Парень его мечты

      POV Андрей Жданов.       Кольку удалось привести в божеский вид довольно быстро. Стоило дать ему немного воды с капелькой марганцовки, как из него все выпитое полезло обратно, главное было вовремя подносить ему стакан с водой и заставлять ее пить. Ну, а остальное было делом техники.       — Давай, принимай душ, можешь даже почистить зубы, держи разовую щетку. Вот здесь полотенце. За собой чтобы все убрал и пол вытер, Катюха тебе не уборщица. И на свободу с чистой совестью. — я вышел из ванной. — Кать, кто звонил?       — Еду привезли, и цветы. Цветы поставила в вазу. А еды на всех не хватит, — грустно сказала Катюша. Я знал, что не провизии ей жалко, а вечера вдвоем, без посторонних. Мне тоже было жаль нашего нарушенного уединения. Но что поделать, дружба — это понятие круглосуточное.       — Хватит еды! — вскочил Ромка. — Обязательно хватит, мы с собой принесли.       Пока Малина доставал из своего портфеля нарезку, фрукты и салаты, Катюня грустно кивала головой и сразу раскладывала все на тарелки, но стоило шотландцу «Bruichladdich Octomore Scottish Barley»* высунуть свою серебристую головку на свет божий, как Катя встряхнула волосами и прищурилась и так на меня посмотрела, что мне самому до ужаса захотелось разогнать всю эту шарашкину контору и остаться вдвоем с моей девочкой.       — Андрей Павлович, позвольте вас на пару слов наедине, если это, конечно, никак не обидит вашего верного вассала.       — Обидит, без сомнения обидит! Где больше двух, говорят вслух, — Ромка сразу почуял штормовое предупреждение и сам пошел в атаку.       — Ромка, а ты уверен, что хочешь услышать то, что Катя сейчас говорить будет? — мне стало смешно. Мне даже захотелось, чтобы Катюха сама поставила на место Малину, расположившегося в ее доме так по-хозяйски.       — Уверен, Палыч! Еще как уверен. Если Катеньку что-то не устраивает, так пусть и говорит открыто, прямо в глаза.       — Кать, и что ты решила?       — Могу и прямо в глаза. Роман, это мой дом. Когда тебе было плохо, тебя приняли в нем без разговоров, несмотря на то, что часы показывали пять утра. Сейчас плохо Кольке, и мы его тоже принимаем. Но это не значит, что ты или Зорькин, или еще кто-то может считать мою квартиру баром или притоном и забегать сюда даже без звонка, чтобы распить рюмку-другую. Это мой дом — моя крепость. Я понятно говорю?       — Че-е-е-его? Твой дом? Твоя крепость? Эту квартиру снимал я, а платит за нее Анд…       — Ромио! — взревел я. — Не смей!       — Что не смей? — Малина уже завелся. — Палыч, твои девицы, это особая тема. Ты посмотри как быстренько Катерина Валерьевна села тебе на шею и ножки свесила. Меня никто так еще в угол не зажимал. Хотя я в этом спорте не новичок. А ты? Ты как тряпка! Еще Кирюшу не сбросил с шеи, а уже новый хомут на нее повесил?       — Ромка, уходи…       — Андрюша, не надо. Это твой друг, а таких, как я, по меткому выражению Романа Дмитриевича, у тебя еще будет немало. — Катенька подошла вплотную к Малине и презрительно глядя ему в глаза сказала: — Я обиделась бы на вас, господин Малиновский, если бы считала вас достойным моей обиды человеком.       — А что здесь происходит? — спросил вышедший из душа Зорькин, подслеповато сощурив глаза.       — Ничего, одевайся, мы уходим, — жестко и твердо сказала Катя.       — А меня ты спросила? — разозлился я. — Уходит она! Да кто тебя отпустит? Это мы с Николаем уходим на балкон. А у тебя Малина есть пять минут, чтобы помириться с Катей. Как ты это сделаешь, меня не касается, хоть лезгинку перед ней нагишом пляши, хоть поклоны земные ей бей, хоть бриллианты дари. А если не получится, и не простит тебя Катюша, так ты, Ромка, навсегда покинешь этот дом. Потому что Катя, это не очередная девица. Катя — это скорее всего, навсегда. Вот такой расклад получается. Ты мужик и за базар отвечать должен. Колька, пошли на балкон, расскажешь мне, что у тебя приключилось.       Видит Бог, я не подглядывал и не подслушивал, что там у Кати с Ромкой происходит, я внимательно слушал Зорькина, который неожиданно сказал мне такую вещь, что мне рыдать захотелось:       — Представляете, я три месяца бредил Викой, в Катькином компьютере не осталось ни одного не забитого ею пикселя. Я целовал ее фотографии и мечтал о том, чтобы хоть одним глазом когда-нибудь ее увидеть. И вот Урядов ведет меня в мой кабинет мимо бара, я вижу ее за стойкой и понимаю, что сейчас от восторга потеряю сознание, подхожу ближе, прохожу мимо… И ничего! Андрей Павлович, представляете? Ни-че-го! Ни жарко, ни холодно — ничего, пустое место, как будто я шел мимо манекена, а не живого человека. Виктория не отражает ничего! Ни одной эмоции. Единственное, что я почувствовал, так это то, что меня оценивают, вернее не меня, а одежду от «Алекса», и больше ей ничего и не нужно. Она как рентгеном просветила мои карманы и почему-то решила, что там есть чем поживиться, наверное из-за дорогого костюма… Встала, потянулась, как сытая кошка, демонстрируя мне свои выставленные на продажу прелести… И меня чуть не вырвало. Представляете?       — Представляю. Слушай, давай на «ты». Ты из-за этого напился? Потому что все твои мечты в одночасье рассыпались прахом?       — Нет! Не из-за этого. Ко мне зашел Роман Дмитриевич и повел в президентскую приемную. И я… я сгорел.       — То есть?       — Там сидела девушка, кажется Маша. И от нее шло такое тепло, такая материнская… Я не знаю, как объяснить. Вот вы… ты смотрел «Белое солнце пустыни»?       — Смотрел когда-то в детстве.       — Там Сухов писал письма своей Катерине Матвеевне. Помнишь?.. Нет?.. Такая в оранжевой кофте и платочке. Не помнишь? А я первое письмо так и вовсе назубок выучил: «А еще скажу вам, разлюбезная Катерина Матвевна, что являетесь вы мне, будто чистая лебедь, будто плывете себе, куда вам требуется, или по делу какому, даже сказать затрудняюсь… только дыхание у меня сдавливает от радости, будто из пушки кто в упор саданул»**. Вот и мне будто кто-то из пушки. Захотелось прислониться к Маше, как к печке, и больше никогда уже не мерзнуть. Как будто я ее уже нашел, свою тихую бухту. Вы понимаете меня? Ты понимаешь?       — Колька, боюсь, что ты ошибаешься. Маша тоже не тихая бухта, она скорее бурный океан.       — Ну и что? Зато океан теплый. Можно, конечно, и утонуть, но это ничего, я готов.       — А ты знаешь, что у нее есть сын?       — У Маши? Вот так я и знал, она просто не могла не быть матерью, понимаете?       Вот тут мне и захотелось прижать к себе Колькину голову и зареветь. Как верно он все разложил по своим местам. Вот Кира — и ничего, пусто, как мимо манекена, и одна мысль о женитьбе вызывает не просто отторжение, как там Колька сказал? Чуть не вырвало? Да-да, чуть не вырвало. А вот Катя… прислониться, как к печке, и больше никогда уже не мерзнуть. И ничего не страшно. Жениться так жениться, и даже с превеликим нашим удовольствием, стать отцом, так стать отцом… она не могла не быть матерью. Господи! Как все ясно и просто, как дважды два!       Из комнаты раздался смех, нет, даже не смех, а хохот, или даже не хохот — дикий гогот. Мы с Колькой бросились в дом. Картина, открывшаяся нам была не для глаз слабонервных: Малиновский в креативненьких носках, серых в алые сердечки, плавках и моем галстуке стоял над раковиной с откупоренной бутылкой из которой тоненькой струйкой вытекал виски прямо в сток, всем своим видом показывая при этом, что если в следующее мгновение Катя не остановит его руку, то у него случится инсульт, инфаркт, а может, он и вообще помрет. А Катюха при этом вытирала слезы от смеха и периодически хваталась за живот.       Увидев, что мы с Колькой тоже наблюдаем за его экзекуцией, Ромка перестал «растягивать удовольствие», а быстренько вылил остатки виски, надел джинсы, сорвал с себя мой галстук, натянул джемпер и злобно сказал:       — Если тебе и этого мало, то я уже и не знаю, чего еще сделать, чтобы ты меня простила.       — Я давно тебя простила.       — Как это? Когда?       — Да сразу же. Когда ты долго молчал, а потом от души сказал, что ты козел и что был неправ.       — Блииин! А для чего же я тогда тут полчаса и стриптиз показывал, и на коленях стоял, и обет безбрачия на целую неделю давал, и даже виски… мой любимый, между прочим, виски в раковину вылил, демонстрируя серьезность своего раскаяния? Почему ты сразу не сказала, что прощаешь?       — Я не стала мешать твоему бенефису. И потом… Ты так забавно танцуешь стриптиз и страдаешь, выливая виски, что…       — Палыч! Беги от Катюхи! Слышишь? Беги! Она садистка. Сейчас она меня на получасовое шоу раскрутила, а потом ты у нее в чем-нибудь провинишься и она вообще заставит тебя жениться на ней, иначе не простит.       — Ромио, а кто тебе сказал, что я восприму женитьбу на Кате, как наказание? А вдруг это для меня самая большая награда будет?       — У вас тут эпидемия? Вначале этот зеленый беспрерывно на Машке жениться хотел, теперь ты?       — Я? На Маше?       — Нет, на Алексе.       — А! Ну, тогда я «за», — рассмеялся я.       — Пора мне сваливать, а вдруг это заразно. — Ромка дико завращал глазами. — Колька, ладно Палыч кукукнулся, но ты! Ты знаешь, что у Машки ребенок?       — Уже знаю, — мечтательно заморгал Зорькин.       — И тебя даже это не остановило бы?       — Нет, конечно. Если мужчина любит женщину, он любит и ее ребенка.       — Во дурак-то! Ну, а то, что Машенька у нас не самого христианского поведения девица, тебя тоже не смущает? Я вот, например, тоже с ней спа… — раздался громкий хлопок, Ромка схватился за щеку, Колька за руку, которая, кажется пострадала от пощечины гораздо больше, чем лицо Малиновского.       — Будь ты мужчиной, ты никогда не стал бы хвастаться своими «победами» и втаптывать репутацию женщины в грязь! — Николай сейчас удивительно был похож на молодого задиристого петушка.       — Да я тебя по стенке размажу, — зарычал Ромио и двинулся на Кольку.       — Тогда и меня, — Катюха смело встала перед другом, — я тоже не считаю твое поведение и твой треп достойными мужика.       — Тогда и меня, — вздохнул я, вставая впереди Кати, — потому что я с ними согласен.       Ромка не был бы Ромкой, если бы не умел все переводить в шутку:       — Трое на одного, да? Справились, да? А сделать поправку на дурака? Слабо? Это вы все здесь хорошие и добрые со стажем, а я только-только на права сдал, я еще, можно сказать, вчерашний ученик. Так что? Давайте меня за это распнем? Я вот даже... Вот, смотрите, — он схватил белую бумажную салфетку и протянул руку с ней вперед, — выбрасываю белый флаг.       — Ромка, ну почему ты такое трепло? — Катя вздохнула. — Значит так, мальчики, запомните сами и передайте другим… В этот дом без звонка можно приходить только… Кто-то смотрел «Семнадцать мгновений весны»?       — Я! Я! — ответили мы с Колькой одновременно. Малина на всякий случай промолчал.       — Колька, ты назначаешься профессором Плейшнером. Запомни и передай другим — в этот дом без звонка и стука можно приходить только в том случае, если на открытом балконном окне справа будет стоять горшок с геранью. Во всех остальных случаях, явка для всех, кроме Андрея, провалена. И любой, кто войдет, автоматически попадет в лапы гестапо. А теперь мыть руки и к столу...