Horn Hell Ring

Услышав беспокойный голос матери, я не могу сказать, что сорвалась с места, паникуя и бросая все дела. Но мое сердце совершенно точно защемило, пропуская одинокие и болезненные удары. Отец давно уже ушел на пенсию, занимаясь теперь тем, что казалось ему полезным и важным, - он никогда не желал останавливаться на достигнутом, считая, что самое главное в жизни человека – саморазвитие. «Если однажды все бросишь, то быстро превратишься в животное, теряя все человеческое, тупея и утрачивая свою значимость» - так говорил этот человек, заставляя меня проводить бессонные ночи в размышлениях. Однако, несмотря на то, что свою профессию он оставил в прошлом, отец иногда возвращался обратно, в привычную и любимую им сферу, вновь становясь тем упрямым, требовательным и суровым креативным директором дома моды – Наоки О́но. Много лет назад, когда Япония – страна восходящего солнца – никак не мелькала в модных новостях всего мира, вместе с Иссей Мияки, мой отец заставил Европу узреть яркость красок, заключенную в нежных тканях и фигурах. Создатель и основатель одноименной компании Иссей Мияки был другом моего родителя: оба они выросли в Хиросиме, и оба потеряли кого-то во время ядерной бомбардировки города в одна тысяча девятьсот сорок пятом году войсками США. Они поддерживали друг друга в моменты отчаяния или неудач, подталкивали к созданию безумных идей и нарядов, вместе стояли до конца на первых показах, не сгибаясь под гнетом модных критиков, какие просто не могли поверить, что Япония, наконец, сделала шаг в подобную индустрию. Однако в девяносто седьмом году, получив от Иссей Мияки полное право на продолжение работы над созданием женской линии одежды, мой отец забросил разработку костюмов, выбирая своей основной задачей подготовку помещения, моделей, световых и музыкальных эффектом для показа. В две тысячи десятом году Наоки О́но вовсе ушел на покой, возвращаясь на родину, в уже восстановленную после бомбардировки Хиросиму. Уже уйдя на пенсию, отец имел все, чего можно желать. Он был женат, имел дом и дочь, даже работу, какую так сильно любил. Да, подготовка подиума для показа, наверное, заставляла сердце родителя попросту трепетать, чуть ли не размягчаясь от эстетики всего происходящего на вытянутой ровной площадке. Мать говорила, что, наблюдая за результатом своей работы, отец улыбался, тепло и по-доброму. А такой улыбки я никогда не видела на его лице, особенно по отношению ко мне. Подиум, световые огни, ритм для показа и возня за кулисами – все это было очень дорого Наоки О́но. И из-за всего этого наши с ним отношения никогда не были такими, как бывают в семье. Все это началось еще в детстве – отец всегда был строг и требователен, а я была всего лишь ребенком, чья капризность исчезла лишь со временем. Все родители желают хорошего будущего своим детям. Наоки О́но относился к числу тех людей, какие считали, что ты всего должен добиться сам, однако отец желал приобщить меня к своему прекрасному и стильному миру, полному трудностей и проблем. Он, возможно, мечтал однажды увидеть меня на подиуме, чтобы я тоже была частью их с матерью Вселенной – ведь мама смыслила в моде куда больше меня, вечно исправляя сочетание цветов или форм в моей одежде, являясь костюмером. Однако я почти что разгромила в пух и прах репутацию своих родителей, испортив модный показ, который, к счастью, не имел огромных масштабов. Да, мне стыдно за свою детскую капризность, да, я осознаю, почему с десяти лет меня воспитывали подобным образом, но все же… В отношении моего отца даже оправдание «Я была ребенком!» не действует. Наверное, именно из-за произошедшего в тот раз, Наоки О́но злится на меня, до сих пор не в состоянии простить прошлых ошибок. Хотелось бы сказать, что наше прошлое – это часть нас самих, но, если быть честным, этот момент своего детства я бы хотела изменить. Занимаясь прекрасными вещами, чью красоту я поняла только с возрастом, моя мать была доброй, милосердной и мягкосердечной, в отличие от отца. Мужчина же, имея дело с чем-то настолько эстетичным, живописным, ошеломляющим и невероятным, всегда оставался темпераментным и вовсе не милым. Он все выполнял точно, почти идеально, а потому требовал и от меня подобного, упрекая в любых недостатках. Однако, вероятно, от меня отец требовал особенно идеального исполнения – я всегда чувствовала, что он таит на меня обиду за произошедшее в детстве. Это не было отцовской местью, но он, словно учась на собственных ошибках, учил меня просчитывать все до мелочей, чтобы даже члены семьи не смогли испортить планов. Не могу сказать, что из-за своего сложного, холодного и сдержанного характера, какой частично передался и мне, отец не любил свою семью, но, вероятно, чувства со временем поостыли. Хотя мама продолжает говорить, что, кроме меня и моей жизни, Наоки О́но ничего не интересует. И с этим можно было согласиться – в мою жизнь родитель влезал постоянно, тыкая носом в ошибки и поучения. И все же, несмотря на все, что было между нами с отцом, я не имею права остаться безучастной, когда мать говорит, что его здоровье пошатнулось. Я знаю, почему она просит меня приехать, - чтобы вразумить его, попросить оставить неожиданно подвернувшуюся подготовку подиума для модного показа и подумать о собственном состоянии. Но я даже понятия не имею, как достучаться до отца. Он никогда не послушает меня, даже если я опущусь перед ним на колени. Однако и матери отказать я не могу, она все еще верит в теплые отношения между нами. Из-за всего этого, я только выхожу из полицейского участка, получив подпись Ямагата Саданару, разрешающую мне покинуть Намимори по семейным обстоятельствам, тут же натыкаясь взглядом на Тору Хаяси, щебечущего по телефону, вероятно, со своей девушкой. -Что, решаете, в какой цвет будете красить твои волосы сегодня вечером? – подкрадываясь со спины, заставляя парня дернуться, почти собираясь заехать мне по лицу кулаком, я только натянуто улыбаюсь подобной реакции. – Подбросишь до вокзала? -Вообще-то, я работаю, - словно в его руках недавно не было мобильного, отзывается Тору. Его лицо явно выглядит недовольно из-за моих вечных замечаний, касающихся его цвета волос. Наверное, именно я чаще всего встречаю в нем по утрам результаты экспериментов, пытаясь спрятать смех в кулак. -Тебе все равно патрулировать город, неужели так сложно подъехать к станции? – внутри Хаяси словно противоборствуют два человека, один из которых обиженный, а второй – мой друг, а после парень только махает рукой, как бы соглашаясь. – Если можешь, то поторопись, поезд отходит через пятнадцать минут. -Меня больше интересует, как ты собиралась успеть на высокоскоростной поезд, если бы я отказался тебя подвозить? – с неким ехидством или подозрением лукаво поинтересовался Тору, заводя двигатель. Он всегда подозревал, что в нашей «дружбе» есть скрытые мотивы. -Я верила в тебя. – я только пожала плечами, пристегиваясь. Хотя, думаю, в патрульном автомобиле можно было делать все, что душа пожелает, даже плясать на крыше, пускай это и чревато последствиями. – А еще в силу коротких маршрутов, за которые ты получил премию, а я – нет, но объезжали Намимори мы вместе, если ты не забыл, Хаяси. -Знаешь, в тот раз мы не все переулки зафиксировали, я нашел еще парочку, - хвастаясь, Тору почти сверкнул глазами, словно обещая мне показать нечто ошеломляющее. Его самодовольное лицо так и просило признать его талант и заслуги. – К слову, на вокзал тебе зачем? Улица, ведущая к полицейскому участку, осталась позади, а до отправления поезда по высокоскоростной железнодорожной сети – синкансэн – оставалось около двенадцати минут. -Семейные дела, Тору, семейные дела… - я только выдохнула, ловя взглядом проезжающие мимо автомобили, водители которых рефлекторно выпрямлялись, замечая патрульную машину. – Лучше скажи мне, какого стиля в прическе мне ожидать от тебя по возвращению в Намимори? -Ты слишком ловко переводишь тему, О́но, что-то произошло? – эх, этот человек являлся не только самым упрямым из всех моих оппонентов в спорах, но и самым проницательным. За пролетевшее время, когда мы часто общались не только на работе, скрываясь от его ревнивой девушки, какая все могла понять не так, как хотелось Тору, полицейский отлично научился угадывать мои тревоги. -Ничего серьезного, но мать просит меня вернуться. Возможно, она верит, что мои слова хоть как-то повлияют на отца… - прямые и длинные дороги Намимори сменились непонятными закоулками, чей вид я давно позабыла, и где никогда бы не решилась пройтись даже посреди дня, а Хаяси замедлил ход автомобиля, сворачивая на частых поворотах. – Ты уверен, что так мы доберемся быстрее? -Уверен. – Тору Хаяси только утвердительно кивает, вновь заворачивая вправо, а после почти вдавливает педаль тормоза в пол. Лицо полицейского отображает странную смесь чувств, заставляя и меня обратить внимание на дорогу. Я только дергаюсь, а после замираю от раздавшегося выстрела в паре метрах. Люди, на чьи отличительные черты не было времени обращать внимания, преграждали путь, кажется, вовсе не замечая полицейской машины. А мы с Тору только что стали свидетелями казни – один из пятерки неизвестных легко и так просто выпустил пулю в лоб дрожащего мужчины, на чью голову был натянут светонепроницаемый мешок. Я, поддаваясь инстинктам, смогла только отстегнуть ремень безопасности, сползая с сидения, скрываясь где-то внизу, на уровне бардачка, а Тору, возомнивший о себе невесть что, поменявшийся в лице и настроении, проверил заряд табельного оружия. -Залезь обратно!– я почти гневно шипела, наблюдая, как парень порывается открыть дверь машины, выходя к незнакомым убийцам. Я-то надеялась, что сейчас, давая задний ход, Тору Хаяси покинет темный переулок, но нет. Ожиданиям моим пугающая реальность вовсе не соответствовала. – Ты что, полный идиот? -Нет, я полицейский. – даже не бросая на меня взгляда, заставляя только закусить губу от разочарования в чужом уме, Хаяси хлопнул дверью, тут же беря на прицел людей, каких я уже и не видела. Слыша его заученные приказы, каким учили всех служителей закона, я смогла только дотянуться до рации, замечая, как нервно подрагивает рука. – Я сказал, стоять на месте! Сознание уже воет от безвыходности положения, а ведь я через пять минут должна быть на станции. Что-то подсказывает, что на дневной поезд я теперь не успею. Какая-то возня и чужие голоса слышатся снаружи, а я лихорадочно ловлю объективом телефона убийц, а после забрасываю мобильный в бардачок патрульного автомобиля, дергаясь, когда диспетчерская отвечает. После громкого шипения, я только слышу голос Джун, замечая, как к машине кто-то приближается. -Спаси… - несмотря на то, что я особо не сопротивлялась, вытащили меня наружу бестактно, до боли сжимая локтевой сустав. Казалось, кости могут хрустнуть от подобных «объятий». Из нас двоих Тору оказался более бойким, не желая вставать на колени, а я не могла сориентироваться из-за того, что все происходило слишком быстро. Следуя уже увиденному, – хотя я была готова согласиться, что ничего не наблюдала пару минут назад, – и меня, и Хаяси скоро казнят, пуская пулю в лоб. Но через пару мгновений мое внимание перенял свежий труп – видела я его впервые, поэтому скрутилась в желудочных спазмах, выблевывая все, что можно. Но это никого не удивило – моей реакции только усмехнулись. -Что с ними делать? – головы я не поднимала, даже не желая сталкиваться с глазами одного из возможных палачей, только Тору совсем близко пытался сопротивляться, выкрикивая что-то о том, что эти люди идут против закона. Однако точным ударом в голову все возражения Хаяси были пресечены. Теперь я была вынуждена в одиночестве стоять на коленях. – Избавиться? -Нет, нельзя… - как-то задумчиво произнес гулкий голос, отскакивающий от стен. Этот тембр был похож на медвежье рычание, а я все ждала чуда. Тору Хаяси вновь замычал неподалеку, пытаясь подняться. – Босс будет недоволен, если мы доставим ему неприятностей. Он опасается, что Вонгола обратит внимание на Намимори, мы и так слишком много шумихи подняли в последнее время. -Нобу, этот сопляк, сам виноват, что не смог воспользоваться шансом, что мы ему предоставили для побега! – тут же возразил очередной незнакомец, как-то нелестно, с неким раздражением высказываясь о Нобу. С осознанием того, что этого «Нобу» я знала, пришло и понимание полной опасности. Вендикаре, в какую не хотел влезать даже Шин Саито, загадочное исчезновение пострадавшего из полицейского участка… – Этот Ватанабэ подставил Босса, поделом, что его вернули вендиче… -Вонгола не будет разбираться, кто и кого подставил! Из-за беспорядков в этом чертовом Намимори на нас натравят шавок-хранителей или Варию, идиот! – послышался глухой удар, а после тихий и какой-то обиженный хрип. На потрескавшийся асфальт холодного декабрьского переулка упали капли крови, а я все надеялась, что Джун сможет отследить полицейский автомобиль, высылая подкрепление. Хотелось, чтобы это произошло до чьей-нибудь смерти. - Вонгола не даст спокойно существовать в Намимори, поэтому мы должны замести все следы, но тихо. Если убьем их… шумиха поднимется неимоверная. -Значит, доставим их к Боссу, это будет лучшим решением… - я сумела только дернуться, словно порываясь бежать, когда ощутила чужие руки, а после болевой шок заменил все чувства от удара, пришедшегося по шее. Все потемнело за доли секунды, а затем я потеряла связь даже с собственным сознанием, не говоря уже о теле. Кажется, последним моим словом было имя Джун… Я так надеялась на нее. *** Путь до Токио от префектуры Мияги на автомобиле занимает около пяти часов. Что касается самолетов, то это расстояние преодолевается за час. Учитывая то, что невозможно провести через контроль в аэропортах два бессознательных тела, открывая глаза и замечая очертания Токио, свойственные лишь этому городу, я понимаю, что уже давно опоздала на высокоскоростной поезд до Хиросимы. Однако долго наблюдать мне окружающей обстановки за стеклом не дают, натягивая на голову плотны мешок, такой же, что был на голове казненного в переулке Намимори человека. Более того, через пару минут я понимаю, что это и есть тот самый «головной убор», пропитанный чужой кровью, и что моя клаустрофобия, развивавшаяся последние два месяца, дает о себе знать, посылая тревожные сигналы головному мозгу. Впрочем, радует меня то, что от удара по шее, довольно мощного, не был сломан щитовидный хрящ – как это часто бывает -, с трудом поддающийся лечению. Автомобиль порой подскакивает на ямах, а шум за тонированными стеклами становится все тише, свидетельствуя лишь о том, что приближаемся мы к малообжитому месту. Может быть, складам, может, бедной части города – от этого еще хуже, некого просить о помощи. Когда машина останавливается и слышны голоса, теперь говорящие о якудзах, – что вводит в холодящий тело ужас – я притворяюсь бессознательным человеком, отчего меня небрежно взваливают на плечо, подобно мешку риса, придерживая за задницу. На это, почему-то, даже не обращаешь внимания из-за нахлынувшего страха, сковывающего по рукам и ногам. Долгие-долгие шаги, кажется, лестницы, двери, встречные люди, мимолетные приветствия, а после ледяной каменный или бетонный пол- куда тебя почти швырнули - и звук ржавых петель захлопывающейся массивной двери. Я прислушиваюсь лишь мгновение, затем боязно стягиваю с головы плотный мешок, - вероятно, люди, имеющие отношение к преступной группировке, – какие занимают лидирующее положение в криминале Японии – не принимают меня или Тору, валяющегося рядом, за угрозу, потому и не потрудились связать руки. Спасибо и на этом. В помещении холодно, ледяных ощущений прибавлял страх, - все это помогало предположить, что комната находится где-то в подвальной части неизвестной постройки. Потолки здесь низкие, стены гладкие, а единственный свет проникает через щель под входной дверью, с чьим скрипом я уже была знакома. Лампы не горят, а я чувствую, что начинаю задыхаться, проклиная клаустрофобию, какой никогда раньше не было, до переезда в Намимори. Боясь наткнуться на что-то в этом мраке, слыша только сопение, ориентируясь на него, я опускаюсь на колени, прощупывая перед собой дорогу. Тору Хаяси просто спит, позволяя мне облегченно, пускай и дрожа от сковывающего горло ощущения, усмехнуться. Притрагиваясь к теплому телу, я пытаюсь растормошить полицейского, какой только мычит, после начиная двигаться. -Где я? – хотела бы я ответить на этот вопрос, заданный шепотом из-за подобной обстановки, в которой, возможно, все еще скрывается опасность, но мои мысли заняты немного иным. Темнота расплывается непонятными кругами, искажаясь и меняя форму, а я почти цепляюсь в руку Тору. -Кажется, у меня клаустрофобия, нечем дышать… - косясь в сторону светлой тонкой полосы из-под двери, какая служит каким-то маяком посреди штормового океана, я чувствую, как сужается глотка, осознанно не пропуская кислород. Тору Хаяси только бросает «Черт побери, О́но!», а после подскакивает, начиная колотить в дверь, чьи очертания угадываются в темноте помещения. Он то ли оскорбляет неизвестных, почти приказывая им появиться здесь и сейчас, то ли так своеобразно просит помощи, срываясь на крик. Так или иначе, а я отчего-то хватаюсь за ворот рубашки, почти что дергая воротник, разрывая первые три пуговицы, - все сейчас мешает дышать, страшно. Я даже не замечаю, как открывается дверь и зажигается свет, однако почти подскакиваю, хватая ртом воздух, когда ледяная вода окатывает меня с ног до головы мощным потоком – ее попросту выплеснули из жестяного ведра. Хаяси, прижатый кем-то низким к стене, чуть приподнятый вверх за горло рубашки, теперь молчаливо смотрит на мужчину, что облил меня, боясь сказать хоть слово. И это понятно: стереотипный якудза внушительного роста и ширины, мускулистый и грозный, чье лицо пересекает рубец, заставляет только молчать, сдерживая дрожь страха. Вопреки всем ожиданиям, этот огромный лысый человек с узкими грозными глазами только небрежно бросает на бетонный пол полотенце. -Хотите вернуться в свой Намимори, молчите и притворяйтесь мертвыми. Босс сегодня зол. – не успевает мужчина покинуть это помещение, унося с собой и жестяное ведро, как где-то вдалеке эхом раздаются топот ног и голоса. Только теперь я замечаю, что бетонный пол пропитан давней кровью, на стенах красуются непонятные предметы, а на деревянном столе, прикрытые тканью, заметны скальпеля и другие хирургические инструменты. Сердце сжалось так, словно к нему уже прикоснулся один из стальных предметов, желая нарушить привычный ритм. -Что-то не так, Тору… - в этих шагах, словно пытающихся перебить друг друга, слышно и беспокойство и нескрываемая ярость, смешанная с раздражением. Человеку, какому принадлежат громкие шаги, словно требуется выплеснуть пар, выместить свою злобу на ком-то другом. -О чем ты? – прислушиваясь к звукам, как и я, только и успевает поинтересоваться полицейский, когда массивная дверь почти распахивается. Открывший ее человек, словно не замечает веса металлического сооружения, тут же обыскивая помещение взглядом. Стоит ему наткнуться на Тору Хаяси, облаченного в гордую форму полиции Намимори, как мужчина расплывается в улыбке. Нет, он скалится. -Босс, прошу Вас, одумайтесь. – опускаясь на колено, снова басит лысый мужчина, чье брошенное полотенце я до боли сжимаю в руках от страха, почти прирастая к стене, свой бледной кожей сливаясь со светлой краской. Вот только теперь в голосе якудзы слышны глубокое уважение и, кажется, благородный страх. Вероятно, оправданный. – Мы можем запугать их, заставить молчать. Не обязательно убивать. -Гиро, я благодарен за твою работу, но полиция мне не страшна, особенно жалкое отделение Намимори. Они давно потеряли свою власть и значимость, все их попытки выглядят жалкими потугами, ничем не обоснованными… И если ты боишься Вонголы, то все это – глупости. Во-первых, мы в Токио, здесь тела этих ребяток даже не обнаружат. А во-вторых, скоро в мафиозном мире произойдет переворот, революция, о чем почти вопит мощь Мельфиоре. Вонгола отыграла свою роль, нам нечего боятся, если мы выберем правильную сторону. Казалось, громоздкому мужчине, какой вовсе не выглядел неповоротливым или неуклюжим из-за своих габаритов, нечего было ответить на подобные слова Босса. А я потеряла последнюю надежду на спасение. Даже Тору Хаяси, какой гордился работой в Намимори, какой гордился своими коллегами и товарищами, не проронил и слова, чувствуя ауру, отходящую от человека, какого все здесь уважали и боялись. Я почему-то вспомнила Маширо-сана, который с легкостью определял состояние человека, называя некоторых людей безумцами. И местный Босс как раз подходил под описание сумасшедшего, любящего чужую боль человека. Я только вздрогнула, беззвучно выдыхая, когда Тору Хаяси, по мановению руки с перстнями, оторвали от пола, унося к исковерканному подобию больничной кушетки. Кожа отчаянно желала прилипнуть к стене, всасываясь в нее, а я точно поняла, что ничем хорошим это не закончится. Это помещение совершенно точно напоминало больницу или слишком приветливую и светлую камеру для пыток, где на белых стенах ты отлично мог разглядеть собственную кровь или ошметки кожи. Тору вырывался, осыпал всех присутствующих оскорблениями и рассылал угрозы, упоминая, что полицейский участок Намимори – самое лучшее место, что там собрались самые славные люди, а мне было страшно. Настолько страшно, что я не могла даже храбриться подобно Хаяси. Может быть, он не понимал, что это конец. Я смотрела, как кожаные ремни стягивают живот, руки, ноги и шею полицейского, наблюдала хаотичный страх, растущий в его глазах, но стоило мужчине с перстнями, чьи шаги эхом звучали в мозгах, остановиться напротив меня, как все в одну секунду исчезло. Я считала мгновения, вероятно, как и все здесь, все сильнее прижимаясь спиной к стене с каждым новым шагом этого человека, а после его рука, испещренная шрамами и рубцами, прикоснулась к пряди моих волос. -Знал я когда-то одного альбиноса… Девочка, ты очень на него похожа. – какая-то ирония слышалась в голосе и чувствовалась в движениях, а мою прядь все сильнее тянули к себе, в итоге заставив наклониться вниз. Босс был ниже меня ростом, проблем ему доставляли мои каблуки, но теперь, силой склонив меня, мужчина пятидесяти лет оставил еле ощутимый поцелуй на светлом затылке, после вовсе теряя ко мне интерес. Я не смогла выдохнуть облегченно, когда меня оставили в покое, но мои колени задрожали, а ноги подкосились. Я просто упала на пол, ладонями упираясь в бетонный пол. Засохшая, давно стертая кровь, все же оставившая четкий след, привела мои глаза, проследившие за некогда алым ручьем, к страшной искореженной кушетке с кожаными ремнями. Не помню, как и почему, но в итоге в помещении остались только я, Тору Хаяси, безумный Босс преступной группировки да огромный мужчина по имени Гиро. -Эй, бракованная! – я рефлекторно подняла голову на слова безумца, не замечая оскорбления в свой адрес. Старик только расплылся в широкой натянутой улыбке, игриво вертя в руках бритву, блестящую на свету. Только вот этот блеск был холодным, стальным и решительным, он напоминал предсмертный огонек в глазах человека, которого через секунду сбивает скоростной поезд.- Можешь пока смотреть на все это… Только попробуй закрыть глаза. И я не закрывала. Не закрывала и, кажется, не моргала, чувствуя, как слезы скатываются по щекам. Я видела, видела все. И слышала я тоже все, каждый звук: болезненный вдох, полный отчаяния, душераздирающий вопль, молящий о пощаде стон и даже храбрящиеся слова Тору. А алые капли уже образовывали лужи под кушеткой, порой превращаясь в ручьи, растекающиеся в разные стороны. Первый раз бритва скользнула по плечу, разрезая не только форменную рубашку, но и кожу, - Хаяси сжимал зубы, смотря в потолок. Второй раз множество быстрых и коротких царапин украсили тело полицейского, заставляя Тору скривиться, прикрывая веки. Мужчина с перстнями только взбесился от того, что парень закрыл глаза, - лезвие бритвы через секунду торчало из левого, ближнего к безумцу глаза. Ни я, ни Хаяси не успели сообразить, а затем полицейский заорал, ощущая всю боль, смешавшуюся с ужасом. Но это было лишь началом – лезвие бритвы не вошло настолько глубоко, чтобы повредить мозг и дать другу умереть быстро, без мучений. Нервные окончания были поражены, после парализованы, а якудза только улыбался, порой поглядывая на меня, следя, чтобы я не закрывала глаз. Я кусала собственную кожу рук, отползая к стене, желая проснуться от этого кошмара, а крик никак не мог вырваться из горла, он застыл где-то в глотке. Когда мужчина вырывал коренные зубы Тору, тот вопил. Когда протыкал иглами язык – Хаяси захлебывался кровью. Потом, кажется, ногти на руках, до этого впивающиеся в кожу ладоней, покинули законные места, обновляя, по словам якудзы, его коллекцию «Полиция». А затем подчиненные безумного убийцы и мучителя представили нам всем жидкий азот, то ли дымящийся, то ли испускающий ледяной пар. -Когда мы опустим твои руки в это, - указывая в сторону глубоких емкостей, напоминающих огромные кастрюли, почти любовно шептал якудза, прижимаясь к уху Тору Хаяси, - то они замерзнут, превращаясь в ледышки. Только представь! А затем мы их разобьем… Ремни на руках и шее были расстегнуты, позволяя якудзе, придерживая, усадить полицейского на кушетке, что-то мыча себе под нос. Подчиненные только повиновались приказам, а я дернулась в попытке подняться. Но не дали мне этого сделать вовсе не дрожащие колени, а тяжелая рука Гиро, заставившего вновь упасть вниз. -Хочешь жить, не дергайся. – нечто подобное я уже слышала от этого человека, однако его совет не помог, Тору сейчас грозила не просто мучительная смерть, а уродливая погибель, которая разъест тело, оставляя после страшные останки. Словно замечая отражение мыслей на моем лице, Гиро задал вопрос: – Ты хочешь жить? Я хотела жить, правда хотела. Но Тору Хаяси кричал от страха, дергаясь и врываясь, не желая, чтобы его руки обращались в лед, какой после бы разбили. От того человека, какого я знала, от упрямого и стойкого, оставалось все меньше, во всех смыслах… Я не могла бросить его вот так. Если и мне все равно придется умереть, то какой смысл – когда именно. Однажды ветеринар предложил усыпить пса, говоря, что он все равно умрет. И знаете, врач был прав, его нужно было послушать и не заставлять животное мучиться. В этот момент мучения Тору показались мне мучением безымянного пса, чья фотографии была опрокинута на тумбе в спальне. -Оставь его в покое! – крик, казалось, обреченного полицейского, чьи руки будто в замедленной съемке приближались к жидкому азоту ужасно холодного градуса, перебил мой собственный истерический вопль, ударивший по барабанным перепонкам. -Что? – нескрываемая злоба послышалась в этом вопросе, процеженном сквозь зубы. Гнев, ярость, какое-то разочарование и ненависть скользили в резком взгляде, который словно уже разрезал мое тело на части, искусно вырезая фигурки из плоти и органов. -Оставь его в покое. –страх, ужасный страх, способный парализовать конечности. Пытаясь унять дрожь во всем теле, сжимая запястье правой руки, какая недавно содрогалась от ужаса всего происходящего, я наигранно уверенно стою на ногах посреди камеры для пыток, смотря из-подо лба. – Отвали от него! Вместе с моим криком, якудза только зло, со всей силы пинает емкость с жидким азотом, заставляя вещество выплеснуться на стену и пол, укутывая помещение своим ледяным паром. Я уже вырыла себе могилу, уже спустилась в нее. Осталось только засыпаться землей. Боль по сравнению с той, что испытывал все это время Тору Хаяси, почти незаметна и не ощутима, но мне все же неприятно. Для этого человека совершенно точно нет различий между женщиной и мужчиной, для него нет особой разницы, над кем измываться. Я вновь ползаю по полу на коленях, даже не желая подниматься, а после мои волосы резко тянут вверх, заставляя уставиться полуприкрытыми, от жгучей обиды и ненависти, словно прозрачными и стеклянными глазами в старое лицо безумца. Якудза только опускается на одно колено, продолжая сжимать мои волосы, словно листья какого-то растения на огороде. -Альбинос, какого я знал, тоже оказался глупцом. Ты похожа на него, поэтому я дам тебе шанс выбрать, как умереть. Но это будет позже, все это позже… Кровь смотрится куда эффектнее на бледной коже. Кровоподтеки на руках, за какие хватался этот безумец, попутно рассказывая о бракованном беловолосом человеке, на которого я так была похожа. Синяки на животе и спине, расходящиеся в стороны, увеличивающиеся в размерах, подобно кругам на воде. Гематомы на шее и лбу, множество ссадин и царапин, оставленных после ударов перстнями. Все это – новые украшения, отпечатки, свидетельствующие о том, что кошмар и не думает обрываться. Каждый вздох отдается болью во всех конечностях и даже мыслях. Я чувствую себя так болезненно, словно состою из самой сути боли. Кажется, еще одно нелепое, случайное и легкое прикосновение, а я развалюсь, превращаясь в груду органического мусора. Я никогда не была полицейским, военным или даже спортсменом, меня все же воспитывали как девушку, пускай требуя идеальности во всех делах. Но это другое – мое тело не было готово к подобным испытаниям. Спустя очередную порцию ударов, я не чувствую рук, ноги отнимаются. Кажется, мое тело мне уже не принадлежит, а взгляд слабо ловит фокус, напоминая разбитый объектив камеры. Наверное, лишь боль помогает определить месторасположение конечностей. С подбородка вновь стекает что-то теплое, на вкус пропитанное металлом. Такое же лезвие ножа уже упирается в шею, а я думаю лишь о том, чистое оно или запачкано грязью. -Почему ты улыбаешься? – чуть удивленный, но полный понимания голос раздается близко и далеко одновременно. Рука, недавно рассекшая губу, теперь по-доброму прикасается к лицу, смахивая и размазывая алую струйку. – Тебе нравится боль? Я только мотаю головой, понимая, что болезненная и ироничная улыбка вызвана мыслями, отдаленными от всего этого. Я, кажется, размышляю о том, что мама беспокоится, дожидаясь меня на станции в Хиросиме. Я думаю о том, как разочаруется отец, узнав о моей глупой смерти. Наверное, когда он узнает, что я лгала ему о Намимори, то захочет достать меня из-под земли, чтобы вновь высказать свое мнение даже по такому поводу. -Тогда что же вызвало у тебя улыбку, мой несчастный бракованный человек? – нож, недавно бродивший по шее, опасно порой прижимаясь к коже, теперь ощущался спиной. Лезвие проходило по позвоночнику, не оставляя кровавого следа, а только разрезая запачканную и измятую блузку. – Может быть, ты сошла с ума? Вместе с моими попытками согласиться с таким предположением раздался сильный грохот. И только через несколько секунд я поняла, что этот шум не был шумом лишь у меня в голове. Даже полубессознательный Тору Хаяси слышал эту какофонию, отчего приоткрыл целый глаз, из какого не торчал скальпель, заменивший бритву. Из-за того, что звук раздался неожиданно, заставляя присутствующих якудз почти что дернуться, лезвие ножа все же полоснуло по спине, оставляя еле заметную царапину. Страх достиг своего апогея, заставляя меня закрыть лицо руками, поджимая колени к груди. Я больше не хотела сопротивляться или как-то реагировать. Это был мой предел. В камере пыток люди засуетились, кто-то выбежал, следуя указаниям мучителя, а после, когда задрожали потолок и стены, позволяя штукатурке осыпаться, пнув от злобы мое вялое и уставшее тело, якудза последовал за своими подчиненными, даже не закрыв массивную дверь. Он знал, что никто и никогда не покинет его личный парк аттракционов, его комнату смеха. Все вокруг дрожит, а может, содрогаюсь я сама. Потом наступает тишина, я ожидаю продолжения банкета, но далекие крики разрывают давящую тишину. Снова осыпается штукатурка, а я только поворачиваюсь на спину, раскидывая руки в стороны и замечая паутину трещин. Неожиданное хрипение отчего-то заставляет меня дернуться в попытке встать на ноги, вот только я забываю, что тело не хочет больше двигаться. Оно напоминает изношенный костюм, какой давно пора сменить. Я удивляюсь лишь тому, как Тору Хаяси сохранил в себе силы, чтобы продолжать сопротивляться. В который раз, ползая по полу, пачкая ладони в крови, опираясь о край искореженной и пугающей кушетки, я подтягиваюсь на руках, силясь устоять на ногах. Но времени, кажется, нет. Я только отшатываюсь, замечая торчащий из кровоточащего века инородный предмет. Но целый глаз Тору, пускай усталого и униженного, смотрит с былой настойчивостью, словно бросая вызов. Пожалуй, этот глаз – единственное, что выглядит убедительно и уверенно. Остальные части тела, кроме ног, напоминают тряпичную куклу. Хаяси еле заметно кивает, а я резко дергаю скальпель, вытаскивая предмет из глаза. Крик Тору смешивается с отголосками воплей незнакомых людей, раздающихся то ли сверху, то ли со всех сторон сразу. Этим же скальпелем я, надрывно дергая руками, силюсь разрезать потертые кожаные ремни, наблюдая, как собственные кисти рук окрашиваются в цвет чужой крови. Полицейский, от чьей формы остались лоскуты, теперь освобожден, а трещин становится все больше, они только увеличиваются в размерах. Не опираясь друг на друга, прижимаясь к стенам, видя тусклый свет за той самой дверью, что была закрыта все это время, мы только щуримся, пытаясь разглядеть ловушку. Но, переступив порог, нас не настигает смертельное оружие, только все вокруг вновь дрожит, а я понимаю, что это помещение действительно подвальное. Камера для пыток была самой обновлённой, потому что в этом длинном коридоре, что ведет к спиральной лестнице наверх, все покрыто затвердевшей грязью и ржавчиной, все разваливается от одного взгляда, а крысы бегут на выход, словно с тонущего корабля. Кровь стекает с пальцев без ногтей, вывихнутое плечо пульсирует от боли, а правый глаз ничего не видит – но все это не позволяет Тору Хаяси остановиться. Именно его упрямство заставляет его идти вперед, подниматься по этой чертовой закрученной каменной лестнице, словно подавая и мне пример для сопротивления ощущениям. Когда последние ступени, на вершине каких виден яркий, почти слепящий свет, показываются впереди, все за нашими израненными спинами обваливается с ужасным грохотом. Стены складываются подобно карточному домику, а бетонные плиты, из каких ранее строили технические склады, рассыпаются объемными тяжелыми булыжниками, поднимая пыль. Мы уже наверху, уже там, где нет лезвий и болезненно-белого света, однако нечто, летящее в нашу сторону, заставляя Тору повалиться на землю, отползая назад, а меня - отскочить, тут же падая спиной на деревянные ящики для перевоза, скорее всего, контрабанды. Когда это нечто врезается в стену над входом в уже разрушенный подвал со странным и противным чавкающим звуком, почти хлюпающим, мы оба, кажется, осознаем, что это - располовиненный человек. Что-то просто разрубило его на две строго одинаковые части, кровоточащие и разваливающиеся. Если бы я не распрощалась с содержимым желудка еще в Намимори, замечая труп человека, то обязательно сделала бы это сейчас. Но, к счастью или сожалению, я просто ощутила тошноту, заставляющую кашлять в попытке выплюнуть внутренние органы. Глаз располовиненного человека смотрит на меня, другой – на Тору. Привычный для избитых и измученных тел холод неожиданно превращается в жар невыносимой силы, а после все вокруг вспыхивает голубым огнем. Взрывы и утихающие, предсмертные крики раздаются в неизвестности, а знакомая фигура старого якудзы быстро приближается в сторону разрушенного подвала. Я, кажется, только издаю стон разочарования, представляя через какие пытки еще предстоит пройти, чтобы умереть, и лишь после этого замечаю искривленную животным страхом гримасу на старом лице мучителя. Он, замечая обвал, почти пятиться, выставляя руки перед собой, что-то вопя и визжа, а на лице Тору я замечаю отражение своего собственного ликования. Нам неизвестно, кто или что вогнало в такой страх мучителя, и стоит ли опасаться нам самим, но радость заполняет все тело, заставляя отвлечься от боли. Изумрудная вспышка затмевает собой даже пламя, словно приказывая зажмуриться, а мелкие электрические разряды, поднимающиеся из земли, проходят по кончикам пальцев, затем растворяясь в крови. Легкая судорога охватывает все тело, а после сердце бьется учащенно и резко, будто его кто-то завел. В одно мгновение синее пламя, ток, выходящий из земли, жар и холод исчезают, а изжаренное тело якудзы валится куда-то назад, скатываясь кубарем по спиральной лестнице, ведущей к обвалу. И тишина. Пустая тишина, ни о чем не говорящая. Будто здесь ничего и не было. Будто все это только приснилось. Теперь уже на негнущихся ногах я помогаю подняться Тору Хаяси, придерживая его за туловище. Полицейский только боязно и с подозрением оглядывается по сторонам, что-то хрипя и высовывая язык, до сих пор пронизанный мелкими иглами. -Мы, кажется, живы, Тору. Кажется, твоя девушка сможет поэкспериментировать с твоими волосами… - истерические слезы я только проглатывала, даже не желая понимать, что здесь произошло. Однако стоило сделать один-единственный шаг в сторону распахнутых амбарных дверей, уцелевших после неизвестного происхождения голубого пламени, как тот же изумрудный разряд, больше напоминающий несуществующий в природе ток, неизвестно насколько высоковольтный, расщепил бетонный пол перед ногами. Подняв голову от оставшейся трещины, я наткнулась на удивленный взгляд сощуренных глаз, словно силящихся что-то вспомнить. Огонек блеснул в темных зрачках, а на смуглом лице иностранца появилась мимолетная улыбка. -Даже не думал, что встречу Вас вновь, сеньорита… *** Запах. Отвратительный запах ударил по всем осязательным рецепторам, заставляя морщиться и ворочаться. Здесь пахло дезинфицирующим средством и чистым спиртом, почти что причиняющим боль головному мозгу от своей концентрации в воздухе. Я будто пыталась сбежать от этого запаха, предпринимая попытки пошевелиться. Стоило дернуть пальцем – всю правую руку пронзило адской болью, схожей с той, когда твоя кость раздроблена. Старое лицо, украшенное обезумевшей улыбкой, мелькнуло в сознание, а дикий крик разрезал тишину. Игнорируя все, что можно было игнорировать, вцепившись в ткань, попавшуюся под руку, распахивая глаза, я столкнулась лишь с темнотой и, вероятно, стеной. За окном шел еле заметный, редкий для декабря в Японии снег, молодой месяц освещал знакомый город, а где-то внизу завывала сирена скорой помощи. Это была больница. Обыкновенная больница, в подобным которой всегда пахнет спиртом, лекарствами и стерильными бинтами. А снаружи по-прежнему было начало зимы, только декабрьский день сменился ночью. Неужели, кошмар закончился… Столько крови, страха и боли, и теперь всё, конец. Нет никаких белых стен, ледяного азота или якудз. Все это было только страшным сном, схожим с тем, где я не была оправдана в убийстве? Непередаваемое чувство облегчения расслабило даже мышцы, позволяя одинокой слезе радости скатиться по щеке. Какое счастье… Словно ища подтверждения, я только боязливо бросила взгляд на собственное тело. На руках не было и царапины, бока не изнывали от гематом и шрамов, а дрожь ужаса попросту испарилась, действительно растворяясь в этом ночном кошмаре. Поднимаясь с больничной койки, только морщась от ее схожести с той кушеткой из ужасного и жуткого сна, я прислушиваюсь к ощущениям – ноги не болят. Ни одна часть тела не помнит о боли, напротив, ощущает невыносимую легкость и блаженство, пропитывающие каждую клеточку. Все выглядит так, словно ты искупался в горячих источниках, натерся нежным кремом, смягчающим кожу, и выспался, наконец. Я будто родилась заново. Однако планшетка с прикрепленным к ней листом пациента, что висит на бортике больничной койки, повествует о том, что хоть какая-то, но боль должна присутствовать – я попала в автомобильную катастрофу. Доставили меня в госпиталь, судя по всему, поздним вечером, напичкали непонятным лекарством, кажется, для профилактики, и теперь упекли под надсмотр дежурных врачей. Бред какой-то. -Невероятно, пациент уже пришел в сознание! – первую часть фразы медбрат, тихо открывший дверь палаты, произнес, смотря на меня, остальные же слова были брошены куда-то в сторону. Свет из коридора казался слишком ярким, напоминая тонкую полосу из-под металлической двери. – Позовите доктора, нужно сделать осмотр! Вокруг меня кружились люди в белых халатах, задавая стандартные вопросы, щупая руки и шею. Порой от прохладных прикосновений я чуть вздрагивала, отстраняясь, но внимание мое совершенно точно никак не могло сфокусироваться на происходящем – меня что-то тревожило. Чувство, будто я лишилась важной части своей жизни, никак не покидало. -Что произошло? – игнорируя вопрос уже успокоившегося врача, чье лицо в белом свете было легко разглядеть, – женщина казалась сонной – спросила я тем же отстраненным и чуть хрипловатым голосом. – Я не помню аварии, даже части событий… -Это нормально, помутнение сознания возможно в подобной ситуации. – мои слова никак не впечатлили женщину со стетоскопом на шее. - Внешних повреждений не было обнаружено, поэтому мы провели полное обследование, опасаясь более серьезных последствий катастрофы. Однако ни травм органов, ни головного мозга или внутренних кровотечений у Вас нет. Вы оба родились в рубашках. -Тору Хаяси? – на мое смелое предположение, женщина в халате мимолетно удивилась, а после только довольно кивнула, будто радуясь точности и правдивости воспоминаний. Полицейский, с каким в моем кошмаре творили ужасные вещи, оказалось, спокойно и мирно сопел в соседней палате, куда мне позволили войти посреди ночи. – Ты тоже думаешь, что это была автокатастрофа? На мой вопрос, естественно, никто не ответил – палата была пустой, а Тору спал, порой похрапывая или дергаясь. Парню словно что-то снилось, а я надеялась, что это был не кошмар. Его тело, так же, как и мое, не было тронуто хотя бы подобием царапин. Ногти на руках были на месте, как и коренные зубы – ничего не подтверждало присутствия в жизни Хаяси каких-либо пыток. Однако, как и со мной, здесь были неувязки. Действительно, при аварии, после которой мы оба отключились, тело полицейского не пострадало. Вот только планшетка на больничной койке Тору говорила о том, что у двадцатисемилетнего японца была довольно заметная потеря крови, какая и заставила врачей провести переливание. Может быть, я чего-то не понимаю в простейших законах природы? Кровь человека не может просто испариться из тела… Именно с этими мыслями я вернулась в свою палату, и именно с ними же наблюдала зимний рассвет, кажущийся единственным напоминанием о существовании теплого лета в этой стране. Облака пронизывались слабыми лучами, полоса горизонта только светлела со временем да улицы Намимори оживлялись и просыпались. Утром больница заполнилась голосами, телефонными сигналами и ранними обследованиями. В отличие от Тору Хаяси, меня в этот же день выпустили на свободу, почти что пиная под зад, мол, нечего занимать палату, когда ты цел и невредим. Не могу сказать, что была печальна своим состоянием, но я просто не могла успокоиться из-за существования противоречий в этой странной аварии, воспоминания о которой у меня заменились пытками в Токио. Однако Тору быстро согласился с тем, что не справился с управлением полицейской машины, в то время как подвозил меня к местной станции. На мой странный и обескураживающий для друга вопрос об якудзах, Хаяси предложил остаться в больнице еще на какое-то время, попросту высмеивая мою больную фантазию. Врачи же сами разводили руками в стороны, не понимая, как парень мог потерять кровь, если на его теле не было открытых ран. А на крыльце больницы меня уже встречала Джун Мочида. Давно я вот так не прогуливалась по городу, не имея цели или окончательной точки в маршруте. Черноволосая девушка только часто вздыхала, замечая, что я игнорирую ее вопросы, а я еле заметно улыбалась на каждое ее слово, тут же отводя взгляд в сторону. Все это казалось мне неправильным и каким-то иллюзорным… Мысли были тревожны. -Я хотела, чтобы ты спасла меня, Джун… - темные глаза японки, какая секунду назад пыталась растормошить меня, рассказывая об испуганном лице Кадзуя-сэмпая, услышавшего об аварии, только расширились, почему-то блеснув каплями слез. Девушка тут же утерла глаза рукавом свитера, что выступал из-под пуховика, а после опустила голову вниз. – Я правда хотела… -Ты не представляешь, как сильно мы все испугались за вас с Тору… - медленно, словно опасаясь чего-то, Джун обвила мою спину чуть подрагивающими от волнения руками, лицом утыкаясь в шею, - она была ниже меня почти на голову. Открытой кожей я ощутила капли слез, что стекали по щекам Мочида. – Эта авария, мы узнали о ней только вечером, понимаешь, Йоко… Никто даже не предполагал, что что-то произошло с тобой или Тору. Мы решили, что ты уже уехала из Намимори к родителям, а Хаяси… Каташи-сан сказал, что этот парень постоянно потакает желанием своей девушки. Патрульный автомобиль, по словам свидетелей, попросту искорежило, из-за чего его отправили на свалку, а прошлым вечером в отделение сообщили, что вы с Тору в больнице Намимори. Я бы спасла тебя, если бы знала, что мне делать, что все это случится… -Спасибо, - я смогла только принять эти извиняющиеся объятия, отчего-то смотря в зимнее голубое небо. Джун Мочида, кажется, чувствовала свою вину, но мы обе понимали, что это напрасно. Этот странный день просто имел место быть в моей жизни. И, возможно, мне стоит принять противоречия аварии и кошмарного сна. День был выходным, поэтому улицы казались более людными, чем обычно. Особенно школьников Намимори можно было заметить почти на каждом шагу. Они сбивались в кучи, о чем-то сплетничали и громко смеялись, делясь впечатлениями, а у кинотеатра уже собирались посетители, купившие билеты на дневной сеанс. Какое-то время Джун водила меня по центральным перекресткам, рассказывая нелепые семейные истории, а позже мы оказались в более тихом районе. Здесь было так просторно, что ветер мог спокойно блуждать по территории, не боясь натолкнуться на стены домов или заборов. Длинная широкая дорога поднималась в гору, а после вновь уходила вниз. -Ямагата-сама ведь подписал тебе разрешение на выезд из Намимори? – мы сидели на старенькой скрипящей скамье, наблюдая за крохотными снежинками, падающими с неба. Голубой купол, скрывающий за собой невероятную Вселенную звезд и планет, казался умиротворенным и спокойным, но этот снег… почему-то он нарушал что-то в этот день. – Думаю, из-за аварии вы с Тору-саном получите отгулы. -Было бы неплохо, я все же должна съездить к родным. Кажется, когда я попала в больницу, мать несколько раз звонила в участок. Наверное, она очень волнуется… - главным, что теперь беспокоило меня, был неожиданный визит родительницы, способной сорваться с места из-за нелепой автокатастрофы. – Если она приедет в Намимори, я окажусь в затруднительном положении. -Ты до сих пор надеешься скрыть от семьи свой перевод? – явное неодобрение слышалось в голосе Джун, однако Мочида не любила лезть в чужие дела, предпочитая оставаться наблюдателем. За это я была благодарна девушке. В отличие от Тору Хаяси, какой постоянно давал советы, черноволосая только слушала, делая выводы в своей голове, тем самым позволяя каждому остаться при своем мнении. – Ты боишься, что они разозлятся? -Я боюсь, что разочарую отца, Джун. Вот и всё… - еще какое-то время мы сидели посреди широкой улицы, смотря как падают снежинки и зажигаются фонари на высоких столбах, а после разошлись каждый по своим делам, чувствуя непонятное ощущение тоски на душе. Квартира встретила меня тишиной и привычным мраком, утомляющим порой своей гнетущей атмосферой. Бросив на столик у входной двери запасные ключи, хранившиеся в сейфе кабинета, - сумка, как и все остальное, судя по всему, уничтожилось во время аварии -, не снимая обуви, я только зашла на кухню, щелкая выключателем. В искусственном свете ламп все выглядело так же привычно и скучно. Набирая давно заученный номер чужого мобильного, я отсчитывала секунды до момента, когда услышу знакомый голос. И что мне ей ответить?.. -Алло? – искаженный динамиками голос раздался после очередного гудка, заставляя меня прикрыть глаза. Я словно не хотела ни видеть, ни слышать собственной лжи. Хотя, я не знала, что является правдой: кошмар или несчастный случай. - Сумико О́но слушает. -Здравствуй, мама… - женщина на том конце резко вдохнула воздух, словно хватаясь при этом за одежду. Послышался облегченный выдох, и она, вероятно, улыбнулась, легко и непринужденно, по-особенному, как улыбалась лишь сама себе. – Прости, что не приехала вчера, со мной все хорошо. -Я ждала тебя на станции, - призналась женщина, хотя я просила ее не делать подобного, не тратить времени на такую глупость. Послышался звук отодвигаемого стула. – Твой начальник сказал, что ты была вызвана на судебное заседание своего подопечного, внезапно перенесенное на вчера, но этот человек совсем не умеет лгать. -Ямагата-сан действительно плох в подобном, но думаю, именно поэтому его все уважают и ценят. Редко встретишь человека, который, говоря лишь правду, способен расположить к себе, вызывая доверие. – мать словно чувствовала, что я не готова рассказать ей всей правды, поэтому всегда слушала меня, просто улыбаясь самой себе и своим мыслям. Она всегда, постоянно, каждый раз мирилась с тем, что я что-то скрываю, веря, что однажды я сама найду в себе силы открыть все карты. Она говорила, что нужное время приходит само, неважно, поздно или рано, от судьбы не убежишь. А тем временем моих секретов становилось только больше. – Я приеду завтра, обещаю. -Йоко… мы с отцом уже не в Японии. – ну, да, такое часто бывало в нашей семье, в которой глава дома быстро принимал решения, не считая нужным сообщать о них остальным. Однажды, я вернулась домой, а родители улетели в Европу, по работе. – Я хотела, чтобы, может быть, хоть ты отговорила его от этой затеи, но он и не стал слушать о твоем приезде. Вчера днем билеты уже были забронированы, поэтому, прости, тебе бы пришлось отправиться, вероятно, с нами. Наоки совсем не думает о своем здоровье… -Где вы, мама?- это все было так похоже на отца, на этого бесчувственного и холодного мужчину, видящего перед собой только свои цели и желания. Я не понимала, как мать выдерживает все это, продолжая следовать за ним повсюду. Скорее всего, без ее заботы да и без нее в целом, он бы давно потерял любые силы. А если бы ему пришлось жить безвылазно в одном и том же месте, не имея возможности даже выйти из дома, этот человек, совершенно точно, наложил бы на себя руки. Он бы не смог смириться с такой старостью. – Я все равно приеду, мне, правда, надоело его безрассудство. -Ты очень изменилась, Йоко. – она улыбалась, я чувствовала это даже через расстояние. Я закрывала глаза и видела эту улыбку, согревающую, успокаивающую, дарящую умиротворение. Наверное, будь я на месте отца, тоже бы женилась на своей матери. Она была его полной противоположностью. Кажется, в детстве она ни разу не отчитывала меня, не повышала голос. Если бы только мать воспитывала меня, я бы выросла тепличным цветком, боящимся малейшего дуновения ветра. Даже не знаю… - Мы в Риме, милая. -Я закажу билеты и прилечу, а ты присмотри за этим упертым… за отцом. –стационарный телефон я теперь прижимала плечом к уху, попутно вытаскивая из чехла рабочий ноутбук. От Японии добраться до Рима в наши дни не было проблемой, но любая авиакомпания предупреждала о пересадках. Таким образом: вылет из Намимори в восемь часов пять минут с прибытием в токийский аэропорт ровно в девять часов утра, пересадка на Боинг другой авиакомпании в час дня, и вечерний прилет в Рим, ровно в семь часов – это был ближайший рейс, пускай и дороговатый. – Он себя в могилу загонит своим упрямством. -Вы очень похожи, Йоко, не злись на него. – от подобных слов матери я только фыркнула, все же понимая, что данное замечание правдиво. Как бы я не пыталась избавиться от некоторых черт отца, призрак его воспитания преследовал меня повсюду. Наверное, поэтому последнее время я все делала наперекор его желаниям. – Увидимся завтра. -До встречи. – введя номер карточки, я забронировала билеты. Придется собирать вещи ночью, к тому же, мобильного нет. С этой странной аварией одни проблемы. – И, мам, спасибо, что не спрашиваешь, что случилось… -Когда-нибудь ты сама все расскажешь. Вещи в небольшой чемодан я собирала неохотно, но с заметным раздражением, думая о том, что отец только и делает, что заставляет мать беспокоиться, тратя на него силы, время и нервы. Возмущение ли, гнев ли переполняли меня, я не знаю, однако прохладный душ отлично отгонял все негативное, будто отрезвляя. Провернув краны, делая воду более теплой – на улице, в конце концов, зима -, я только заторможено наблюдаю, как растекается по мочалке полупрозрачный гель, пахнущий гранатом. Тело словно готово застонать от приятного ощущения, а после что-то заставляет меня напрячься, какое-то знакомое чувство, будто сдираешь засохшую кожицу. Неосознанно, но руки начинают дрожать, а я все же не могу удержаться от любопытства. Смывая пену с ладоней, отчего-то придерживаясь за стену, я почти взвываю от реальности крови на коже. Секундное замешательство присутствует, но на что я надеялась, не желая соглашаться с реальностью аварии, из которой мы с Тору выкарабкались без единой царапины? Конечно же, я до последнего не верила, что все это правда! И вот, получи доказательство того, что кошмар вовсе не был кошмаром… Наскоро смывая гель, обратившийся пушистой и невесомой пеной, с тела, я почти выскакиваю из ванной, застывая напротив зеркала. Привставая на носочки, чтобы узреть участок спины, я только устало выдыхаю, тут же закрывая глаза рукой, - пытки были. На спине, рядом с копчиком виднеется длинная неглубокая царапина, оставленная старым безумцем случайно, от неожиданности. Кажется, когда подвальное помещение складов затрясло в первый раз, его рука невольно дрогнула, проводя ножом по спине, а это значит, что Тору тоже был там. Вот только где остальные телесные повреждения, от болезненных ощущений каких мне хотелось просто умереть? Называть это чудом или сумасшествием? Однако в следующие минуты я уже не думаю о подобном, а просто натягиваю на влажное тело первые вещи, что попались под руку, вытаскивая их из небольшого поездного чемодана. Влажные волосы прячутся под черным свитером, наскоро застегивая замшевые сапоги по колено и накидывая длинный пуховик, я только хватаю ключи со столика, выбегая из квартиры. Жилой комплекс, где мне когда-то выделили квартиру, находится довольно далеко от центра, что заставляет меня подниматься намного раньше по утрам, а таксистов – дежурить поблизости. Заскакивая в первый попавшийся автомобиль с характерным знаком, я сдержанно называю неточный адрес, стараясь не ерзать на месте. Однако мысли охватывают нетерпением. Если аварии действительно не было, и раны от избиения исчезли каким-то волшебным образом, то не найденный патрульный автомобиль определенно должен где-то существовать. И скорее всего, существует он в том же узком переулке, где была совершена казнь неизвестного мне человека, а нас с Тору вырубили, после увозя в Токио, на какие-то складные помещения. Было бы неплохо вспомнить все моменты кошмара, ставшего, вероятно, реальностью, но, закрывая глаза, я натыкаюсь только на искаженное животным страхом лицо старого якудзы, голубое пламя и изумрудные вспышки. Кажется, было еще какое-то кольцо, такое своеобразное, не похожее ни на одно ювелирное украшение. Это кольцо было более чем странным, но я даже не помню, на чьей руке оно мелькнуло. Как мы с Хаяси выбрались из Токио? -Остановите здесь! – замечая знакомый поворот, в какой, как я думала, никогда не ступлю даже посреди дня, я с какой-то неохотой открыла дверь, протягивая таксисту деньги. Сердце учащенно забилось, уже и не хотелось узнавать правды, хотя любопытство явно родилось впереди меня. Скорее интуитивно я заворачивала то вправо, то влево, осторожно порой выглядывая из-за стены. Здесь было настолько темно, что приходилось дожидаться, пока глаза привыкнут к мраку узких переулков, хоть немного позволяя ориентироваться. Мои шаги эхом отдавались от стен, возвращаясь ко мне же, а за очередным поворотом показался светлый полицейский автомобиль. Сильное, очень сильное желание удариться головой о стену возникло у меня в этот момент, однако я только подошла ближе, дергая ручку двери. Открыто. Я не знала, что и думать. Сев на переднее сидение, рядом с водительским местом, свешивая ноги наружу, я только откинулась на спинку, понимая, что несовпадений теперь только больше. Да, это, конечно, радует, что мои воспоминания совпадают с реальностью, вот только, кажется, лучше бы правдой была авария. Если бы раны, проткнутое глазное яблоко Тору Хаяси и все остальное не исчезло, словно по волшебству, то я бы не могла и подняться с больничной постели. Не знаю, смогли бы мы выжить с теми травмами. На заднем сидении я обнаружила свою сумку, какую никто из криминальных похитителей-убийц, подчиняющихся своему Боссу, даже не потрудился забрать или уничтожить, а в бардачке – телефон. Документы, деньги, вещи, собранные на скорую руку для поездки в Хиросиму, - все это было на месте. Как и фото якудз, запечатленное в объектив мобильного. Почему-то я надеялась, что они мертвы – встречаться с ними вновь не возникало желания. А после я, кажется, просто закурила, проглатывая с дымом и слезы. Я сидела на асфальте, спиной прижимаясь к патрульному автомобилю, а светлый дым уходил в ночное зимнее небо. Укутываясь в длинный пуховик, я смотрела то на собственные руки, то, закрывая глаза, на мучения Тору Хаяси. Я вновь переживала вчерашний день, исчезнувший для всех, чувствуя всю боль, причинённую различными лезвиями или перстнями на испещренных шрамами руках. Я смогла только прикоснуться дрожащей рукой с зажатой в пальцах сигаретой ко лбу, вспоминая, как кожу в этом месте попросту рассекли массивным кольцом, а после поджимать к себе колени. -Но мы живы, без царапин или синяков… - теперь становилось понятно, откуда у Хаяси взялась потеря крови. Только не понятно, куда делись раны. Но я была счастлива, что они исчезли. Забрав с собой сумку и мобильный, я только захлопнула дверь патрульного автомобиля, убираясь прочь с этих переулков. Наверное, на асфальте все еще осталась кровь казненного мужчины, в чьем черепе застряла пуля. Знать об этом не хотелось. Сообщать о находке машины я не собиралась, потому что рано или поздно автомобиль точно обнаружат. А если об этом сообщу я, то меня не только не отпустят в Рим, но и неправильно поймут. Пускай сейчас все считают, что я и Тору действительно угодили в автокатастрофу. Вспомнит ли о мучениях Хаяси? Что с ним станет в подобном случае? *** Рим встретил меня высокой влажностью воздуха и плюсовой температурой, какая, кажется, никогда не опускается ниже нуля. Вечный город оправдывал свое название, пускай погода была дождливой. Местные жители всегда советовали выбирать практичную обувь, если вы решили пройтись по городу, осматривая его достопримечательности. Однако времени на прогулки у меня пока что не было – нужно было добраться до места проведения показа, в самом центре Рима, куда позже подъедет мать. Итальянский язык я почти что не знала, однако Рим не был бы Римом, если бы все вокруг не понимали английского, являющегося повсеместной языковой валютой. Этот город – визитная карточка страны, лично для меня. Милан – та же визитная карточка, только в отношении моды. Архитектура здесь действительно отличалась от Японии, как и все вокруг: люди были смуглыми, с совершенно различными чертами лиц, телосложениями, пах город тоже по-другому. Автобусы здесь ходили довольно часто, поэтому долго стоять на остановке не пришлось. Кажется, большинство пассажиров оказалось туристами, какие наводняют столицу мира в декабря, ближе к праздникам. Рассматривание города из окна автобуса приносило, конечно, не столько удовольствия, как пешая прогулка, - ты мог лишь мельком глянуть на что-то величественное – но все же… Потребовав остановки – только так ты можешь выйти там, где тебе нужно -, я почти застыла от очарования всего вокруг. Центр Рима заметно отличался от территории вокруг аэропорта «Фьюмичино». Здесь каждый человек, прошедший мимо тебя, казался особенным и притягательным. Все здесь выглядели модно и стильно, особенно, желая выразиться в своем внешнем виде всё самое важное. Некоторые прохожие просто не могли не цеплять взгляды, а я уже осознавала, что именно они дефилируют на подиумах на неделях моды в Милане или Париже, Токио или Лондоне, Сан-Паулу или Нью-Йорке. Однако оказавшись у здания, где должен был пройти показ уже через два часа, я решила, что центр города определяется расположением именно этого зала, сверкающего, возвышающегося над всеми остальными постройками. Это выглядело как современный Колизей, обновлённый, соответствующий моде. Войти внутрь оказалось проблематично, даже при том, что у меня имелось приглашение, но через двадцать минут возни я все же оказалась в этом мире своего отца. Я бывала в подобных местах лишь несколько раз за всю свою жизнь, потому что, отказавшись от этого в детстве, оказалось, отказалась и в будущем. Неделя моды в Париже, а после Токио – стали заключительными похождениями на показы, потому что затем началась старшая школа, университет и год в академии. В то время я уже позабыла обо всем, что любил отец, начиная свою собственную жизнь. Не знаю, бездарно ли я потратила около восьми лет своей жизни… Отыскать отца до начала показа я не сумела, поэтому эти два часа наблюдала за генеральной репетицией, с восхищением неосознанно раскрывая рот. Девушки на подиуме, могу поклясться, они светились внутренним светом, излучая все самое прекрасное, что было в них. Одна модель напоминала собой снежную королеву, в этом была ее особенность, другая выглядела как фарфоровая куколка, третья – цепляла своей беззаботностью и нежностью. Девушки разной национальности уверенно шагали по подиуму, в конце которого занимали эффектную позу, а после разворачивались, удаляясь под ритмичную музыку. Все это сопровождалось световыми эффектами, возникающими видеозаставками на экранах или самом подиуме, и только в конце репетиции я осознала, что все это – работа моего отца. Нет, не костюмы, не наряды, а все остальное. Начиная от помещения, и заканчивая темпом, какой он задавал манекенщицам. -Кажется, мы с тобой уже виделись? – голос, раздавшийся за спиной, заставил меня отвлечься от собственных мыслей и невольного восхищения. В детстве я не осознавала, к каким невообразимым делам причастен мой отец. Обернувшись, я наткнулась на самого неожиданного человека, какого только могла здесь увидеть. -Миура Хару? – стараясь не ошибиться в произношении имени, я почти выдохнула, когда девушка приветливо улыбнулась, подтверждая правильность моих слов. Впрочем, ситуация эта была неловкой, я не знала, о чем можно говорить с этим человеком. – Джун часто о тебе вспоминает, думаю, вы действительно были дружны в школьные годы. -Мочида? – при упоминании подруги шатенка только мечтательно прикрыла глаза, словно вспоминая все то, что было между ними. – Да, мы хорошо ладили в первый год средней школы, а затем, кажется, наши пути немного разошлись… Но через пару лет все наладилось! -Рада за вас. – Миура Хару была таким человеком, который мог с легкостью заговорить с посторонним, не чувствуя при этом неловкости. Однако по ней было заметно, что на личные и серьезные темы с незнакомцем распространяться она не станет. Одним словом, Миура Хару была очень осторожной и рассудительной, зная границы своей приветливости. – Ты здесь работаешь? -А, да, - замечая мой взгляд, устремленный на карточку, что висела на шее, отозвалась шатенка, как-то любовно смотря на собственное удостоверение. – Я еще набираюсь опыта в подобном деле, только помогаю дизайнерам, ассистирую их, но однажды, уверена, я смогу доказать одному человеку, что достойна его. Как здесь оказалась ты, Йоко-сан? -Пытаюсь отыскать отца, но, кажется, внимания он мне не уделит, пока не закончится показ… - замечая, что двери уже распахнулись для приглашенных гостей, я только вздохнула. Здесь, кажется, собрались знаменитые люди, связанные не только с модой, но и миром кино. Были известные журналисты, о чьем нестандартном мышлении и поведении часто говорила мама, и другие модели, уже ставшие эталоном, примером для подражания. -Кто твой отец, Йоко-сан, он тоже работает здесь? – кажется, Хару действительно удивилась подобному развитию событий. Ни я одна не ожидала встретить в этом месте кого-то подобного, мы обе оказались в одинаковом положении. – Я могла его видеть. -Не знаю, как он ведет себя на работе, но, скорее всего, он наблюдает за всем этим откуда-нибудь сверху, оценивая каждую мелочь. Мой отец очень педантичен. – что-то пронеслось в карих глазах девушки, она на секунду задумалась, а после встрепенулась, дернулась, почти подскочила и вновь вцепилась в мою руку, как когда-то поступила при встрече в торговом центре. – Что ты делаешь?! -Наоки-сама?! – Хару скорее утверждала, нежели спрашивала. До этого она казалась достаточно спокойной для молодой девушки, однако стоило мне кивнуть, как лицо шатенки изменилось. Ее щеки чуть порозовели, глаза стали до невыносимости мягкими, излучая тепло, а пухлые губы расплылись в красивой улыбке. – Наоки О́но-сама… прекрасный человек, согласившийся помочь мне с обучением. Я восхищаюсь Вашим отцом, Йоко-сан… -На самом деле он достаточно сложный человек и я здесь, чтобы просить его остановиться. – я была поражена подобным отношением постороннего человека к моему родителю, но это меня радовало. И пугало одновременно, потому что я не знала, как можно настолько сильно восхищаться людьми. – Он тратит слишком много сил, совершенно не заботясь о собственном здоровье. Прошу прощения. -Йоко-сан, Ваш отец замечательный, ответственный, переполненный любопытством и стойкостью человек. – Миура Хару словно пыталась меня в чем-то убедить, она, кажется, слишком быстро поняла, что мои отношения с родителем трудно назвать теплыми и семейными. – Он достоин всего, что имеет. -Я знаю. До начала показа, когда помещение заполнилось гостями, – все выглядели слишком блистательно – я сумела отыскать то место, откуда отец наблюдал за своим миром, своей вселенной. Хару проводила меня, порой окидывая пронзительным взглядом, словно пытаясь угадать, о чем я думаю, а после поторопилась за кулисы. Весь этот мир, застывший в томительном ожидании, вот-вот придет в движение. Когда раздались первые звуки, от каких завибрировал пол и стены, от каких дрогнули и содрогнулись души и сердца собравшихся, я стояла рядом с Наоки О́но, на чьем лице не было и тени суровости. Подав сигналы людям в этом темном помещение, откуда управляли всеми огнями и звуками, креативным директор только впился взглядом в происходящее на подиуме. Он усмехался, замечая реакцию зрителей. Скрещивал руки на груди, наблюдая за особо перспективной моделью. Отходил или подходил ближе, словно делая самому себе или кому-то на протяжной дорожке замечание. Расплывался в легкой улыбке, когда все проходило так, как было задумано. А я не знаю, кем в итоге на этом показе восхищалась сама. Сначала, конечно, объектом были наряды, но потом… Я стояла рядом с отцом, я гордилась этим человеком как никогда, и мое сердце замирало, дыхание перехватывало. Я даже не упомянула о том, что ему стоит заботиться о своем здоровье, потому что отец расцветал, находясь в этом месте, в этом мире, в этой Вселенной. Он был слишком счастлив, и это счастье он заслужил. -Вот от чего ты отказалась,- не отрывая взгляда от дефилирующей девушки, чья походка заметно отличалась от остальных, – таких называли уникумами – первый раз за всю нашу встречу Наоки О́но заговорил. - Не жалеешь? -Не думаю, - я только помотала головой, стоя рядом с этим человеком. Хотелось бы мне, чтобы он всегда был таким, переполненным энергией и чувствами. Он был первым, кого работа делала счастливым. Однако что-то в сердце резко кольнуло, заставляя меня ощутить стыд. Ужасное чувство стыда, а вместе с ним слова матери: «Нужное время само придет, и ты все расскажешь». – Папа, я должна кое в чем признаться. – отец, кажется, внимательно слушал. Наверное, время пришло. – Помнишь Намимори и затяжную командировку? Это все легенда, лживая и неправильная. В Намимори я оказалась потому, что, пытаясь сохранить рабочее место и квалификацию, перевелась по собственному желанию. Иначе бы меня уволили из-за приставания начальства. В итоге, правда в том, что в Намимори мое рабочее место на ближайшие два года… Вместе с этими словами я только выдохнула, словно распрощавшись с тяжелым камнем, что был привязан к шее. Вот только еще было не понятно, бросила я этот камень на дно озера или перерезала веревки. Отец молчал. И в этом молчании я увидела то же выражение, что промелькнуло на лице Наоки О́но много лет назад, на том показе, какой я попросту испортила. Я ждала вердикта, жестокого вердикта, схожего с вынесением пожизненного срока заключения. Но неожиданно меня только приобняли за плечо, притягивая к себя, все так же смотря на подиум, шевелящийся и живущий своей жизнью, созданной, однако, моим отцом. Меня лишь поцеловали в макушку, лишая любого страха. - Я рад, что ты не выросла легкомысленной и выбрала работу в тихом городе, вдали от того, что любишь, а не поддалась на провокации начальства. Ложь – это плохо, я разочарован. Но если бы я узнал, что моя дочь – подстилка, то разочаровался бы куда сильнее. В первую очередь в себе, потому что я думаю, что правильно воспитал тебя. И в любом случае, кому-то придется занять место у подиума. Да, придется многому учиться, но все приходит с опытом. Если ты все же лишишься работы адвоката, отец всегда сможет исполнить свою собственную мечту. Модели проплывали, раскачивая бедрами, демонстрируя наряды, играя глазами для камеры и зрителей. Вспышки сверкали, видеозаставки менялись, а я стояла, опустив голову на родительское плечо. Недопонимание из-за страха сказать правду и посмотреть в глаза отцу исчезло, позволяя мне понять, как сильно я заблуждалась последние годы. Все что делалось – делалось для меня. Отец был жесток в своих поучениях, в этом он никогда не изменится, и совершенных поступков тоже не изменить, но Наоки О́но никогда не злился на меня, на свою дочь, из-за глупой случайности на показе столетней давности. Да, этот человек строг и требователен, но из-за испорченного шоу он бы никогда не отказался от меня. Он бы принял все мои решения, все во мне: что-то хорошее – отец был бы счастлив, что-то плохое – был бы печален и разочарован. Потому что я - часть него, часть его жизни, опыта, часть души. Если я ошиблась, значит, когда-то ошибался и он сам. Да, мой выбор адвоката очень расстроил его, но отец смирился, принимая эту мою особенность. А я поняла, что Миура Хару знает моего отца намного лучше меня. После показа люди долгое время не расходились, осыпая вопросами дизайнеров и ту же шатенку, какая, как оказалось, уже многого достигла в модной индустрии, однако мою мать, отца и меня никто не держал, позволяя скрыться с этого праздника. Мы ходили по ночному Риму, наблюдая, как зажигаются огни, открываются вечерние заведения, а после вернулись в отель. Слушая разговоры матери и отца, уже управившихся с парочкой бутылок спиртного, - не я одна в семье любили прибухнуть – мне становилось так хорошо, что невольно хотелось улыбаться и смеяться от нахлынувшего счастья. Меня все же отчитали в полутрезвом состоянии за сокрытие правды о работе в тихом городе, а я решила, что, бывая дома, буду чаще спаивать отца. Так он был куда добрее и улыбчивее. Пришлось поделиться некоторыми особенностями о Намимори, благо выслушивать все эти ужасы, касающиеся адвокатской работы, семья отказалась, почти выставляя меня за дверь их номера. Поднявшись в свою комнату, я только плюхнулась на мягкую постель, чувствуя, как все в голове плывет. Из сумки, оставленной на весь вечер в помещении, послышался настойчивый и какой-то тревожный звонок. Было так невмоготу вставать, что добралась я до мобильного, только когда он отключился. Тору Хаяси названивал мне в течение всего вечера, позволяя накопиться пятнадцати пропущенным. -Что случилось, Тору, снова неудачный эксперимент с волосами, звонишь, чтобы пожаловать? – настроение мое явно было выше обычного, отчего язык не поддавался мозгу, требующему окончания пьяного банкета. Однако настроение Хаяси заставило меня быстро протрезветь. -Если бы все было именно так… - парень как-то истерично усмехнулся, заставляя меня машинально выровняться в спине, напрягаясь. – Мы нашли патрульную машину, какая, по сути, должна была превратиться в ничто после «ужасной аварии». О́но, что с нами произошло? Не знаю, может ли сердце сводить судорогой, но мое схватилось в болезненном припадке. Я сбежала в Рим, от Намимори и темного переулка, заботясь лишь о своем состоянии, вовсе забывая о Хаяси. Кажется, он тоже помнил те ужасы, происходившие в тот день… -Знаешь, Йоко, когда мы нашли патрульный автомобиль, когда я его увидел, то понял все недостатки в этой аварии, которой, кажется, не было. Если мы разбились днем, когда я отвозил тебя на станцию, то почему попали в больницу только поздним вечером или ночью. Но, и если мы были в другом месте, если нас... - я не знаю, но мне кажется, что те страшные отрывчатые воспоминания, что всплывают порой перед глазами, правда. Если нас действительно избивали как малых детей, то куда делись раны, Йоко? Куда исчезло все это? «Я не знаю» - хотела сказать я, но молчала. Я помнила, как наносили каждую рану на тело парня. Мне приказали смотреть, наблюдать его мучения, не давая шанса как-то помочь. -Я думал, что схожу с ума, но вчера моя девушка сказала, что у меня что-то на веке. Когда я рассмотрел все в зеркале, то понял – это шрам, который словно давно затянулся. Что произошло в тот день? -Тору, ничего не произошло.- голос напоминал замогильный, мертвый, пустой и одновременно жестокий. Мне хотелось верить в то, что мои слова являются правдой. - Того дня просто не было. Ты никогда не подвозил меня к станции, и мы никогда не покидали Намимори. В тот день все было так же, как всегда. И в больнице мы тоже не были, и шрамов на наших телах тоже нет. Понимаешь, ничего этого никогда не случалось. -Да, так будет легче. Вот только… кому принадлежало то кольцо.