Парень его мечты

      POV Андрей Жданов.       Самолет авиакомпании «British A» вырулил на взлетную полосу, развернулся против ветра и начал свой разбег, чтобы взмыть над землей и как можно быстрее доставить нас с Катенькой, а заодно и остальных пассажиров, находящихся на борту, в London Heathrow Airport. Катюша зажмурилась, вжала голову в плечи и вцепилась ногтями в мою руку.       — Андрюшенька, миленький, родненький, я боюсь.       — Со мной? Боишься? Не может такого быть.       — Может! Я никогда не летала.       — А как же Германия?       — Я на поезде ездила, — Катюша чуть не плакала от страха. — С Белорусского вокзала… Иногда через Берлин, иногда через Линц, а однажды… — одна слезинка все же скатилась по ее щеке.       Пришлось срочно переключать ее внимание. А что такого? Во время взлета авиапассажир обязан быть пристегнут, кресло его должно находиться в вертикальном положении. Ну, мы и были пристегнуты, и кресла наши были в том положении, в каком и должны были быть, значит мы никаких правил не нарушали, а целовались мы там или я на ушко шептал своей любимой женщине какие-то интимные глупости, так это никого не касается. Мы же правил полета не нарушали, правда?       — Катенька, я тоже очень боюсь летать, только стараюсь не подавать вида. А это неправильно, так еще страшнее становится. Давай бояться вместе. Или лучше давай поможем друг другу преодолеть страх.       — Давай, — загорелись глаза у Катюхи. — А как?       — Я точно знаю, что если разговаривать все время, то и страшно не будет и время незаметно пролетит.       — Лучше бы я снотворное взяла. Спала бы сейчас и не тряслась от страха. Вот почему ты не дал мне таблетку выпить?       — Кать, ты же не эгоистка, правда? Да если бы ты сейчас спала, я бы один дрожал от страха. А так, когда ты рядом… — на самом деле у меня мелькала мысль дать ей снотворное или напоить хорошим коньяком, но я не стал этого делать, порывшись по интернету. А ну как Катюха все же беременная, и что тогда? Травить ребенка алкоголем или снотворным? Фиг вам, сами своих детей травите, если не жалко.       Наконец-то, моя девочка несколько расслабилась, да и самолет уже успел не только оторваться от земли, но и набрать вполне себе приличную высоту. Теперь можно было просто поболтать, отвлекая ее внимание от полета.       — Кать, ты лучше расскажи, как вы в четверг за мной ездили. А то мы обо всем уже поговорили, а эту историю стороной обошли, почему?       — Потому что вчера я тебя готова была убить за эту историю. Ты вспомни, каким тебя домой приволокли — дрова дровами! Ты же не только говорить не мог, ты вообще лыка не вязал. А сегодня нам не до историй было…       — Ну я же рассказал тебе сегодня о своем разговоре с Кирой, даже запись послушать дал.       — У тебя выбора не было. Если бы ты не рассказал, я не полетела бы с тобой в Лондон, — Катюха продемонстрировала мне свой маленький розовый язычок.       — Выбор, Катя, есть всегда, поэтому давай договоримся на берегу. У нас с тобой никогда не будет отношений, где один предъявляет другому ультиматум или один шантажирует другого.       — Андрюш, ты чего? Я же пошутила.       — Катенька, мне очень важно, чтобы ты поняла меня правильно, раз и навсегда. Четыре года я слышал одну и ту же фразу: «У тебя нет выбора… Или ты делаешь то-то и то-то, или я…». Дальше следовали все мыслимые и немыслимые для меня кары. Начиная от «не дам» и заканчивая разделом «Zimaletto». Поэтому даже шуток на эту тему я не понимаю. Мне сразу становится не смешно, а грустно и противно.       — Я все поняла, Андрюша. И ты, конечно же, прав. Глупая получилась шутка. Прости.       — Закрыли тему. Простил с удовольствием. Знаешь, я ведь вчера тоже понял, что никогда с тобой нельзя разговаривать глаголами повелительного наклонения, чего-чего, а этого в твоей жизни хватило. Ты никогда больше не услышишь от меня: дай, сделай, пойди, не одевай, не смей. Только в форме предложения или просьбы. Кать!       — А?       — Давай поцелуемся?!       — Давай! В знак примирения. — и Катюха решительно обняла меня.       Целовались мы долго, пока назойливый голос над ухом не начал перечислять напитки, которые не только имелись на борту самолета, но и предлагались нам на предмет дегустации. Я выбрал для себя джин-тоник, а Катенька-умница — апельсиново-морковный сок.       — Рассказывать?       — Рассказывай, если хочешь.       — Твой звонок раздался около половины двенадцатого, когда мальчики уже собрались уходить. Вначале я даже не поняла, что ты сказал, поняла только, что ты назюзюкался.       — Ромка, Жданов, кажется, напился. Ты понимаешь его пьяного? — спросила я у твоего дружка.       — Я его любого понимаю.       — Тогда переводи, — я сунула трубку Роману.       — Палыч, я ни черта не понял! — заорал Малина, немного послушав, что ты ему говорил. — Там есть кто-нибудь более трезвый?.. Вот пусть он мне и продиктует адрес… Кать, дай листок. — я сунула Роману листок и ручку, он записал что-то и передал листок мне, я прочла и онемела. — Вот отсюда надо его забрать. Поехали вместе, я помогу.       Колька прочел адрес из-за мой спины и усмехнулся: — Поехали втроем, нам по пути.       Всю дорогу мальчишки надо мной издевались, Ромка говорил, что отец напоил тебя, взял в плен, посадил под арест и теперь не выпускает, пока ты не напишешь кровью расписку, что женишься. А Колька, так и вовсе все границы приличия тогда перешел со своими шуточками. Представляешь, по версии Зорькина, вначале мама должна была откормить на убой, торжественно тебе поклясться, что и меня она научит готовить так же хорошо, потом отец должен был тебя подпоить, связать и, угрожая отстрелить тебе причинное место, заставить тебя подписать обязательство жениться на мне.       Так или иначе мальчики сходились в одном — на мне можно жениться только под дулом пистолета.       — Катюш, я надеюсь, что ты им не поверила?       — Я им? Да ни за что! Кто же в трезвом уме и твердой памяти не захочет жениться по доброй воле на такой умной, такой красивой, такой доброй…       — Такой сексуальной, такой маньячке, — добавил я уже со смехом.       — Маньячке? Жданов, кто бы говорил.       — Рассказывай дальше.       — Подъехали мы к дому, Ромка с Колькой пошли наверх, вынесли дрова. Зорькин пошел к себе, а Ромка, золотой человек, привез меня с поленом домой, и даже поднял дрова в квартиру. Вот и весь рассказ.       — Больше ничего?       — А что ты еще хотел?       — Не пытался Ромка согреть мою девочку вместо отсыревших дров?       — Не пытался. — Катенька засмеялась. — Теперь твоя очередь рассказывать.       — Что рассказывать?       — Ой, а глазенки-то бесстыжие такие честные, что я прямо-таки и поверила, будто ты дурачок и не понимаешь о чем тебя спрашивают! Ты чего к моим поехал?       — Не скажу! Хоть режь, хоть пили, не скажу!       — Ну и не надо, я у мамы сама разузнала все.       — Уже?       — Ага! Или ты думал, что маму волнует наш цейтнот? Она позвонила мне сегодня утром, спросила, как ты добрался, я ей ответила, что ты не добрался — тебя добрали.       — А потом спросила зачем я приезжал?       — Андрюшка, плохо ты знаешь мою маму. Если бы я спросила, она бы решила, что ты от меня что-то скрываешь, а поскольку я сделала вид, что сама в курсе дела, мама за милую душу, рассыпаясь в благодарностях и извинениях, сама мне всю информацию и рассекретила. Так что давай, рассказывай с чего это ты к моим поехал?       POV Катя Пушкарева.       Все я прекрасно знала. Мама еще с утра рассказала мне, что вчера вечером к ним приехал Андрей. Привез ей цветы, папе новый телевизор с большим экраном. Сказал, что за прекрасную работу в Питере, разоблачение махинаций и экономию больших средств для «Zimaletto», я получила огромные премиальные, что приехать я пока не могу, вот и попросила купить папе телевизор, чтобы ему футбол было смотреть комфортно. Да еще целую сумку продуктов принес. И не абы каких. Там и рыба красная, и икра, и мясо свежайшее, и коньяк для папы и фрукты, много разных фруктов.       — Ой, доченька, любит тебя Андрей Павлович. Очень любит! Это по всему видать. Кабы не любил, разве про нас с отцом подумал бы?       — Любит, мамочка. Я знаю, что любит. И я его очень люблю.       — А как с невестой-то его быть, детка?       — Как шантажировала, так и шантажирует, но ты, мамуля, не волнуйся, Андрюша уже придумал, что делать, и почти развязался с ней.       — Вот то-то и оно, что почти. Это как немножко беременная. Вроде, как немножко, а через девять месяцев уа-уа. Катенька, Адрей Павлович-то вчера папе твою фотографию показал. Представляешь?       — Какую? Где я парнем одета?       — Господь с тобой! Папа бы и его подстрелил, и меня, и за тобой в Ленинград сразу бы поехал. Нет-нет, вполне приличную. И платье у тебя там не короткое, и руки по локоть закрыты, только прическа и накрашена ты там.       Вот когда я поняла для чего Андрюшка мне фотосессию дома устроил дня три назад. Пригласил какого-то супер-дупер профи и несколько часов тот меня снимал в разных нарядах.       — И как папа? Проглотил?       — А куда он денется после пятой-то рюмки наливочки? Ох и хитер твой Андрей, ох и хитер. Он знаешь что отцу-то сказал?       — Что?       — Что у вас там в Петербурге какой-то трест-код.       — Что?       — Трест-код какой-то.       — Dress code, мамочка, дресс-код, так называемый кодекс одежды.       — Ну, не знаю. Факт тот, что Андрюша сказал папе, что без такой одежды и макияжа тебя просто не пропустили бы на предприятие.       — А что насчет очков и брекетов?       — Твой враль сказал, что брекеты тебе профессор по зубам велел снять иначе искривление десен начнется, а вместо очков носить контактные линзы тебе велел профессор по глазам.       — Так и сказал?       — Да, доченька. А папу нашего ты знаешь — если профессор сказал, значит, это не обсуждается. Но и папа над Андрюшей поработал как следует. Наливочка, она же коварная, пьется как компот, а убивает, как спирт. Хорошо еще, что когда Андрей стал рассказывать папе о том, как он тебя любит и как хочет от тебя детей, папа уже соображал не больше, чем сам рассказчик...