?».       Женщина ничего не отвечает и просто смотрит; смотрит и сейчас в глухую стену, толстую, чёрную, давящую своей мощью. Действительно, юколы берегут своё прошлое, каким бы оно ни было, а не оставляют его постыдной ошибкой, мысли о которой открывают старые раны.       В ушах звоном разносится крик заплаканной матери.       Кейт не выдерживает: её тело сковывают железные кольца, и она невольно вздрагивает, стряхивая с себя наваждение и слыша, конечно, быстрые широкие шаги – своеобразная капитуляция с поля, где не было ещё боя.       - Стой, - вырывается у неё емкое слово, метко бьющее и сражающее наповал – это её выстрел в спину, подлый, но необходимый.       Мужчина замирает у самой двери и не смотрит в сторону «врага», он мужественно принимает поражение и готовится толи к смерти, толи к пыткам.       Он слышит, как осторожно она поднимается с постели и крадучись ступает в его сторону, будто подходит к опасному редкому зверю; она же видит его напряженную спину, вид которой поднимает тени ушедших дней. Мужчина касается ручки двери, и Кейт спешит дотронуться до его плеча, ласково и нежно, но вместе с тем уверенно и неотвратимо, окончательно убеждая остаться.       - Привет, - говорит она, но держать ровно голос не получается, и всё летит в тартарары.       Женщина утыкается лицом в плечо дорогого человека, чувствуя запах дублёнки и кожи. Она обходит мужчину, её руки скользят вверх к его шеи и сходятся на седом затылке, заключив в объятия такое далёкое и такое родное, что Кейт чувствует себя исследователем бескрайнего космоса – миров за миллиарды километров, с жизнью, но другой – планет прекрасных, но чужих. С явлением кого-то с Земли, душа заполняется тёплым чувством, словно горит внутри негаснущее Солнце или пламя в топке локомотива.       Большие руки в ответ обхватывают её тело, прижимая к себе, но не сильно: мужчина помнит о её ране. Кейт хочется отдать ему это солнце, горящее в ней, вложить в его грудь некое «сердце», где было бы без слов объяснено, как сильно она его любит и как всегда любила. Загадка отчего-то не решается. Где искать «заводник» для этого «поезда», где найти ключ? Как верно расставить шестеренки, как запустить механизм? Какой код ввести в панель управления? Куда звонить? Куда бежать? Кого искать?..       - Привет, - отвечает он спустя вечность.       Женщина шумно хлюпает носом, зная, как это его умилит, и точно – он урчит и гладит её по спине. Умиротворённая пауза является на самом деле затишьем перед бурей, о которой мисс Уолкер также всё известно.       - Прости меня! – Восклицает он горько, отстранившись от неё и уходя в дальний угол комнаты, как можно дальше, - Прости меня, пожалуйста. Я не должен был… о чём я только думал!       - Нет, всё хорошо, я понимаю… - успокаивает его женщина, но он уже вошёл в процесс самобичевания, пресечь который было непросто.       - Прости меня! Прости! Это всё из-за меня.       - Прекрати извинятся, ты ни в чём не виноват, - продолжает убеждать его Кейт, внезапно утратив способность выискивать нужные слова в спорах.       - Нет, виноват! Я предал всё, что мне было дорого, и чуть не потерял самое ценное – тебя. Ты чуть не погибла из-за меня!       - О чём ты? – Насторожилась мисс Уолкер.       В страшном исступлении он отшагивает в сторону, будто заваливаясь, натыкается на стол, чуть не сбивает глиняные миски и хватается за спинку стула. Кейт умоляет его сесть, и он не сразу повинуется: сначала убеждается, что она села на постель и готова слушать. Тогда он тяжело опускается на стул, приняв позу, похожую на ту, когда исповедовался Кантену, и приступает к рассказу – истории собственной жизни, во многом пока остающейся тайной для мисс Уолкер.       Начал он с того, что отец его – лётчик, – награждённый орденом за отвагу, прошёл всю Отечественную войну, но по воле глупого случая, погиб на учениях спустя несколько лет, выполняя фигуру высшего пилотажа. Они с матерью остались вдвоём, жили на пенсию, предоставляемую государством и на невысокую заработную плату рентгенолога. Через ещё пару лет (сам мужчина тогда был ещё маленьким мальчиком) к ним в дом начал всё чаще заходить бывший сослуживец отца, человек с круглым красным лицом по фамилии, кажется, Терентьев, но мужчина точно не помнит. Он долгое время ухаживал за матерью, и ранней осенью шестьдесят первого года маленькую семью потрясло объявление – они переезжают далеко на восток, к самому побережью, где будут жить все вместе.       - Я тогда ничего не понял – глупый был, всё донимал мать капризами. Переезжать мне очень не хотелось, но мать была непреклонна, и вскоре мы отправились на холодный северо-восток, к самому Тихому океану, - поднял задумчивый взор мужчина.       Земли бедные растительностью, но богатые и прекрасные по-своему, сначала вызвали отторжение, а после крепко вросли в сердце и уже не отпускали своей суровой романтикой. Мужчина искренне полюбил свою новую малую родину – посёлок Гатым, где располагалась секретная военная база, пресловутый Адамырь-1. В те годы, ныне принадлежащие Яхастану земли, входили в состав одной большой страны, следовательно, и база принадлежала русским.       Её расположение и возникновение не случайны: находясь меж двух сопок вблизи моря, на самом краю континента, она устрашала не только хранившемся под землёй оружием, но и направленностью ракет в сторону идеологического врага, противника в холодной войне – Соединённых Штатов.       У мужчины выступил холодный пот на висках и лбу, когда он, перейдя на осторожный шёпот, говорил, что некий Объект «А» - система складов и туннелей в недрах земной тверди, о котором ходили разные жуткие слухи, по некоторым непроверенным данным содержал в себе столько единиц ядерного вооружения, что вполне можно было бы снести всю западную часть Североамериканского континента.       - Терентьев был на тот момент офицером, - продолжал компаньон детектива, - таким как он было позволено не жить всё время в казармах, а поселиться в городке, что он и сделал. Мать устроилась в местную больницу, а мне и ещё нескольким ребятам приходилось ездить в школу за двадцать километров. Часть дороги шла по побережью, и мы видели корабли в порту, большие и маленькие – все военные, и я мечтал хоть раз поглядеть на них поближе. До чего они были хороши! Все мальчишки мечтали стать космонавтами, а я вот кораблестроителем.       Кейт улыбнулась, и он не смог не улыбнуться в ответ, пусть улыбка не задержалась на его губах надолго.       - Да, не всем мечтам суждено сбываться, - оборвал он печальную повесть и вернулся к описанию базы.       Нечего говорить, что секретность Адамырь-1 не шла ни в какое сравнение с другими складами военной техники: её охранял авиаполк с воздуха, танковый батальон с земли, и это не считая зенитчиков и артиллеристов; под наблюдением моряков ближние воды Тихого океана. Однако при всём «винегрете», гражданские местные жители знали не больше, чем следовало бы, также как и рядовые солдаты. Что касается «верхушки» - она была сплошь забита идеалистами – людьми, свято верящими в чёткое разделение мира на добро и зло, чёрное и белое, социализм и капитализм.       К последним, казалось, принадлежал и Терентьев, женившийся в итоге на матери второго джентльмена, не замечая, как его возлюбленная чахнет в суровой тундре.       - Я уважал его, как человека, ведь он был не плохой и любил мать… как-то по-своему, - вспоминает мужчина. – Меня он тоже, кажется, любил. Во всяком случае, я так думал, потому что он подсуетился на счёт моей воинской службы, и мне не пришлось никуда ехать – служил прямо здесь, на базе. Потом хотел в другом городе в институт поступать – не вышло, мать совсем была плоха, и я кое-как закончил Горный ВУЗ, что был поблизости. Был в помощниках у инженеров, раздумывал, не пойти ли обратно в военные… Не знал толком, чего хотел. В большой город, наверное, к таким же молодым, как и я. Осточертел мне тогда этот север! Я бы и уехал, если бы не мама. Ей всё советовали съездить на курорт, и Терентьев с большим трудом достал путёвки.       - Не в Аралабад ли? – Усмехнулась мисс Уолкер.       - А? Нет. Тот курорт был ближе… - мужчина внезапно помрачнел и осунулся, - Там-то всё и началось.       - Что именно?       - Я поехал вместе с матерью, конечно, и в то утро завтракал в одиночестве, так как она есть отказалась. Столовая была полупустая, и я отсел подальше, чтобы не привлекать внимания. Но буквально сразу ко мне подошёл человек, спрашивая какую-то ерунду, я ответил, и он признал во мне какого-то своего давнего знакомого, болтал так, что и не переубедить. Только после грубости, он, наконец, понял, что обознался и решил загладить свою вину, угостив меня выпивкой вечером. Мне было так скучно, что я согласился.       Следует заметить, что человек не обманул мужчину и в самом деле вечером того же дня ждал его у бара с бутылкой хорошего коньяка, по виду зарубежного. Неловкость и настороженность пропали после нескольких рюмок, - и вот мужчины уже закадычные друзья, рассказывают друг другу армейские истории. Удивительно, как много общего находится между ними.       - Благо, мне тогда хватило ума не выбалтывать всё о Адамырь-1, а знал я достаточно – инженерам ведь помогал, был в курсе многих складов под землёй. Он выведывал невзначай как бы, исподтишка, вопросы разные задавал, вроде невинные, просто беседу поддержать, а на самом деле всё про базу. Я, разумеется, ему ничего конкретного не сказал, а он тогда и говорит: знаешь, мол, откуда коньяк – из Европы. В Европе, говорит, хорошо, всё есть, а здесь ничего нет: ни еды, ни одежды, ни развлечений, ни карьеры, ни перспектив – ничего. Вот я уши и развесил. Плёл мне про сладкую жизнь, про свободу, про равенство. Мир, где полки ломятся от товаров, а людям позволено делать всё, что хочется – разве не здорово? Воодушевлённый рассказами человека, мужчина вместе с матерью возвращается домой в посёлок и сразу узнаёт печальную весть: при странных обстоятельствах скончался начальник базы – застрелился в своём же кабинете, запершись за бронированной дверью. В шутку поговаривали, что ему, якобы, пришла срочная телеграмма из Америки с точными координатами Адамырь-1 и припиской: «Поздравляем с успешной службой и процветанием базы».       Чуть раньше самоубийства начальника на службу заступил известный всем Полковник, который тогда имел звание значительно ниже и ничем не выделялся среди таких же военнослужащих.       Впрочем, очень быстро он обрёл какую-то таинственную репутацию в узких кругах: его знал каждый солдат, при том никто не мог дать точной характеристики ни его характера, ни привычек, ни увлечений. Близких товарищей у него не было, но и в одиночестве его редко видели.       Таинственный будущий полковник, конечно, будоражил воображение всех и каждого: одни связывали его появление со смертью начальника, другие шептались, что он подосланный член КГБ.       Так это было или нет – никто не знает, однако Терентьев ходил мрачный и молчаливый, то внимательно разглядывал сослуживцев, то уходил гулять на окраины посёлка, где его тучную фигуру наблюдал на тот момент молодой мужчина.       Съедаемый совестью и испуганный общей истерией, второй джентльмен рассказал Терентьеву о человеке, который говорил с ним на курорте. Терентьев побледнел. Даже никогда не сходящий с его пухлых щёк румянец куда-то подевался, уступив место мертвенно-зелёным оттенкам. Он ушёл, так ничего и не ответив мужчине, и тот перепугался ни на шутку, ожидая страшной кары за свой проступок – тюрьмы, расстрела или, чего хуже, расстрела не только его самого… Теперь на нём стояло клеймо предателя.       - На самом деле Полковник не был связан с «конторой», но тогда это выглядело правдоподобно, - пояснил компаньон детектива, - Мне думается, что и начальник застрелился вовсе не из-за мифической телеграммы, да и человек на курорте был не шпионом, а любопытным дураком, впечатлённым Западом, где никогда не был. Но все ещё только и тряслись, как бы в «трубу не вылететь». Ну, ты понимаешь… в виде пепла… Хотя эти времена частично прошли, многие, в частности Терентьев, хорошо их помнили. Вот он и решил скорее бежать, пока начальство не пронюхало о моём «подвиге».       Бегство планировалось тщательно и скрупулёзно, шаг за шагом, крайне осторожно, чтобы не вызвать и намёка на подозрение. Терентьев сделал необходимые бумаги под страхом собственной свёрнутой шеи и продумал план наиболее безопасной эмиграции для начала в нейтральную Швецию, где у него уже имелись знакомые «Невозвращенцы», которых обратно на Родину заманит только прилёт инопланетян.       - Увы, мать не пережила ещё одной миграции. Она скончалась, не доехав всего несколько сотен километров до желаемой прекрасной жизни, которой, как оказалось, не существовало. Я путешествовал по Европе, надеясь найти ту сказочную жизнь, о которой мне рассказывал человек на курорте, и нашёл её в лице одной женщины – прекрасной, особенной, не похожей ни на одну другую. Вместе мы объездили уйму стран, посетили Париж, Венецию, Рим, Лондон – города, красота которых была мне в новинку после пустынности Гатыма. После я уехал за ней в Америку, счастливый и влюблённый, женился, взял её фамилию, чтобы из толпы не выделяться; там у нас родилась замечательная дочь.       Мужчина поднимает на мисс Уолкер взгляд, и видит, как та сидит, подобрав под себя ноги и закрыв холодной ладонью рот; её образ полон немого страдания и одновременного примирения с невероятной судьбой, похожей на крепкий замысловатый морской узел.       Он сжимает кулаки так сильно, что на ладонях остаются багровые отметины.       - Не вышло из меня американца, - горькое сожаление звучит в его голосе, - не под это заточен был, как говорится. Как ни крути, а человек я был советский и к капитализму совсем неприученный; не было у меня железной хватки предпринимателя, не мог я стать ни бизнесменом, ни политиком. Всё, что у меня было – рабочие руки, да невесть какие знания… Заработать толком не мог, а тут ещё и тоска по родным местам заела, всю душу вынула, но возвращение равносильно самоубийству. Я частенько вспоминал о российской тундре, рассказывал тебе, чтобы хоть как-то унять боль.       Женщина повела плечом, и мужчина замолк, ожидая какой-нибудь реплики с её стороны, но она долго собиралась с мыслями, вспоминая что-то, а затем выдала с жутким акцентом на русском: «Кто умеет так реветь? Лишь рассерженный медведь!», чем вызвала искренний хрипловатый смех у второго джентльмена, который с каждым коротким вдохом и выдохом, слышал, как трескается огромная стена, возведенная им самим между двумя беглецами от тягот ломанной жизни, такими разными и такими похожими – отцом и дочерью.       - Мама запрещала тебе, я помню. Вы всё время ругались из-за каких-то пустяков, пока не развелись и ты вдруг не уехал, - говорила тихо мисс Уолкер.       - Прости меня! – В очередной раз извиняется мужчина, накрыв лицо большими руками.       Он кается ей ещё долго, желая знать наверняка, не испытывает ли она к нему ненависти, и Кейт долго доказывает обратное, приводя множество аргументов, сложенных из светлых воспоминаний детства, о их затяжных прогулках в парке или поедании мороженого в кафе. Мистер Уолкер немного успокаивается и переходит к самому важному – эпизоду, связанному с Полковником.       Возвращение на родину, конечно, предопределило падение «железного занавеса» и развала Великой Державы – всё это вмиг стало частью истории и не более того; время безжалостно уничтожило не только утопию людских мыслей, но и напрочь перечеркнуло попытки достигнуть «светлого будущего».       Какое-то время мужчина жил в городе, откуда они с матерью уехали ещё в самом начале его жизни. Однако ноги сами принесли его в Гатым, откуда была увезена вся военная техника. Базы Адамырь-1 больше не существовало, служащих и рабочих расформировали, жителей переселили в другие посёлки. Собственно, Яхастан, объявив о своей независимости, как и ещё несколько территорий, стал отдельным маленьким государством с выходом к водам Тихого океана.       Наткнувшись на пограничников там, где границы раньше не было, мистер Уолкер, в прошлом имеющий фамилию Волков, бредёт обратно по дороге и в пути встречает Полковника, который узнаёт его и предлагает подзаработать.       - Он думал, что из базы увезено далеко не всё оружие, что так называемые ракеты «Пионер» всё ещё находятся где-то глубоко под землёй, спрятанные стараниями инженеров так, чтобы ни одна крыса, как он сам говорил, не пролезла. Найдя и продав их, можно выручить хорошие деньги. Сеть секретных туннелей была запутана, так что его предположение не безосновательны. Я знал чертежи и неплохо ориентировался и мог бы помочь ему. Не смотри так на меня – да, и здесь я грешен! – опять повёлся на песню о богатой жизни. Но я вспоминал и о тебе с мамой: как бы вы зажили, получив от меня миллион наличных, а? Твоя мать всё мечтала о роскоши, которой я не мог ей дать, и, наконец, обрела бы её! Но… был ряд сложностей.       - Постой, дай угадаю, - обретала Кейт былую уверенность, - правительству Яхастана не очень нравилась эта затея.       - Верно. Полковник, разумеется, не мог просто так сказать, что под землёй может находиться бомба, иначе это всколыхнуло бы волну таких же мародёров, вот он и вертелся, как уж на сковородке, выдумывая всяческие предлоги проведения работ в Гатыме. Яхастан же вёл политику возвращения к самобытной культуре местных жителей и избавления от всего советского. Они не хотели появления русских военных на своей территории и слушать ничего не хотели о какой-то там бывшей официально пустующий базе.       Более того, - продолжал мужчина, - побережье сразу облюбовали для размножения снежные страусы, которые зарывали там в песок свои яйца и высиживали их подолгу, как в гнёздах. Птицы эти, оказывается, краснокнижные, вот правительство Яхастана и встало на их защиту, объявив территорию заповедной и оградив к ней все пути. «Никаких работ, никакой техники» - говорилось в официальном отказе.       - И что же Полковник? – Изогнула бровь Кейт.       - Идти напролом он не мог, ругаться тоже. «Заповедник», - отвечало ему руководство, тогда он и задумал как-то избавиться для начала от этих страусов, чтобы территория больше не была заповедной. Выведал, что они мигрируют из Сибири каждые двадцать лет, а вместе с ними и юколы. Ну, а дальше предположить тебе будет не сложно.       Кейт вскакивает с постели и отворачивается к окну – она в негодовании и ужасе, каких не знала прежде.       - Зачем же им нужна я?       - Потому что я в последний момент отказался в этом участвовать и сорвал Полковнику операцию, поставив его под удар. Он клялся прикончить меня, а затем перестрелять всех кочевников и их птиц. Мы сцепились, но кровопролитие пресёк Молотов – воспитанник этого гада. Полковник, конечно, выставил меня сволочью, а я пользуясь моментом, ускользнул. Укатил в Сибирь, прятался по разным сёлам, и что я слышу в один прекрасный день от селян – твоё имя! Если бы я только знал… но откуда? Господи, да я и подумать не мог, что ты вдруг окажешься здесь! Да ещё и полезешь в самое пекло! Это совершенно невероятно! Я пытался остановить тебя, но где там! Мы вдвоём с Кантеном еле-еле поспевали за тобой.       - Вдвоём с Кантеном? Следил за мной всё это время? Почему же ты не дал о себе знать раньше?! – Естественно возмущается Кейт.       - А ты бы хотела видеть меня?! – Вскакивает теперь он, зардевшись и пыхтя. – Ты даже ни разу не упомянула обо мне, ни слова не сказала даже этому железному клоуну! Разве ты не обижена на меня за всё, что я сделал?       - Да, - коротко и чётко произносит мисс Уолкер, - но это не значит, что я не люблю тебя.       Мужчина молчал, буравя женщину стальным холодным взором, чтобы в итоге произнести:       - Ты едешь в Нью-Йорк.       - Что? Нет! – Вспыхивает Кейт и хочет остановить его, когда он идёт к двери.       - Погуляла немного и хватит. Я не собираюсь больше рисковать твоей жизнь.       - Ты не рискуешь. И возвращается мне или нет - мне решать.       - Нет, это мне решать!       - С какой стати?!       - Это не обсуждается! – Рявкает он, оглушая женщину неожиданно громким басом, какой частенько применял против её матери.       Пока Кейт в ступоре, он хватает её за локоть и размашистым жестом толкает хлипкую дверь, которая чуть не слетает с петель от его гнева. От мощного толчка отлетает в сторону и бьётся о косяк прибежавший на крики Оскар и попавший под «горячую руку».       Мистер Уолкер орёт спешащему к ним Кантену, чтобы тот набирал номер Марсона, флегматично пропуская мимо ушей все молитвы женщины, призванные растопить его сердце и подарить ей ту сладкую свободу, о которой мечтал когда-то он сам, глядя на величественные и непоколебимые корабли в военном порту.