Horn Hell Ring

Моя жизнь всегда была неустойчивой и какой-то спонтанной. Детство хоть как-то походило на беззаботность и простоту ребенка, а вот после… подростковую жизнь и среднюю школу сложно называть привычной или веселой. Я не могу даже назвать точного количества или названия какого-либо учебного заведения, посещаемого мной в возрасте двенадцати-пятнадцати лет. Этого всего словно не было. Когда тебе двенадцать, ты ничего из себя не представляешь. Ничего не смыслишь в любви или симпатии, не воспринимаешь важные вещи всерьез. Для тебя мир – это просто мир, даже не планета, вращающаяся вокруг своей оси и попутно Солнца. Ты действительно беззаботен, безнравственен и неиндивидуален. В двенадцать лет все похожи, можно сказать, что в этом возрасте не существует даже полового разделения. В тринадцать лет, однако, появляются первые зачатки осознанного поведения. Ты понимаешь, что у тебя есть секреты, какие ты расскажешь не каждому, что у тебя есть личные проблемы, и их не стоит выливать на окружающих, что у тебя есть свое мнение. В тринадцать лет ты уже стоишь на первой из трех ступеней, какие ведут к юности. Четырнадцатый год жизни – это суматоха, несуществующие двенадцать месяцев. В этом возрасте ты занимаешься всем, чем только можно, словно пытаясь найти нечто важное. Но никогда не находишь. Ты живешь не своей жизнью, а перенимаешь характерные черты, слова и внешность окружающих. В четырнадцать лет ты являешься отражением кого-то другого, кем никогда не станешь. И это вторая из трех ступеней на пути к юности. Когда тебе исполняется пятнадцать, ты замечаешь, что люди вокруг различаются не только внешностью или половой принадлежностью, они обретают для тебя свою особенность, - ты вникаешь в суть психологии, пускай и поверхностно. Пятнадцатый год ты проживаешь на грани беззаботности и страха, чувствуя, как все больше становишься параноиком. Ты начинаешь переживать о будущем, думать о странных вещах, знакомишься с той частью собственного «Я», какая дремала в самом низу огромной горы твоих эмоций и поступков. Это последняя ступень к юности. Когда тебе шестнадцать и ты переходишь в старшую школу, мир разрушается, заставляя тебя создавать новую, свою собственную Вселенную, в какую порой пролазят посторонние люди, их мнение и советы. В юности все куда сложнее. Не взрослейте. Однако подростковый период все же является для меня самым сложным. Стоит только вспомнить, как чувствуется странная радость за то, что все это – пройденный этап. Я бы никогда не хотела вернуться в среднюю школу. Наверное, потому, что ее у меня, как таковой, и не было – родители были слишком заняты работой, переезжая из города в город, таская за собой и меня. Я училась в разных школах, в разных странах, жила в чужих домах или, вовсе, в отелях, от каких на вторую неделю начинало тошнить. Мы пересекали огромные расстояния на автомобиле, на поездах или самолетах, а я, кажется, через какое-то время даже перестала распаковывать чемоданы. Свои подростковые годы я прожила в полном хаосе: не было друзей или знакомых, не было устойчивых интересов, не было любимых вещей и простого времени. Я жила с одной только мыслью: сейчас мать вновь войдет в комнату, говоря собирать вещи, потому что отцу подвернулось выгодное предложение. Наверное, именно поэтому, когда родители отправили меня на обучение в Токио, –где я и осталась после – я почти с радостью приняла подобное известие. Для меня это послужило шансом узнать о том, чего я никогда не понимала: любовные треугольники, вечерние посиделки с подругами, сплетни... Токио подарил мне новую, незнакомую жизнь, и я привязалась к этому городу, который стал намного роднее Хиросимы, где я всего лишь родилась. Юность моя была переполненной и сумасшедшей, тяжелой и веселой одновременно, а подростковый этап я бы с удовольствием забыла… потому что в нем было имя одного ребенка. Когда я заканчивала второй год средней школы – до каникул в Японии оставалось пару месяцев -, то мне пришлось обучаться самостоятельно, потому как отец помогал с воплощением дизайнерских идей и подготовкой показа своему давнему другу. И все это затянулось на долгое время: около трех месяцев я пыталась объясняться на французском языке с местными жителями. Обычно отель или съемный дом находился недалеко от временного рабочего места Наоки Оно, однако в этот раз жилье располагалось загородом, почти что на окраинах Парижа. Но это даже радовало и успокаивало. Здесь не было шумных площадей, частых автомобилей, проезжающих по улицам, не слышались крики или шумный смех. Все было тихим, просторным и нелюдимым. Природа в этой местности являлась невинной и первобытной, люди – молчаливыми и подозрительными, но отзывчивыми. Жители пригорода не следовали городским правилам, они следовали правилам людским, человечным. И это привлекало меня в французах. Но дни здесь текли слишком медленно. Какое-то время я действительно занималась самообучением, проверяя программу, что мне выдали в одной из японских школ, ну а после, когда до каникул оставалось около месяца, я попросту забыла обо всем этом. Наверно, в тот день я наконец и вышла из двухэтажного домика, расположившегося вдоль дороги. В руках у меня был альбом какого-то пейзажиста – я словно защищалась этой увесистой книгой -, а на лице царила тоска. Голова же была занята странными мыслями, перебивающимися словами на французском. Шагая по каменной насыпи, порой пиная особо крупные камни, следя за их траекторией, я оглядывала жилые домики, почти что увешанные всякими горшками с растениями. По стене одного дома полз виноград, забор другого участка обвил вьюн и плющ, окна соседей прятались за колышущимися на ветру листьями деревьев. Пригород был зеленым и сочным, а яркое июльское солнце слепило глаза, заставляя недовольно щуриться. Цикады стрекотали где-то в лесах, что раскинулись густой теневой полосой неподалеку, а от асфальта исходил удушающий запах и почти что пар. В некоторых местах, куда солнце словно светило под прямым углом, можно было заметить исказившийся воздух, расходящийся волнами, – за подобным было забавно наблюдать, однако можно было словить и тепловой удар, стоя под солнцем долгое время. Звон, будто раздавшийся в сознании, заставил только повернуть голову, словно ища источник звука, - цветастый мячик весело отскакивал от каменной насыпи, желая убежать куда-то далеко. Детская игрушка проскользнула мимо моих ног, заставляя почти удивленно наблюдать за каждым новым прыжком, а после передо мной пронесся и невысокий худощавый мальчишка, словно стремясь обогнать время. Мяч так же весело и резво выскочил на асфальтированную дорогу, теперь замирая посредине, словно зазывая своими круглыми боками ребенка, а мальчишка, даже не задумываясь, выбежал на проезжую часть. Кажется, пригород услышал только визг тормозов, а после хлопок, знаменовавший «гибель» цветастой игрушки. Сердце только теперь начало колотиться в груди, понимая, как близка была опасность, а руки по-прежнему прижимали к себе парнишку, так же ошеломленного и напуганного. Ребенок только медленно повернул лицо в мою сторону, задирая голову, а я и не знала, что ответить на этот его запутанный взгляд. Мы оба понимали, что могло произойти, но не до конца верили, что подобное происходит со всеми. Автомобиль, водитель которого только громко выругался, не сдерживаясь в выражениях, все же долго не задержался на этой дороге, вдоль какой располагались домики, а лопнувший под огромными колесами мяч так и валялся на раскаленном асфальте, выглядя при этом жалко и печально. В тот же момент, кажется, из-за высокой калитки показалась встревоженная женщина, оглядывающаяся по сторонам. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы вникнуть в суть произошедшего, а затем ее тревога сменилась оправданной злостью, смешанной с заботой. Это было что-то, похожее на боль во благо. Мать безрассудного мальчишки сперва крутила ребенка, оглядывая со всех сторон, что-то быстро лепеча на французском, а после потянула мальчишку за ухо, заталкивая за калитку, на частную территорию. Она захлопнула дверцу, словно не разрешая сыну выходить на улицу, а после торопливо подошла ко мне. Незнакомая женщина что-то говорила, порой кивая в сторону дороги или собственного сына, выглядывающего из-за ворот, клала руку на мое плечо, мотая головой от пережитых эмоций, а я только наблюдала за каждым ее действием, понимая лишь половину из сказанных слов благодарности. Запястья матери были тонкими и невероятно бледными для женщин Франции. Лицо ее излучало сейчас лишь беспокойство и одновременно с тем облегчение, потому изумрудные глаза и казались слишком большими, скорее, от пережитого страха, - она могла даже не увидеть, как погиб бы ее ребенок - а тонкая длинная шея, украшенная кулоном с голубем, невольно привлекала внимание посторонних. Женщина эта была так же худощава и высока - невнимательный мальчишка очень походил на свою мать, только ростом пока не мог похвастаться, - а голос ее и незнакомые мне иностранные слова звучали нежно, словно играя какую-то мелодию. Она выглядела в этом месте как-то не так, как остальные, - ее словно «вырезали» из другого мира, вставляя сюда. -Фернанд, подойди и поблагодари девочку! – только теперь голос женщины приобрел строгие нотки, какие, впрочем, мальчишка не воспринял всерьез. Он словно знал, что его мать не способна долго гневаться. Ребенок как-то гордо вышел из-за калитки, широкими, но медленными шагами направляясь к нам. В его поведении было нечто высокомерное и ленивое, но он казался милым. – Прекрати паясничать… -Спасибо… - почти буркнул ребенок, замечая утомленный взгляд матери. Мальчишка опустил глаза вниз, сверля каменную насыпь, а после резко дернулся, словно вспоминая, что о чем-то забыл. – Могла бы и мяч сохранить, вообще-то. -Фернанд Дюпон, еще одна колкая фраза с твоей стороны, и спать ты будешь в собственной постели. И мне будет глубоко плевать на твои страхи и зубных фей. – пятилетний мальчишка только обиженно глянул на мать, что-то буркнув себе под нос, а после перевел свой взгляд на меня. Что-то было в этом пареньке, что-то особенное, такое же, как и в его матери. -Вот, ты уронила… разиня, - поднимая с земли альбом с пейзажами, отозвался ребенок, протягивая мне мою же вещь. Я не знала, как реагировать на подобные слова со стороны пятилетки, когда самому тебе четырнадцать, поэтому только кивнула, заставляя поверить саму себя в то, что неправильно перевела последнее высказывание. -Ты ведь из дома на краю улицы, переехали с родителями недавно?- словно понимая причину моей спокойной реакции на подобное поведение сына, поинтересовалась женщина, получая в ответ только смущенный кивок. Не очень-то я себя ощущала в компании незнакомых людей, говорящих на чужом языке. – Из Китая или Японии? -Япония… - я только выдохнула, понимая, как часто слышала этот вопрос за последнее время. Чтобы вы не попадали в неловкие ситуации, просто знайте, что у японцев лица более вытянутые и овальные, нос намного ярче выражен, чем у корейцев или китайцев, да и глаза по размеру больше, чем у остальных двух национальностей. Впрочем, смотрела женщина не столько на азиатские черты, сколько на бесцветные кожу, волосы и зрачки, нехарактерные, кажется, ни для одной из стран. В подростковом возрасте я всегда чувствовала себя ущемленной из-за подобной болезни, почти стесняясь своей внешности, и только в старшей школе мне открыли глаза на то, что это – моя особенность. –Извините, мне пора… Женщина только кивнула на мои слова, брошенные с ошибками, а паренек на мгновение удивился. После же на его лице мелькнула странная эмоция, словно говорящая о том, что он наткнулся на очередной фактор, который поможет ему, в некоторой степени, терроризировать меня. Это была наша первая встреча с Фернандом Дюпон. В следующий раз столкнулась я с ним в местном небольшом магазинчике, стоя в очереди. В руках мальчишка вальяжно сжимал список, написанный матерью, а затем, когда продавщица начала доставать нужные предметы, он только раскрыл пакет, позволяя женщине складывать все внутрь. Вел себя Фернанд как хозяин не только этого места, но и всего пригорода и собственной жизни. Впрочем, он был всего лишь ребенком, о чем и повествовало его поведение. -Всё, сдачу отдашь матери, - рассчитав ребенка, как-то устало бросила вслед мальчишке тучная женщина, приступая к следующему покупателю. Однако от работы ее отвлек детский комментарий, заставивший побагроветь от злости. -Никогда не понимал, почему и Вы живете со своей мамой. Вы – ребенок в теле взрослого? – такая наигранная наивность слышалась в голосе Фернанда, что я невольно заулыбалась, привлекая к себе внимание продавщицы, на чье больное место недавно надавил мальчишка. Взгляд женщины почти что угрожал, свирепствуя, говоря покинуть магазин, забирая с собой и несносного парня. Так я и поступила, подталкивая удивленного моим появлением Дюпон к выходу. – Что ты тут делаешь? Мальчик смотрел на вывеску магазина, потом на меня, словно пытаясь понять, как мы можем быть связаны. Создавалось впечатление, что он не понимает, как, не зная языка, можно бродить по пригороду, полагаясь на скудный словарный запас. Не получив от меня ответа, Фернанд принялся почти вытанцовывать вокруг, жестами пытаясь объяснить суть сказанных слов. -Я поняла тебя, - сухо бросив на странные телодвижения, прыжки и дрыганья ногами, какие, в действительности, не имели никакого отношения к прошлой мальчишеской фразе, я только посмотрела на магазин, решая, что не особо мне и хочется пить. Ребенок, чье поведение было типичным и одновременно с тем странным, привлекал куда больше. – Как тебя зовут? -Фернанд, - пожимая плечами, представился Дюпон, разворачиваясь на носках, направляясь теперь в сторону собственной улицы. Он только оглянулся, как бы прося идти следом, а я и пошла, делать-то здесь тоже особо нечего, да и соседи-сверстники довольно замкнуты в уже образовавшихся кругах общения. Остается довольствоваться компанией пятилетки, забавной пятилетки. – А как тебя зовут? -Йоко, - нагоняя мальчишку, равняясь с ним и подстраиваясь под детский шаг, отозвалась я на вопрос, отчего-то кивая головой. Впрочем, ребенок даже остановился, пытаясь произнести мое имя. Ему было тяжело, он странно морщился, словно пробуя звуки на вкус, а затем уставился на меня из-подо лба. -У всех в Японии такие сложные имена? -Знаешь, для меня твое имя тоже непростое… - я только улыбнулась на детское недовольство. Фернанд был обыкновенным, но забавным мальчиком, который, как и остальные дети, винил во всем кого-то другого, незнакомого, не понимая, что за свою жизнь в будущем он будет отвечать сам. С тех пор мы и общались, пытаясь научить друг друга чему-то новому и традиционному для наших стран. Общение с пятилеткой давалось мне просто потому, что его язык не был украшен эпитетами и завуалированными, саркастическими фразами. Пускай Фернанд и подтрунивал над окружающими, отпуская мелкие и колкие фразы, но выражал свои мысли он очень просто и доступно даже для таких как я. Мы часто сидели в лесу, под тенью деревьев, расстелив покрывало, тыкая друг друга в словарь-переводчик. Я получала мизерные знания французского от дошкольника, а мальчишка довольно быстро осваивал японский язык. Ад начался, когда мы перешли к кандзи – Фернанд просто не понимал, как все это работает и понимается остальными. Порой парень только махал на все вокруг рукой, валясь на землю, раскидывая руки в стороны, – он любил смотреть на небо. А еще фантазия пятилетки была очень буйной, вгоняя порой меня в смятение и ступор: выдуманные звери, рептилии и места… Иногда ребенок нацеплял на себя странные вещи, говоря, что это – защитный костюм от атаки какого-то супер злодея. Да, иногда воображение пересекало грань разумного, а дар убеждения Фернанда заставлял поверить в правдивость созданных историй. Порой мы ходили на местное озеро, наблюдая за людьми, потом сидели в беседке у дома ребенка, выслушивая истории его старушки – так он называл бабушку, повидавшую весь мир. Пожилая дама была одним из моих любимых собеседников во Франции, потому как на достаточно высоком уровне знала японский, что не могло не восхищать и одновременно удручать Фернанда. Он говорил, что даже его старушка знает язык лучше него, хотя она дряхлая и слабая. Ребенок порой не понимал значения сказанных им слов, однако пожилая женщина только добро улыбалась на подобные высказывания, поглаживая внука по рассыпчатым волосам. Иногда в наши разговоры влезал отец мальчишки, цепляясь к альбинизму, расспрашивая тещу о том, как я отношусь к подобному, - старушка переспрашивала у меня и объясняла зятю. Вот так мы жили: иногда моя мать пересекалась с этой семьей, а об отце я предпочитала не говорить, потому что его словно и не было. Он был очень занят, пропадая в Париже днями и ночами. Фернанд часто рассказывал о том, чего ожидает от начальной школы, в какую пойдет уже в следующем году, а я только улыбалась, подпирая рукой голову, слушая детские мечты. Я привязалась к этому ребенку, с замиранием сердца порой прислушиваясь к шагам на лестнице, сидя в своей комнате. Я теперь боялась, что отец вновь решит переехать, вынуждая меня собирать чемоданы. Но время по-прежнему текло медленно и плавно. Все дни я проводила в компании пятилетнего мальчишки, начиная считать его семью своей, а модный показ все приближался, как и выход новой коллекции. Тогда на душе у меня поселилась уже знакомая тоска, а возвращаться в Японию вовсе не хотелось. -Если бы я могла, я бы взяла тебя с собой… Показала бы Хиросиму и Токио, сводила бы в храм и на фестиваль. Мы бы наблюдали за людьми, придумывая, о чем они говорят, лежали бы под деревьями, смотря в небо, а по вечерам искали в темном небе созвездия, придумывая свои собственные… Я не хочу уезжать. -Когда-нибудь я приеду в Японию и найду тебя. Мама сказала, что разрешит мне увидеть весь мир, как это сделала бабушка, она много где была, она мне рассказывала… - беспокойство слышалось в голосе парнишки, он почти что вскочил на ноги, поднимаясь с травы, ища в моих глазах какого-то ответа на незаданный вопрос. -Я не знаю, где буду в тот момент, когда тебе разрешат покинуть дом, Фернанд… - я, кажется, только легко и печально улыбнулась, все так же смотря на небо, проглядывающееся через кроны деревьев. Мне было грустно, пускай никто из нас и не знал, когда именно я вернусь на родину. -Это все неважно, говорю же, я приеду в Японию. – твердость слышалась в каждом слове, а я только и ожидала, что мальчишка капризно топнет ногой. Однако повернувшись к Дюпон, я ощутила, как собственные губы раскрылись в удивлении. – Я буду скучать по тебе, странная старшеклассница Йоко-сан, и однажды эта тоска станет непреодолимой… И будет только два пути: умереть или найти тебя. Так говорит бабушка. Изумрудные глаза ребенка стали до ужаса отстранёнными и пустыми, не позволяя отыскать в них знакомой жизни и целеустремленности. Рассыпчатые светлые волосы трепал ветер, словно пытаясь дернуть за тонкие пряди, а детские губы изогнулись в полуулыбке. Что-то больно укололо в сердце, а я только приобняла мальчишку, поглаживая по голове. Он был крохотным, низким и щуплым. Его запястья были такими же тонкими, как у матери. Его шея была такой же длинной, почти что лебединой. Его изумрудные материнские глаза смотрели с той же задорностью, скрывающей за собой нечто глубокое и тоскливое. Фернанд был таким же, вырезанным из другого мира, как и его мать. Бледным, хрупким, порой беззаботным, порой до ужаса одиноким – я просто не могла бросить этого ребенка, мне было так страшно остаться без него. Не знаю, забота ли, привязанность ли, но каждое из моих чувств к Фернанду Дюпон было пронизано эгоизмом в чистом его проявлении, - я боялась остаться без этого ребенка, без его невменяемости, умеренного спокойствия и странных забав. Казалось, без него мой мир потускнеет, вновь станет прежним… Как же я боялась этого. -Боже-боже! Я опаздываю! – мы все еще сидели под деревьями, теперь молча и отстраненно, думая о затянутом туманом будущем, когда мальчишка подскочил на ноги, отрясая зад от земли и травинок, прилипших к песчаным шортам. – Мама сказала прийти к шести часам, у нас же гости! Поддаваясь хаотичным действиям ребенка, его взбудораженному и возбужденному настроению, я так же суечусь и тороплюсь, перескакивая через кусты и камни леса, сжимая в ладони ладонь Фернанда. Мы бежали быстро, не обращая на хлеставшие по щиколоткам ветви, на яркое солнце или насекомых внимания. Мы были уже у железнодорожных путей, когда я резко остановилась, почти врастая в почву, заставляя и мальчишку споткнуться, падая на землю. -Черт, я потеряла! – на мой ошеломленный взгляд Фернанд только вскрикивает, словно услышав жуткую тайну, желая продолжения. – Телефон потеряла, может, пока бежали, или оставила там, под деревьями! -Нужно вернуться! – мальчишка только уверенно разворачивается, направляясь в сторону леса, все дальше от железных путей, а я хватаю его за руку, заставляя остановиться. И это был первый шаг, первая ошибка. Наверное, тогда мое сердце не желало говорить подобного, но я сказала… И теперь, когда кольцо заставило меня вспомнить о существование осознанно забытого Фернанда Дюпон, каждый мой кошмар стал завязан только на этом моменте. На этой роковой ошибке. -Не надо, иди домой, тебя ждут. Я сама. – всё, ошибка совершена, назад пути нет. Видя это во сне, наблюдая в который раз все это, я просто хочу закричать, отговорить, но паренек только кивает, после перебегая железные пути, скрываясь вдалеке. Всё, назад дороги нет. Тогда я вернулась к высоким деревьям, найдя свой телефон. Тогда я вновь прошла по лесу ни на что не обращая внимания, думая о возвращении в Японию. Тогда я вновь прошла через рельсы, оглядываясь по сторонам. Тогда я вновь увидела дом Фернанда и его семьи впереди, думая о чем-то. Тогда я собиралась пройти мимо, идя к съемному жилищу, однако встревоженная мать Дюпон не дала мне этого сделать. Женщина вцепилась в мои плечи, спрашивая о том, куда пропал Фернанд. Паника в ее глазах лишь нарастала, а голос становился все пронзительней и громче, а я и не знала, что ответить. Уже в тот момент мне стало страшно. Уже тогда сердце ёкнуло в груди, словно останавливаясь. Я рассказала о том, что произошло, что Фернанд должен был уже вернуться, что он пошел один от железных путей, а мать мальчика после моих слов только повалилась на колени, царапая землю и крича от боли. В этом ее крики были заключены полная безнадега, душевная боль и самоуничтожение. Она кричала, захлебываясь слезами, так, словно послушала утром гороскоп своего сына, уже зная о неудаче в его жизни, и не смогла предотвратить этого несчастья. А я просто стояла, возвышаясь над погубленной женщиной, поддаваясь ее крику, позволяя слезам скатиться по щекам. Я словно тоже утратила всякую надежду. Тот день я не помню. Помню только лицо старушки, перекошенное от ужаса и страха, - она посмотрела на меня, прикрывая рот ладонью, а затем слезы утонули на ее морщинистом лице. Я вспоминаю теперь главу семьи Дюпон, приехавшего домой, узревшего всю эту безумную картину, - мужчина только оттолкнул от себя жену, вызывая полицию. Я помню чувства, что пронзили не только органы, но и душу. Мне стало в одно мгновение холодно и страшно, тоскливо и до безумия одиноко, а после на глазах мир утратил свое разноцветье, позволяя довольствоваться только черно-белыми тонами. Я стояла посреди чужого дома, отвечала на вопросы полиции, но ничего не слышала, даже собственного голоса. Я осознала свою ошибку, а затем, выйди за забор участка, только разбила телефон, со всей силы швыряя его на асфальт. Хотелось подойти и растоптать мобильный, однако, стоило мне сделать шаг к проезжей части, как незнакомый автомобиль проехался по устройству, расщепляя его словно до атомов. Я провожала взглядом темную машину, понимая, что здесь всё началось, здесь всё и закончилось. Фернанд Дюпон и по сей день считается пропавшим без вести. Его до сих пор ждут дома, лелея последнюю надежду, а он так и не желает возвращаться откуда-то издалека, куда попал, перебегая железнодорожные пути. О нем до сих пор вспоминают соседи, говоря о тех колких фразах, по нему до сих пор порой плачут посреди ночи, отвернувшись на другой бок. А я до сих пор жду, когда он приедет в Японии, чтобы увидеться со мной. Но всё это не имеет смысла, потому что однажды я совершила роковую ошибку, соблазнившись собственным телефоном, за какой бы меня наказали или отчитали, указывая на неряшливость и невнимательность. Я почти что убила ребенка, забывая о том, что мир опасен. Я даже не подумала, что с этим крохотным и щуплым человеком может что-то случиться в родном пригороде… Когда-то я боялась уезжать из Франции, однако после только об этом и мечтала, не выходя из дома. Мне казалось, что смотрят на меня осуждающими взглядами, что меня в чем-то обвиняют. Мне было стыдно и больно смотреть в глаза семьи Фернанда, потому что они потеряли гораздо больше меня. Теперь мы никогда не наблюдали за людьми на озере, не разговаривали и не молчали вместе, не учили друг друга языкам, не собирались вечерами в беседке. Больше отец Фернанда не спрашивал меня об альбинизме, мать ребенка не удивлялась моему характеру, странному для четырнадцатилетнего подростка, а старушка, повидавшая мир, не улыбалась вовсе. А сам Фернанд Дюпон больше не называл меня странной старшеклассницей Йоко, пытаясь задеть или уколоть своими фразами. Покинула я Францию, словно убегая от чего-то. Я хотела забыть и я забыла, запирая все о том лете под замок. Третий год средней школы я провела в той же суматохе и неопределенности, чувствуя, однако, что повзрослела намного раньше. Всё началось с лопнувшего под массивными шинами мяча, а закончилось разлетевшимся мобильным телефоном. И всё это на одном и том же месте – там, где мог погибнуть когда-то Фернанд Дюпон. Однако он просто исчез, не желая говорить никому о том, куда отправился. *** -Да, адвокатская контора совмещена с полицейским участком, не обращайте внимания, - я только махаю рукой, прося женщину следовать за мной. Она же озадаченно оглядывается по сторонам, не понимая данной нелепости, но все же проходит в участок, тут же замирая на месте. Впрочем, как и я. Ютака Кондо лишь около месяца назад перевели из токийского отделения в Намимори, однако с Каташи-саном они сразу не поладили, ведя себя теперь так же, как мы с Кадзуя-сэмпаем. Правда, причины для словесных перепалок, как и порой воинственных порывов, были: блондинистый Ютака был тем еще подонком. Смех исподтишка, коварство, сплетни, двуличие и противная ядовитая улыбка – всё это являлось повседневными вещами, какие почти окутали полицейский участок сразу после перевода этого персонажа в Намимори. Мужчина тридцати с лишним лет совершенно точно любил издевку и фальшь, но развлекался в свободное время он тем, что стравливал кого-то друг с другом. Каташи Тономура же быстро раскусил эту его черту, настраиваясь самым воинственным образом. Такие люди, противоположные до безумия, никогда не смогут ужиться под одной крышей. И они отчаянно пытались вытурить друг друга, пока что с переменным успехом. Кондо, обладающий привлекательной внешностью, – ему лучше не раскрывать рта при знакомстве с женщинами – был тем еще гадом, тварью, куском собачьего дерьма и другими кличками, данными Каташи-саном, однако дела он расследовать мог. Лучше всего у него выходило выбивать чьи-либо признания в совершенных уголовных делах – как это происходило, я даже не хотела знать. Точно уж не задушевными разговорами и действиями, разрешенными законами. Однако уровень участка Ютака поднял заметно. Но не думаю, что именно по этой причине Ямагата Саданару терпел эту выскочку, почти что потакая каждому его желанию. Здесь было нечто другое. Блондин с язвительным характером был ниже по званию и должности местного начальника, однако Саданару заметно прогибался перед переведенным из Токио человеком, игнорируя все, что тот творит в полицейском участке. Уже через две недели после того, как Кондо появился в Намимори, все заметили, что отделение полиции стало его личным замком, которым он мог управлять, пользуясь жителями этого дворца – то есть нами. Любили Ютаку только подлизы и лисы, чем-то похожие на него, Маширо тоже устроился под крылом нового негласного и самопровозглашенного начальника. Однако и я сама не могла похвастаться чистотой намерений и поступков, какие совершала вот уже второй месяц подряд – близился конец февраля, конец зимы. -Если ты, мудила, снова перепутаешь имена в документах, отсылая их в управление, я тебе, сука, ноги повыдергиваю! – Каташи только высовывался из своего дежурного окошка, вгоняя в ступор моего клиента, пугая женщину своим лексиконом до дрожи. Впрочем, это были, наверное, самые лестные слова, брошенные в адрес Ютаки. – Вали в свой кабинет, чертово недоразумение. -Каташи-сан, у тебя ведь дети есть? – обычно Кондо только игнорировал, проскальзывая мимо дежурной части, натянуто улыбаясь, но, кажется, в этот раз его нехило задели слова Тономура. В голосе скользила острая угроза, напоминающая лезвие наточенного клинка. – Следи за ними упорно и ответственно… Я, правда, не понимаю, как подобные тебе вообще плодятся, почему вас не лишают родительских прав? Ты просто отвратительный, грубый и уродливый. Наверное, твоя жена умерла от ужаса, увидев, за кого вышла по пьяни. Это не составило особого труда для Каташи-сана – выскочить из-за двери дежурного отделения, набрасываясь на Ютаку. Женщина за моей спиной почти отскочила назад, вскрикивая, а я почуяла запах керосина, понимая, что здесь может дойти до чего угодно. Лезть между мужчинами, уже сцепившимися, машущими кулаками, я даже не собиралась, поэтому почти что влетела в ближайший кабинет на первом этаже, заставляя полицейских разнять Каташи-сана и Ютаку Коду. Растянули их не без «потерь»: оттаскивая разъяренного Тономура, бедный стажер получил локтем в нос, отлетая в сторону, почти падая задом на бетонный пол первого этажа. Кровопролитие закончилось так же быстро, как и началось – навалились следователи дружной компанией, не позволяя раскидать друг друга по отдельности. Дергая головой, как-то гордо вскидывая подбородок, злой до ужаса Ютака только шмыгнул носом, вытирая тыльной стороной ладони струйку крови. Его черные глаза с пронизывающей угрозой глянули на Каташи, все еще не успокоившегося, а сам мужчина тут же поспешил скрыться на лестнице, словно отправляясь зализывать раны. -Уебок, - вслед Кондо бросил дежурный, отталкивая в сторону полицейского, что-то лопочущего о том, что всё это – не по-мужски. Ну а если не так, то каким еще образом бороться с крысой в отделении полиции? Каташи утихомирился только после появления Джиро, полностью разделяющего мнение вдовца. Мне же пришлось подавать стакан воды клиентке, обратившейся с просьбой урегулировать семейный конфликт. Вернее, что-то регулировать было уже поздно, потому что дело дошло до развода. Женщина хотела оставить дочь у себя, как и квартиру, получая сверху и алименты. Однако, слушать ее внимательно я не могла, упираясь лбом о скрещенные руки, закрывая глаза от бушующих мыслей. Все мои страхи начали сбываться в канун новогодних праздников – двадцать восьмого декабря прошлого года. Бредни кольца Хорн о реликвиях оказались не бреднями, а доказательство истории об артефактах предстало в тот день перед моими же глазами. Мафия существует, как и способные разжигать пламя из волновой энергии тел кольца. Да и моя жизнь всё больше походит на ад, окутываясь непроходимым туманом проблем. У меня, кажется, нет и шанса что-то сделать, мои действия напрямую зависят от кого-то другого, чьего имени я даже не знаю. В тот раз, когда из темноты автомобильного салона донесся уже знакомый голос, словно усыпляющий бдительность, меня почти заставили сесть в чужую машину. Когда-то, кажется, я говорила, что не появлюсь на работе во время отпуска даже под дулом пистолета, однако, знаете, оружие, наставленное на тебя, заставляет пересмотреть свои взгляды на жизнь. Это неплохо мотивирует и дает подсказки к правильным действиям и решениям. В салоне иномарки было еще темнее, чем снаружи, поэтому я могла лишь угадывать очертания людей, чье спокойное, но угрожающее дыхание слышалось во мраке. Будет честным, если я скажу, что испугалась: я могла хоть немного видеть лишь шатена с шарфом на длинной шее, остальные присутствующие при разговоре оставались для меня монстрами из детства, скрывающимися под кроватью или в шкафу. Со мной не разговаривали как с девушкой или человеком вообще, не церемонились и не спрашивали, как я себя чувствую, какие у меня цели, желания или мнение. Меня просто поставили перед фактом, выдвигая прежде, конечно, ультиматум: измениться, чтобы жить, или умереть, однако оставаясь при своём. Выбор мой пал, естественно, на первый вариант. С этого выбора всё и закрутилось. Со слов нового работодателя – о котором никто и никогда, кажется, не узнает – я должна была знать лишь несколько вещей. Первое: я обязана собирать всю информацию, попадающую в отделение полиции, начиная с самых незначительных событий, заканчивая, конечно, противоположностью дел бродяги Ли. Второе: один раз в месяц – или чаще – встречаться с человеком, чьи координаты для места встречи мне сбрасывают с незарегистрированного номера, передавая ему собранные копии документов. Третье: даже не пытаться предать «кормящую руку», потому что в подобном случае, все, что мне дорого, исчезнет, рассыпаясь пеплом, мучаясь перед смертью. Однако даже если бы я захотела кому-то что-то сообщить, то дело было бы проигрышным: никакой информацией об этих людях я не располагала, они, честно говоря, даже не намекнули на какое-либо существовании мафиозного мира. Об этом я знала из краткого рассказа реликвии Хорн – осталось только сопоставить кольца на пальцах нового босса или человека, что забирал документы, с историей сущности ада. Таким образом, для шатена я была отличным шпионом, знающим всё о Намимори и о ком-то, кто в нем обитает, и совершенно ничего не смыслящая в том, кто является новым начальником. Для высокого мужчины, появившегося лишь дважды, - в той машине и полицейском участке - я была безобидным адвокатом, испуганным и готовым от страха делать всё, что прикажут. Я ощущала себя на поводке, который порой дергали, говоря, что пора принести документы, словно тапочки или утреннюю газету. И сбежать с этого поводка было невозможным – это я поняла еще в ту декабрьскую ночь, когда иномарка остановилась напротив жилого комплекса, высаживая меня у собственного дома. Мне словно сказали таким образом, что достанут из-под земли, если потребуется. Жить стало труднее и страшнее, приходилось просчитывать каждый шаг, сковывая себя в общении: я почти что отказалась от разговоров с Джун и Тору – парня уж точно не хотелось во все это втягивать - и от встреч с Рё Осуми – тело почти изнывало от подобного. -Извините, Оно-сан, Вы слушаете? – голос женщины вырвал меня из удручающих дум, заставляя почти что дернуться, ощущая себя так, словно я только проснулась. Мой взгляд уткнулся лишь в небольшой циферблат наручных часов, заставляя заволноваться. От клиента нужно было скорее избавиться. - Давайте перенесем нашу встречу, например, на завтра. Понимаете, сегодня… - договорить мне однако не дала сама женщина, как-то согласно закивавшая на подобное предложение. Ей самой после увиденного на первом этаже участка не особо хотелось находиться в подобном месте. Кадзуя Сасаки только странно посмотрел на меня, словно вынашивая какую-нибудь колкую фразочку. Женщину будто ветром сдуло. – Что Вы хотите, Кадзуя-сэмпай? Мужчина только хмыкнул, вновь утыкаясь в компьютер. Стрелки часов свидетельствовали, что пора собираться – время обеденного перерыва приближалось, а мне, чтобы добраться до назначенного места встречи, требовалось покинуть отделение немного раньше. Сверившись с сообщением в телефоне, пришедшим пару часов назад с неопределенного номера, я только достала из сейфа копии всех дел, засовывая их в сумку. -Какого хрена, Оно? – взгляд Сасаки был полон интереса и недоумения, словно он уличил меня за чем-то ужасным. Благо его фантазия не позволяла додумать реально происходящих событий, в какие я оказалась втянута не по собственному желанию. -Нужно съездить в зал суда, - угрюмо изрекла я, натягивая пуховик и шарф. Погода за окном не радовала – для конца февраля было слишком холодно. – Если кто-то спросит, скажи, что я могу опоздать, пожалуйста. За прошедшие два месяца, во время которых я шпионила за всем городом, путем просматривание уголовных и административных дел, всего два раза встречалась с людьми нового работодателя. Точнее сказать, каждый раз это был один и тот же человек, с тем же чехлом на плече. Он не представлялся, поэтому называла его я просто «Сэр», отчего-то представляя, что оскорбляю. Встречались мы в людных местах, где людей было словно муравьев: такое поведение говорило лишь о том, что слежка может быть повсюду, а в последнее время, последние дня три, я отчетливо слышала за своей спиной чьи-то шаги, словно крадущиеся. И вот это напрягало сильнее остального. Каждый раз, встречая черноволосого мужчину с огрубевшим шрамом на подбородке, наблюдая за его словно раздвоившимся сознанием, предстающим то улыбчивой, то холодной или леденящей сторонами, я передавала документы, получая краткие указания, на что следуют теперь обращать внимание. Но ни разу мне не давали произнести хоть слово по собственному желанию, заставляя лишь отвечать на грубые вопросы. После первой подобной встречи я и не пыталась говорить, смотря куда-то в толпу отрешенным взглядом. Однако сегодня я собиралась задать вопрос: «Ютака Кондо как-либо связан со всем происходящим?» Я простояла у обговоренного места десять минут, после двадцать, прошло полчаса, стрелки приближались к сорока минутам, а мой обеденный перерыв тоже заканчивался. Никто так и не объявился, отчего я даже разволновалась: я отлично понимала, что в некоторой степени от жизни мужчины со шрамом и его босса зависит и мое существование. Потому что, если я о них ничего не знала, никак не могла предать или чем-то поделиться с их соперниками, то меня они могли смело использовать в качестве пушечного мяса. Назад в участок я действительно опоздала, выслушивая нравоучения от Кадзуя Сасаки, который отстал от меня лишь в тот момент, когда и к нему, безработному, пришел клиент, учтиво стуча в дверь. Понимая, что выслушивать очередные проблемы посторонних я не хочу, я быстро спустилась в диспетчерскую к Джун, где жизнь шла своим чередом. Девушка всегда была в наушниках, вокруг нее постоянно жужжали системные блоки, телефоны и мониторы, но она успевала заниматься своими делами так, словно была дома, в отпуске. Мочида красила ногти, заваривала чай и расчесывалась, просматривая ленту в социальной сети. Хотелось бы сказать, что Джун беззаботная и безответственная, но каждый в отделении знает, что это - грубая ложь. Девушка кардинально меняется, стоит только раздаться телефонному звонку тревожной линии. Ее мгновенная реакция вселяла в меня уверенность: если я окажусь в опасности – что очень вероятно -, то Джун быстро ответит на звонок. Обсудить погоду с проходящими мимо следователями, перекинуться парочкой фраз с полицейскими в курилке, выслушать проблемы дежурных или недовольство Кадзуя Сасаки – вот так и проходит рабочий день. Выключая компьютер, проверив сейф и сложив копии документов, какие так никто и не забрал, в сумку, я только захватила пуховик и шарф с вешалки, щелкая выключателем на стене у выхода. Кабинет погрузился в кромешную тьму – за окном давно был поздний вечер, какой казался еще более темным из-за морозного сезона года. Бросая привычное «До завтра» ночному дежурному, сменившему недавно Каташи Тономура и Джиро-сана, я только натягиваю теплые вещи, выходя из полицейского участка. Морозный ветер тут же пронизывает до костей, будто и не замечая пуховика, какой должен служить подобием защиты, а плечи невольно дергаются, заставляя издать странный звук недовольства. Натягивая перчатки, чувствуя, насколько быстро окоченели пальцы, я почти бегу на остановку, понимая, что сегодняшний вечер не особо подходит для долгих прогулок, - ноги словно отнимает от холода. Поэтому, когда общественный транспорт показался перед носом, я довольно резво заскочила внутрь, высыпая всю мелочь, какая нашлась в карманах, водителю. Стекла автобуса были покрыты ледяными узорами, расходящимися в стороны, а люди, насупившись, прятали лица в воротах курток или пальто, порой подрагивая от ветерка, что попадал в салон вместе с открывающейся на остановках дверью. Старшеклассник, вероятно, проводивший свою подругу до станции или дома, теперь потирал оголенными руками, выдыхая на них, а пожилая дама только недовольно окидывала его взглядом, будто терпя из последних сил подобные действия. От холода, голода и темноты за окнами – где лишь иногда проскальзывали огни на фонарных столбах – люди казались озлобленными и раздраженными, каждый хотел поскорее вернуться домой, согреваясь зеленым чаем или чем-то покрепче. Я вырисовывала на замерзшем стекле непонятные линии, добавляя к ним точки, пыталась уловить хоть какое-то движение снаружи, прижимая к груди сумку с кучей тяжелых бумаг, а автобус уже приближался к самой удобной для меня остановки. Впрочем, всю поездку угрюмый человек не давал мне покой, почти сверля своим взглядом. Я, правда, пыталась его игнорировать, но он порой лишь кашлял и отворачивался. Мороз вновь обдал со всех сторон, словно струей ледяной воды, а огни фар общественного транспорта все удалялись, после вовсе скрываясь на одной из длинных дорог Намимори. Старшеклассник, что вышел на моей же остановке, поторопился в противоположную мне сторону, а я только удобнее перехватила лямки тяжелой кожаной сумки, утроившейся на плече. Эхо шагов отскакивало от высоких глухих заборов, стен домов и асфальта, а облачка пара устремлялись ввысь, растворяясь в темном небе, затянутом тучами. Было темно, холодно и подозрительно тихо. Так тихо, что через несколько секунд я смогла услышать чужие шаги, какие словно подстраивались под мои собственные. Первая мысль, какая приходит на ум каждому адвокату, связана с отбывшим срок наказания клиентом, какого ты не смог отмазать от уголовной ответственности. Однако это касается адвокатов, какие никак не связаны с мафией, какие не работают на эту же мафию. Я только резко обернулась, словно желая спугнуть преследователя, какой умело ступал по моим следам, но подобное было моей ошибкой – мужчина только дернулся, срываясь с места, резко бросаясь в мою сторону. Первые его широкие шаги я пребывала в ступоре или же шоковом состоянии, а затем, когда инстинкт самосохранения ударил в голову, побежала, сворачивая на соседнюю улицу.Застыла я не столько от того, что человек бросился на меня, сколько от того, что этого мужчину я видела в автобусе, - он и следил за мной недоброжелательным взглядом. Выходит, этот человек, укутанный в слишком большую по размерам куртку, чей ворот закрывает половину лица, следил за мной чуть ли не от самого полицейского участка. Первая мысль, что пришла в голову, говорила о том, что шатен решил избавиться от меня. Потом появилась другая идея: неприятели того же шатена узнали, что я имею отношение ко всему этому безумию, так же решая избавиться. Ни один из вариантов не радовал, а дыхание начало перехватывать. Я проклинала и каблуки, слыша, как то приближается, то отдаляется преследователь. Я не оборачивалась, зная, что от этого только взвою от разочарования в собственной скорости и судьбе. Я игнорировала колющее в груди сердце, умоляющее о передышке. А затем я забежала в парк, раскинувшийся на месте старого сквера. Этот новый зеленый мирок отличался от старой аллеи тем, что был куда светлей, пускай взрослых деревьев здесь было достаточно. Забегая за один из стволов, прижимаясь спиной к коре, я только зажимаю рот, слыша собственное свистящее дыхание. Пёс давно уже умер, оказавшись закопанным в земле, поэтому никто не защитит меня от, вероятно, убийцы. Я только теперь осознала, что все это не похоже на игру, ни капли. Стало до ужаса обидно: моя жизнь оборвется из-за чьего-либо желания, меня опять не спросят, чего хочу я. Если уж на то пошло, то я бы с радостью переметнулась на сторону врага шатена и его людей. Мне хотелось жить, особенно учитывая возраст двадцати четырех лет. Еще слишком рано прощаться с этим миром, пускай и ужаснейшим, в плане организации. Кто бы его ни создал, он – та еще сволочь. Дыхание чуть восстановилось, тучи где-то за спиной разошлись, позволяя показаться полной луне, а в парке царила та же удушающая тишина. Это мировое молчание было таким, что казалось, даже если ты заорешь что есть силы, то ничего не услышишь. Вселенная словно проглатывала каждый звук, обращая его в ничто. Приложив руку к сердцу, чей учащенный ритм был слышен даже через толстый пуховик, я шумно выдохнула, решаясь выглянуть из-за ствола. Ощущая дрожь тела и души, чувствуя трепет, но ничего по-прежнему не слыша, расширенными глазами я только уставилась в темные глаза человека, что так же выглядывал из-за ствола, щекой прижимаясь к коре. В какой-то момент я подумала, что это – мое отражение, однако успела лишь вскрикнуть, когда чужие руки схватились за темно-синий шарф, тут же сужая петлю на шее. Меня пытались задушить. Ловко выскальзывая из, оказывается, довольно эластичного предмета гардероба, я еле сдерживаюсь, чтобы не завопить от страха, подкашивающего ноги, лишающего рассудка. Бросая сумку, выворачиваясь из чужих рук, чьи действия наблюдала словно в замедленной съемке, я только кидаюсь наугад в темноту,- луна вновь исчезла с небосвода, словно предавая мои надежды. Эта ночь была на стороне убийцы, прекратившего играть в прятки именно в этот момент: мне не дали сделать и трех шагов, хватая за руку и дергая назад, тут же подставляя подножку, заставляя повалиться на землю. Действия были такими точными и отточенными, что ты сразу понимал: таким вот способом этот человек убил многих. Земля была до ужаса холодной, но я думала лишь о том, что скоро мое тело так же окоченеет, покрываясь трупными пятнами. Впрочем, морозный зимний вечер не даст организму и тканям сгнить слишком быстро. В блестящих от мимолетных слез бесцветных глазах отразилось лезвие ножа, а тело заныло от воспоминаний о пытках, давно минувших и ушедших в прошлое. Жаль, что после смерти тело не заживает, не регенерирует и не воскрешается. Сердце пропустило удар, ноги и руки не хотели двигаться в попытках подняться и убежать, выскальзывая из-под надзора убийцы, возвышающегося над твоим дрожащим телом, а человек в огромной куртке так и замер, занося в воздухе нож. Возможно, он решил поиграть в догонялки еще немного, понимая, как просто всё это было. Однако уже в следующий момент моё лицо обрызгала кровь, а застывший на губах крик смешался с хрипом убийцы, через чье тело насквозь прошло остриё катаны. Тело преследователя повалилось в сторону, щекой утыкаясь в покрытую инеем почву, а его глаза потеряли блеск, продолжая всё так же смотреть на меня, с той же жаждой крови и смерти. Кончик синего шарфа мелькнул перед взглядом, заставляя меня вздрогнуть, тут же встречаясь с глазами знакомого человека, протягивающего предмет гардероба. Мужчина в пальто только мимолетно улыбнулся, заставляя холодок пройтись по моей спине, - улыбка была настолько неуместна после того, что он сделал… Медленно забирая шарф из рук очередного убийцы – однако я была счастлива, что не валялась сейчас на земле мордой вниз со вспоротым животом или перерезанным горлом–, настороженно я поднялась с земли, ощущая, как до сих пор дрожат и немеют колени. Казалось, в этом спасении есть какой-то подвох, но его не было. Человек шатена, смахнувший с катаны капли чужой крови, только поднял мою сумку с земли, заглядывая внутрь. -Это все документы? – голос мужчины был таким же, как и в прошлые наши встречи. Он был равнодушным и беспристрастным, однако, оттененным каким-то необычным чувством привязанности к своей работе. Не то чтобы ему нравилось убивать, скорее всего, темноволосый мужчина кропотливо выполнял любую работу, какую давал ему шатен. -Все. – и вся эта ситуация дала мне понять, что означает и подразумевает «мафия». Смерть одного человека или нескольких не значит так уж много, чтобы говорить или даже вспоминать об этом. Мечник словно уже забыл, что пару мгновений назад пронзил оружием чужое тело, остывающее сейчас на земле. Кольцо Хорн возбужденно задрожало в кармане, будто чувствуя запах крови, ее металлический привкус. Оно ликовало от подобной картины, наслаждалось этими натюрмортами. Адская реликвия жалела лишь о том, что не увидела моей крови, а я поняла, почему она скрывалась в стенах Колизея, – гладиаторские бои пропитывали арену кровью и духом смерти. -Мне нужен телефон. – да, слабого пола для мафии тоже не существовало, никто не собирался носиться вокруг меня, как курица-наседка, спрашивая о душевном или физическом состоянии. А меня, блядь, минуту назад могли убить. Но черноволосый мужчина только подошел ко мне, просматривая документы в сумке, заставляя своим холодным только повиноваться. Я отдала мобильный, понимая, что мне его не вернут. Как и предполагалось, договорившись с кем-то о встрече, мечник спрятал мой телефон в свой карман. Только от технического устройства меня отвлекла кровь, какую я заметила на руке брюнета. В алом был весь рукав пальто. -Вы ранены? – мужчина только дружелюбно улыбнулся, оттягивая в сторону край верхней одежды из драпа, показывая кровавую рубашку. Впрочем, когда-то она была белой. Он словно хвастался или пытался показать, что мой страх, по сравнению с его «царапиной», ничто. – Немного. Не то чтобы мне стало жаль этого человека, или я испугалась, - я не особо терплю людей, которые управляют мной, контролируют меня, ловко и негласно угрожая моей жизни своей властью, – но все же я сказала это. -Дома есть аптечка и какое-никакое дезинфицирующее средство. Не знаю уж, как медики обрабатывают такие раны, но думаю, Вы не первый раз в подобной ситуации. Не маленький, сами справитесь. Могу только медикаменты предложить. *** Из-за того, что последние два месяца, начиная с декабря старого года, я была связана с мафией, в моей квартире никто не появлялся. Таким образом, впервые сегодня представившийся Ямомото Такеши являлся неожиданным гостем, почти что первооткрывателем в новом году. Я сидела в гостиной, перелистывая дело с подходящим сроком для рассмотрения, когда послышался шум воды со стороны ванной. Этот незначительный звук можно было игнорировать, однако после в арке показался темноволосый мужчина, оголенный по пояс. Сверкая своей смуглой кожей, испорченной, однако, кровавыми разводами, Такеши потребовал аптечку. Я только оценила мужчину ленивым взглядом, отмечая, что и тело Рё ничуть не хуже, а после медлительно поднялась с дивана. Легкое удивление скользнуло по лицу Ямомото Такеши, а после он вновь поторопился к зеркалу в ванной комнате, не потрудившись закрыть дверь. Резанная рана на боку заставляла меня только морщиться. Проходя мимо, на кухню, хлопая дверью холодильника, я какое-то время всматривалась в испускающую холодный пар стеклянную бутылку. Кивнув на свои же мысли, я только оперлась о дверной косяк ванной, протягивая виски брюнету. На подобный жест мужчина удивленно приподнял бровь, бросая взгляд на бутылку, а после на меня. Его явно забавляли перемены в моем настроении: я слишком быстро отходила от чего-то плохого, понимая, что дальше будет лишь хуже. -Говорят, хорошо дезинфицирует. – подталкивая Такеши, я подбиваю мужчину составить мне компанию в распитии алкоголя. В одиночку можно и спиться. Хотя, тот факт, что я пока в здравом уме, обнадеживает. -Тут есть перекись и йод, - указывая на аптечку, доставая баночку с некой рыжеватой субстанцией, то ли отказывается, то ли пытается запутать, играючи, отзывается брюнет. Он вновь мимолетно улыбается, ожидая реакции. -Ну, для применения внутрь тоже подходит. – по привычке я лишь пожимаю плечами. Реакцией на мои слова служит лишь секундное молчание, а после громкий и задорный смех, совершенно несвойственный убийце, раздается по всей квартире. Ямомото Такеши смеется так, словно никогда никого не убивал, никому не причинял боли, ни разу в своей жизни не был печальным, ни разу не познал утрату и горечь от подобного. Он смеялся так, словно находил спасение в этом смехе. Он словно постоянно был на грани, смеясь истерично, но весело и по-доброму. Казалось, если он лишиться этого смеха, то просто сойдет с ума. Ямомото Такеши, не способный сейчас остановиться, убивший многих, кто встал на его пути, был до ужаса одиноким, блуждая по лезвию ножа. И этот нож был куда острее его катаны. Бутылка исчезла из моих рук. Один глоток, два, три… А я даже не заикнулась о том, что этот алкоголь пьют иначе. Но, кажется, этому человеку спирт в организме был куда нужнее меня. -На здоровье. – я смогла только оставить раненного человека в гордом одиночестве, разделенном с бутылкой виски, йодом и бинтами. В обычном мире есть много проблем и страхов, кошмарных событий, а в мире мафии… Что же творится там? Страшно даже подумать, особенно, если прибавить ко всему этому странное пламя и реликвии, созданные за пределами нашей Вселенной. Из ванной Ямомото Такеши вышел в той же кровавой рубашке, усаживаясь на бортик дивана, словно по привычке забрасывая ногу на ногу. Он чувствовал себя уверенно везде, даже не обращая внимания на то, что данная квартира принадлежит мне. Брюнет только просматривал копии всех задержаний, порой кивая головой или долго смотря на один и тот же лист, пытаясь сопоставить что-то в своей голове. -Такеши-сан, скажите, Ютака Кондо имеет отношение ко всему происходящему? – словно невзначай, так же, не отвлекаясь от собственного дела, от глупости какого голова шла кругом, я спросила почти что бесцветным и почему-то хриплым голосом. Брюнет только отложил стопку бумаги в сторону, как-то странно всматриваясь в мое лицо. Это было очень тяжко – выдержать его задумчивый и прямой взгляд. Тебя словно сканировали глазами. *** -Ну и на хуя вы меня в это втянули? – негодованию, смешанному со страхом, не было предела, а я уже давно не сидела на диване, подобрав под себя ноги, спокойно листая странички сшитого дела. В один момент стало глубоко плевать и на уважительные суффиксы, и на власть человека перед собой. Нет, вы только послушайте! Во-первых, конечно, мне открыли глаза на мафию – теперь я являюсь официальным носителем подобной информации. Но это все – цветочки… Я умудрилась влезть в разборки самых влиятельных в нашем веке семей, которые, по одним лишь мимолетным упоминаниям, предстают в голове сборищем жестоких тиранов, знающих лишь один закон: «Подчиняй и властвуй. А кто не подчиняется, того убивай. Забирай свое и чужое, господствуй». Вонгола – мафиозный клан, правящий теневым миром черт знает сколько. Эти люди всегда были на вершине, ими пугали своих отпрыском более мелкие семьи-одиночки или участники каких-либо альянсов. Однако кланы, входящие в альянс с Вонголой, живут в мафиозном мире спокойнее некуда. Им достаются вершины, сливки с торта… По крайней мере, так было раньше, сейчас же объявились некие люди, заявившие о том, что хотят смести Вонголу и всё, что с ней связано, с величественного трона, возвышающегося над всем остальным. И это – семья Мельфиоре, появившаяся в итоге сливания Джессо и Джиглио-Неро. Какие цели преследует Мельфиоре неизвестно, но шпионила я за Намимори именно из-за того, что, вероятно, кто-то из этой семьи обосновался в небольшом городе. То есть, я лезла в самое полымя. Я хотела врезать в морду шатену, из-за которого все это произошло. Я уже давно должна быть мертва… Сначала никто не верил в то, что Мельфиоре хоть как-то продвинется к вершине, никто не мог даже предположить, что их босс сможет хотя бы увидеть главу Вонголы, однако слившиеся в один кланы уничтожали всех, кто пытался им перечить. Таким образом, всего за несколько месяцев многие семьи покинули альянс с Вонголой, страшась за собственную шкуру, да и сама Вонгола теперь находится совершенно в удручающем состоянии. -Вы просто, блядь, ненормальные! – я не могла успокоиться, прокручивая в голове все это, понимая, что бредни Хорн были простой подготовкой, разминкой для мозгов. Хотелось теперь ударить и себя. – Ты вообще понимаешь, что я могла умереть в любой момент, если бы кто-нибудь заглянул в сейф?! Мне бы не поверили, скажи я: «Это просто так, для себя, ха-ха-ха!» На хуя вы меня втянули во все это дерьмо, мать твою?! -Тебя использовали именно потому, что ты ничего не знала. Согласись, если бы хотя бы часть всего этого была тебе известна, ты бы согласилась на смерть, а не на шпионаж. В любом случае, иметь при себе человека, ничего не смыслящего в мафиозном мире, довольно безопасно. Ты бы не смогла нас предать, даже если бы захотела. Да и начти тебя пытать, что бы ты сказали? Вот именно, ничего. – от спокойного тона, с каким Такеши обсуждал мою смерть, плечи аж передернулись, а мне стало до ужаса печально и тоскливо. Я ощутила себя так, словно уже была потеряна для этого мира. Понимание всей ситуации сегодняшнего вечера пришло неожиданно, заставляя успокоиться, тяжело выдыхая дым. -То что ты мне это рассказываешь, означает, что нужда во мне отпала. – хотелось втянуть в легкие столько дыма, сколько было возможным. Хотелось умереть от удушья, нехватки кислорода или от того, что никотин обожжет альвеолы, но только не от рук мафиози. Казалось, их метод расправы куда ужаснее. -Нет, - к моему удивлению, Такеши лишь качнул головой, удобнее устраиваясь на диване. - Наш босс своих людей не растрачивает попусту, каждого использует до конца. И от тебя польза еще есть. Поэтому, думаю, тебе придется в скором времени покинуть Намимори. Тсуна об этом позаботится… -Противоречивый ваш босс. И забота его странная … - на мои слова Ямомото Такеши только еле заметно хмыкнул, расплываясь в невероятно теплой и добродушной улыбке. Тени суровости и серьезности на мгновение исчезли с его лица, и мужчина чуть прикрыл темные глаза, будто заглядывая в собственную душу. В этом его выражении лица были смешаны вселенская ирония и какое-то непонятное чувство. Складывалось впечатление, что его босс – это самый святой человек, ангел, которого обстоятельства порой заставляют принимать темное обличие. – Зачем ему обо мне заботиться, честно говоря, из меня выжили все соки ваши шпионажи… -Тсуна позаботиться и о твоем будущем, потому что информация, что ты достала, очень помогла, правда. – меня словно пытались поддержать и обнадежить, замечая в голосе просьбу оставить в покое, дать прожить остаток жизни в тишине и одиночестве. Я выглядела так, словно была носителем раковой опухоли, а врачи диагностировали смерть. -Мельфиоре долго ждать не будут, когда они раскроют твои связи с Вонголой, то всё – игра закончена. Для тебя. Да, для них любое, даже малейшее подозрение - и человек исчезает, словно его и не было. Так работает мафия… Тот человек в парке… завтра выходить на работу опасно. -Если не выйду, будет еще подозрительнее. Никто ведь не говорил, что он встретился со мной. Может быть, его убили прежде. – хотела бы я вернуться к прошлой жизни, вот только не могла. Как не могу изменить судьбы Фернанда Дюпон, так не могу изменить и своего туманного будущего. Тихий стук в дверь прозвучал осторожно и как-то настороженно, заставляя меня резко обернуться в сторону выхода из квартиры, прокучивая в голове тысячу вариантов о том, кем может быть ночной гость. Впрочем, то, что неизвестный постучал, а не воспользовался дверным звонком, напрягало еще больше. Однако, вопреки моей тревоге, охватившей сознание, Ямомото Такеши только захватил свое пальто и чехол с катаной, довольно быстро открывая дверь. -Запомни: теперь ты в курсе о Вонголе и Мельфиоре. Случись с тобой что-либо, даже не вздумай открыть рот не по делу. Потому что тогда, - глаза брюнета словно сверкнули в приглушенном свете лестничкой площадки, - одной только смертью тебе не отделаться. Какое-то время помедлив, перекидываясь парочкой фраз с незнакомыми людьми в одинаковой черно-желтой форме, передавая им документы, добытые мной в полицейском участке, Ямомото Такеши обернулся ко мне в последний раз, желая удачи на работе. От этой его неуместной улыбки, следующей сразу же после угроз, я только с силой захлопнула дверь, прижимаясь к ней спиной и скатываясь вниз, стоило людям из мафиозного клана спуститься на пару степеней от моей квартиры. Страх был так силен, что казался живым существом, засевшим не то в голове, не то в душе. Не знаю, сколько я сидела вот так у двери, прижимаясь к ней, смотря на лампочку люстры. Наверное, это все же была первая ночь, когда я позволила себе курить в квартире, выдыхая даже не в открытое окно, а просто так. Кажется, мне было страшно выйти на улицу. Я действительно боялась, что кто-то вновь набросится на меня, играючи, желая убить. Возможно, мечник Вонголы оказался в том сквере случайно, и если подобное повторится, то никто меня не спасет. Вместе с тем, что мне рассказали о существовании кланов, об их боссах, я почувствовала себя еще более покинутой и незащищенной - словно с тем, что ты узнаешь о теневом мире, от тебя отворачивается сама Вселенная, сама надежда и судьба. Тебя словно проклинают, обрывают крылья, лишают мнимого нимба. Будто вместе со знанием Вонголы ты перестаешь быть человеком… И все же спала я беззаботным, почти что детским сном. Мне не снились ни кошмары, ни радужные моменты – это была полная пустота, позволяющая отринуть и забыть хотя бы на одну ночь обо всех тревогах и отчаяниях. Я не чувствовала, что родилась заново, нет, но мне точно стало легче. Я словно смирилась, приняла то, что жизнь подобна ветру – то резкому и холодному, то ласкающему и теплому. Мне казалось, что лучше просто ждать, наблюдая за тем, что будет дальше. Пускай это и было, в некоторой степени, расточительством собственной жизни – стать наблюдателем своего существования, своей судьбы -, но мне так было намного легче. Пока шла на работу, я избегала полупустых улочек, передвигаясь там, где скопление людей внушало доверие. Я часто озадаченно оглядывалась, словно ища подозрительные лица, избегала чужих взглядов и порой ускоряла шаг. Дойдя до полицейского участка, я почти ощутила безопасность, спокойно стягивая с шеи темно-синий шарф, служивший подобием щита от проблем. Но, стоило наткнуться на Ютаку Кондо – Ямомото Такеши сам не знал, можно ли в чем-то подозревать этого человека -, и я невольно поторопилась скрыться в собственном кабинете. Первая половина рабочего дня была не то чтобы трудной или непривычной, но однотипные фразы женщины, предстоящей встретить своего мужа в зале суда при разводе, казались утомительными. Она, вероятно, неправильно понимала мою работу: я – адвокат, а не семейный психолог, должный выслушивать одни и те же жалобы дважды. Предложив все, что мы можем сделать на судебном заседании, оценив наши шансы довольно обнадеживающим процентом, я только выпроводила клиента из полицейского участка. До обеда оставалось долго, а неожиданные подопечные вновь появились. Задержание за мелочную кражу в супермаркете, на какой последнее время часто покушались студенты, чаще всего отчисленные из институтов; Драка старшеклассников, допрос каких проводится уже в присутствии или адвоката или педагога из школы; и, пожалуй, печальное известие, заставившее меня просидеть в задумчивости больше часа, - бродяга Ли скончался прошлой ночью где-то в переулке. Он то ли замерз, то ли сердце остановилось, от того же холода. Этого человека никто из нас особо и не знал, чаще над его проделками только смеялись, однако, кажется, многих тронуло это происшествие. А мне стало грустно. Так грустно, что я смогла на какое-то время забыть о мафии и опасности. В какой-то момент показалось, что бродяга обладал неким даром, чувствовать твои душевные переживания: Ли часто говорил, что я не могу оторваться от земли, не замечая то, что находится вокруг меня. И он был прав. Этот бездомный со слабым зрением, ценящий каждый день, проживающий его полной жизнью, он знал обо мне куда больше в то время, чем знала я сама. Он словно чувствовал, что я ненавижу Намимори из-за его обычности и скучности, но так же Бродяга Ли знал, что все это скоро исчезнет. Прошлой ночью Землю покинул человек, видящий в моей бледности некую особенность и даже красоту. Он всегда называл меня Богом Луны… под полной Луной же и погиб. Кажется, он принял мою смерть на себя. Эта капризная дама в черных одеяниях, из цепких лап какой я смогла спастись, решила забрать с собой кого-то другого. И им оказался Бродяга Ли, поющий песни ночами под окнами жилых домов, купающийся в фонтанах, развлекающий полицейский участок, требующий разговоров со мной. Казалось, что теперь я могу покинуть Намимори без зазрения совести. -Слышала о том, что случилось? – Джиро-сан, осторожно покинувший свой пост, оглядываясь по сторонам, как-то настороженно позвал меня, словно чего-то остерегаясь. В последнее время я вечно была на взводе, поэтому ладони отчего-то сжались в кулаки, словно поджидая появление угрозы. – Дети Каташи в больницу попали… Школьная медсестра говорит, что это был несчастный случай, но, честно говоря… Словно по сигналу, Тономура влетает в полицейский участок, своим видом заставляя отшатнуться назад, боясь даже напомнить о своем присутствии. Он напоминает медведя, чьих детей убил охотник или поймал, сажая на цепь, цирковой дрессировщик. Его шаги были тяжелыми, но мимолетными, слишком быстрыми. Его кулаки словно чесались, а глаза… Глаза противоречили всему внешнему разъяренному виду – Каташи плакал. Это были слезы отчаяния, боли, гнева и ненависти. А мы все понимали, куда направился этот человек. Кажется, его просо боялись остановить, понимая, что всё это должно было произойти. Последние метры до лестницы, Тономура почти что преодолевает прыжками, скрываясь на пролетах, оставляя после себя лишь тяжелый воздух и эхо шагов. Отчего-то хочется передернуть плечами, прогоняя неприятное чувство, но Джиро-сан, будто очнувшийся от минутного помешательства, тут же кидается вслед за напарником, только выкрикивая мне: -Он убьет Ютаку! Доказательств нет, никто не сможет поверить простым словам, но всё же каждый в полицейском участке знает, что именно Кондо виноват во всем этом. Однако никто не бросит ему это в лицо, понимая, что подобные слова будут звучать… глупо и самонадеянно. -Убью, тварь! – я почти врезалась в стену спиной, бегом поднимаясь по лестнице, следуя за Джиро. Я не узнавала Каташи, не узнавала этого человека и боялась незнакомца, навалившегося на Ютаку, расквашивающего лицо следователя. Мне хотелось громко выдохнуть, но воздух вокруг словно стал каменным и слишком тяжелым, я не могла даже вздохнуть, так же прижимаясь к стене. – Я убью тебя! Тономура орал так, что его голос походил на звериный рык. Он скалился так, что казалось начал превращаться в хищника. И он плакал так, что сердце щемилось в груди, ища какого-то укромного уголка безразличия. В этом крике, угрожающем смертью, была слышна такая ненависть… Ненависть к Ютаке Кондо и самому себе. К Кондо за то, что причинил боль детям, – Каташи был в этом уверен, как и все, знающие о вчерашней ссоре,- а к себе за то, что позволил причинить этот вред. Полицейские вокруг явно застыли в ступоре, то ли боясь даже приближаться к Каташи, осыпающему Ютаку уверенными и стальными ударами, - Кондо мог только боязливо прикрываться, вскрикивая и хрипя, -то ли чувствуя, что всё происходящее правильно. Но через несколько секунд дежурного все же оттаскивают в сторону, пытаясь остановить его попытки вырваться. -Больной ублюдок, блядь. – Ютака оскорблен, его волнуют даже не раны и кровь, размазанная по лицу, сколько задетая гордость. На его помятом лице играют лишь раздражение и угроза, пронизывающая Каташи насквозь, а после ко всему этому прибавляется ядовитость. Ютака играет роль пострадавшего, невинной овечки, умело скрывая душевное ликование от того, что причинил огромную боль семье вдовца, а я только застываю на месте, замечая брошенную в никуда ядовитую улыбку, словно говорящую, что всё это - только начало. Каташи отстранили на какое-то время от работы, но прежде повели в кабинет начальника, а я просидела в размышлениях до самого вечера, как и Кадзуя, питающий самые отвратительные чувства к блондину, чье лицо подпортили кулаки дежурного. Сасаки мог бы веселиться, радуясь тому, что его негласного противника отделали как школьника, вот только состояние детей Тономуро действительно было печальным. Они находились под круглосуточным наблюдением врачей, подключенные к приборам жизнеобеспечения, и никто не знал, почему сыновья Каташи не открывают глаз. Теперь, возвращаясь домой, я не думала о том, что моя жизнь может оборваться, о том, что за мной кто-то может следить. Я тревожилась лишь о судьбе учеников средней школы и о кольце, какое неожиданно зажгло в кармане, обжигая кожу бедра даже через ткань брюк. Мне не пришлось хотя бы надевать реликвию на палец, чтобы услышать ее мысли, то ли ликующие, то ли усмехающиеся. «Кто-то скоро умрет, и это будут детишки разъяренного полицейского…» Это не мое дело, не мои обязанности и заботы. Но я должна помочь. Вот только как предупредить остальных об опасности для детей Каташи, я тоже не знаю, потому что просто сказать, что кто-то нападет на пациентов больницы… Это более чем подозрительно и странно. Я понимаю, что в моем положении от подобных вещей и происшествий нужно держаться подальше, однако мысли о том, сколько всего для меня сделал Каташи-сан, они не дают мне просто забыть обо всем и пойти домой. Кажется, я не имею права на подобное. И вот я уже бегу к ближайшей остановке, где можно поймать такси, попутно набирая нерабочий номер Джун. -Мочида, немедленно высылай кого-нибудь к больнице Намимори! – заскакивая в автомобиль с квадратными знаками на крыше, я только бросаю водителю адрес. – Не спрашивай, почему и как, просто оправляй! Возможно, детям Каташи угрожает погибель… И девушка не собирается перебивать меня, говоря, что это не моя компетенция или забота. Она не говорит ничего подобного, понимаю, что Ютака точно причастен ко всему этому, понимая, что блондин не прощает ударов и оскорблений. А я понимаю, что он связан с мафией, и все равно приближаюсь к этой границе, все больше отрекаясь от обычной жизни… Смерть жены, тяжелое прошлое, борьба с алкоголем, младенцы на руках, одиночество, страх, раскаяние, теперь возможность потерять единственный свет в своей жизни – все это пережил Каташи Тономуро. Все это – его проклятие или же счастье. Все это сделало его тем, кем он является… И он добрый человек, который бы на моем месте поступил точно так же. Наверное, поэтому я и отрекаюсь от спокойствия, понимая, что пропасть лишь разрастается, образовывая воронку, затаскивая и меня. Игнорируя пустующие коридоры, сонных медсестер, спящих на вахте, пробегая мимо редких пациентов в холлах у телевизора, я почти ощущаю неимоверную атмосферу, какой никогда раньше не ощущала, и это странное чувство приводит меня к одной только палате, к детям Тономуро. Стоит только открыть дверь, чувствуя, как сильно бьется сердце и перехватывает дыхание, отгоняя надоедливую сущность кольца, набравшую такую силу, что способно пролезать в мою голову даже не будучи надетым на палец, в царящем в палате мраке я только натыкаюсь на фигуру у одной из постели, рядом с окном. Фигура эта высокая, стройная и пугающая. Она принадлежит только одному человеку, которого, вероятно, я и ожидала увидеть. Я бы удивилась, встреть я здесь кого-то другого… -Йоко-сан, что вы тут делаете? – притворство. Грёбаное притворство. Такое умелое и мастерское, что невольно морщишься, понимая, что подобные люди существуют. От них прям тошнит и воротит, они вызывают лишь отвращение и порой восхищение своим лицемерием и двуличием. -Кто ты? -Я? – такое удивление и невинная наивность звучат в коротком вопросе, будто Ютаку Кондо не застукали только что в палате детей Каташи, которого тот ненавидит. - Я Ваш коллега, конечно же. Пришел проверить детей Каташи, он-то думает, что я во всем виноват, но куда же мне до …. -Кто ты, черт возьми?! – я почти рявкнула, ощущая, как страх превращается в нечто материальное. Назад нельзя было ступить, уйти и убежать тоже, а блондин с ложным именем только подошел ближе к кровати одного из сыновей Тономуро, заставляя кровь внутри похолодеть. -Хм, правда хотите знать? – неожиданно добрая маска спала, оголяя настоящий лик человека. И этот лик был ужасен, отвратителен, до боли страшен. Пустые глаза, наполненные лишь злобой и жаждой смерти, опущенная линия губ, переполненная безразличием… а затем Ютака только хмыкнул. -За такую информацию мне придется Вас убить, Оно-сан. Ах, Вы волнуетесь за мальчишек Каташи? Не нужно, я просто не дам им встать. – замечая мой взгляд, так и жаждущий оказаться ближе к бессознательным детям, расплывается в жуткой улыбке Кондо. -Такого приказа мне не давали, но их папаша просто жутко раздражает. Гибели такого убожества никто и не заметит. В темноте, какую не мог, кажется, нарушить даже свет убывающей луны, - дверь в палату давно оказалась закрыта – полыхнуло нечто кровавое, непохожее на обыкновенное пламя. Это словно был сгусток эмоций, собранный в ладони Ютаки. Стоило мужчине лишь сомкнуть пальцы, то ли щелкая, то ли просто прикасаясь ими друг к другу, как стекла вылетели из рам с оглушающим грохотом, а неожиданная вспышка словно разрезала пространство, напоминая собой взрывную волну. За пределами палаты да и на улице этого словно никто не слышал, а я еле успела припасть к полу, ведомая кольцом Хорн, когда этот самый кровавый луч злобных чувств Кондо, прошелся в метре над головой, оставляя на стенах глубокие выемки… Этим алым пламенем мужчина словно рассек все вокруг, придавая после пространству огромного давления. «Дай! Дай мне право жить, странная старшеклассница Йоко-сан! Надень на палец, надень! Дай мне выйти, пробуди меня и свою силу! Освободи же!» - я только зажала собственные уши, отчего-то крича, только становясь на колени от ужасного знакомого голоса, разрывающего голову. -Что случилось, неужели, давление так повысилось? – Ютака явно заинтересован, но я не могу открыть глаз, желая прогнать голос сущности кольца. Но она не уходит, не хочет уходить. Кондо только подходит к старшему сыну Каташи, словно ласково проводя по его лицу ладонью, противно облизывая ядовитые губы. Сердце отдается гулким ритмом. -За такое милое личико, не похожее на отцовское, многие бы дорого заплатили… Знаете, Йоко-сан, есть много развратных стариков, любящих совать свои члены в детишек. Над этим пареньком можно поизмываться, а после показать все Тономуро, как думаете, ему понравится? -Прекрати… - я не знаю, кого именно хочу заткнуть от отвращения и презрения, но голос Хорн так и разрывает полушария мозга, вновь и вновь воспроизводя в голове лето одиннадцатилетней давности. -Вы это мне? – сжимая щеки ребенка, приближаясь к ним, так же поглядывая в мою сторону, словно к чему-то побуждая, Ютака только расплывается в ядовитой улыбке, следя, как я пытаюсь подняться с колен. Он ужасен. -Замолчи… -Это грубо, я думал, девушка, воспитанная в семье людей, связанных с модной индустрией, должна быть вежливой. Почему же Вы выбрали профессию адвоката, а не подиумы? – но слова Ютаки никак не связаны с его действиями: мужчина только приподнимает за ворот больничной рубашки мальчишку, прикасаясь рукой к его горлу, словно собираясь душить. Я успеваю сделать только резкий шаг, изгоняя шипение кольца из сознания, тут же замирая на месте. – Ай-ай, не нужно лишних телодвижений, опасно ведь. Пальцы мужчины только сильнее впиваются в горло мальчика, а показатели на мониторах резко меняются, но никто так и не спешит появляться в палате, словно отрезанной от остального мира. Ветер, проникающий через выбитые окна, почти что завывает, нагоняя ужаса, а рядом с Ютакой Кондо блестит нож, какой может оказаться в детском теле в любой момент. И мужчина всячески на это намекает. -Почему же ты молчишь, разве не переживаешь за ребенка? – пальцы сжимаются еще сильнее, оставляя заметные следы на бледной болезненной коже, а приборы пищат слишком часто и оглушительно. Они будто вопят о помощи, как вопит и мое существо. -Помоги мне, пожалуйста… - обречена. Теперь я обречена, но все равно надеваю кольцо на палец, слыша довольный утихающий смех. Назад не повернуть. *** Кровь, повсюду алые разводы, пятна и капли, падающие откуда-то сверху. Это неизвестное место, несуществующее на Земле, но здесь есть тьма и свет. По сути, все обращено во тьму, но вспышки черных молний только изредка освещают это место, далекое и ужасное, залитое кровью, шатающее и скрипящее, заполненное криками. Крики сливаются со стонами, истерическим смехом, агонией и воплями. Все здесь кричат от боли. Человек без глаз протягивает перед собой руки, словно пытаясь что-то отыскать. Он восседает на троне, что создан из человеческого мяса, свежего, еще не сгнившего, а где-то в стороне перекатываясь из стороны в сторону, валяются его глазные яблоки. Лицо его покрыто то ли шрамами, глубокими и кровоточащими, – кожа попросту отвернута в стороны – то ли ожогами, испускающими пар, превращающими кожу в нечто липкое и тягучее. А вокруг него копошатся, ползают, переплетаются голые тела. Только телами это сложно назвать. Вырванные куски плоти, отсутствие органов, кровоточащие, испускающие зловоние раны, рубцы, отсутствие конечностей – люди ползают у трона, стонут, кричат и хрипят. Кто-то вырывает собственное сердце, надеясь умереть… но ничего не помогает. А позади, за спинами этого телесного ада есть лишь фигура, скульптура, статуя из частей человеческих тел. Вспоротое брюхо заполнено сердцами, нанизанными на кишки, что, напоминая гирлянды, тянуться куда-то в стороны. Головы с пустыми глазницами заменяют грудь, а множество обрубков создают руки и раскоряченные ноги. Это не человек, это нечто несуществующее… И весь ужас в том, что в этой скульптуре нет ни одной кости, зуба или ногтя: все это словно вытянули, будто очищая рыбу. Сплошное человеческое мясо и больше ничего. Крики и раскат черной молнии в пепельных, пронизанных мраком и сажей тучах. Я не могу кричать или думать, не могу даже чувствовать или открыть глаза, но я могу задыхаться. Все это длилось лишь секунду в реальности, но для меня пронеслось целой эпохой, словно оставляя на теле те же шрамы и ожоги, какие усыпали тела бывших владельцев, проигравших бой с адской реликвией. Она пожрет меня, пожрет, если я проиграю ей… Казалось, мне отрубили руки, достали глаза, разрезали плоть, уничтожили и раздробили кости. «С этого момента ты больше не снимешь реликвию, ты будешь сходить с ума или бороться, а я помогу тебе сейчас… Просто представь что-нибудь… Представь, вообрази, создай в своей голове, обрати свои мысли и чувства в этом существе, а я само всё сделаю…» Палату пронзило диким криком кого-то незнакомого, а после туман цвета индиго, словно перенесший какую-то тьму из иного мира, сконцентрировался в одной точке, через секунду разлетаясь в разные стороны, испаряясь и исчезая. Нечто, охваченное жалкими остатками фиолетового дыма, расплывчатое и нечеткое, резко ринулось в сторону Ютаки Кондо, набрасываясь на мужчину, издавая дикий вопль, отскакивающий от стен, усиливающийся эхом в несколько раз. Этот крик почти обездвиживал и ввергал в отчаяние, отчего блондин только замер на месте, почти дрожа от ужаса, нахлынувшего безумной волной страха. Паника пронзила каждую клетку Ютаки, а после тварь, окутанная туманов, вышвырнула мужчину в разбитое окно, цепляясь за его одежду кровавыми руками… Сердце пропустило одинокий удар, а туман совсем исчез, оголяя кровавое тело тут же рассыпавшееся кусками плоти. Какая ирония – я представила того же человека, восседающего на троне, тянущегося к своим глазам. Гора кусков мяса рассыпалась прахом, а после исчез и он. «Ты первый человек, который поверил в свои же иллюзии, призывая, к тому же, прошлого владельца кольца. Забавно, что и сказать… В итоге, твой самый большой страх – оказаться в том месте?» Я не могу ответить или хотя бы мотнуть головой, мне до ужаса страшно. Так страшно, что хочется умереть. Просто умереть, отправляясь в никуда, но не попасть к тем телам. Однако, кажется, это – мое единственное будущее. -Не думай об этом… не думай о том, что неизбежно, иначе сойдешь с ума. – я только повторяю слова, какие однажды говорила мне мать, подходя к постели ребенка, чьи мониторы вновь пищат спокойно и, кажется, правильно. – Я не пойду на корм кольцу. «Если справишься, то мы не пожрем тебя, дадим силу и подчинимся. Но стоит тебе проиграть… от нас не убежать». – на улице, в паре кварталах, слышен вой полицейской сирены, а я только подхожу к окну, желая увидеть, что стало с этой мразью. Неожиданно алое пламя вновь рассекает пространство, задевая прядь моих волос, а после Ютака вскакивает в окно, кидаясь в сторону ближней постели с мальчишкой. На плечах его рубашки заметны кровавые следы, оставленные трупом, а глаза так же источают злобу, но и глубокий ужас. Он почти преодолевает расстояние, но я успеваю только вцепиться в его руку, замахнувшуюся ножом, а снаружи раздаются наконец-то торопливые шаги то ли врачей, то ли прибывших полицейских. Кажется, дети будут жить, вот только… Почти рыча от разочарования, Ютака хватает меня, не давая шанса и шелохнуться без его желания, выпрыгивая в окно. Я только открываю рот от страха разбиться, однако его тут же затыкают, чуть не сворачивая шею. Я лишь жмурюсь, не желая видеть приближения земли, покрытой асфальтом. Ожидаемо руки разжимаются, сбрасывая меня, попутно придавая толчка, а после тело, пролетев пару метров, врезается в бетонное покрытие, скользя по нему, сдирая кожу. Все внутри ноет, кожа щиплет, как и глаза от слез, а я теперь оказываюсь на плоской крыше какого-то здания. Больница в неизвестной стороне, вокруг только общественные заведения, давно закрытые, и никакого шанса спастись. Бежать некуда. -Сука же ты, Йоко-сан. Какая же сука! – только рычит Ютака где-то в стороне, прижимая рану на боку. Он как-то опасно и осторожно приближается, словно угрожая и остерегаясь одновременно, а я только отползаю назад, не замечая боли во всем теле. - Это ведь пламя тумана… Я думал, мы сможем договориться, найти общий язык, у меня были на тебя планы, но ты оказалась той еще вонгольской шлюхой! Он только срывается с места, безумно скалясь, когда нежный голос Хорн раздается не то в сознании, не то в действительности, позволяя услышать себя даже посторонним. -Представь что-нибудь, милая Йоко, странная Йоко. Представь, иначе я прямо здесь заберу твою душу и найду другого владельца. Давай же, милая Йоко, странная Йоко, представь… – реликвия словно поет колыбель, шатаясь из стороны в сторону, почти притупляя чувство времени или само его течение. Кольцо все продолжает мурлыкать. – Милая Йоко, странная Йоко, кровавые будни приблизят к истокам… Милая Йоко, странная Йоко, сколько продержишься дней же ты, сколько? Заставляя Ютаку лишь остановиться, чуть отшатываясь назад, создавая из ничего стальную клетку, что упала на мужчину сверху, я чувствую, как разрывается от боли собственное колено, первым столкнувшееся с бетонной крышей при падении. Однако на мои действия Кондо только громко смеется, чуть ли не пытаясь держаться за живот, а после, не прикладывая никаких усилий, раздвигает прутья клетки в стороны. Вновь в его руке появляется нечто алое и искрящееся, как спелые губы невинной красотки или огни, повествующие об опасности. -Ты ведь знаешь что-нибудь о Вонголе? – теперь он двигается медленно, вовсе не боясь иллюзий, словно раскусив какую-то мою слабость. Теперь из нас двоих опасен только он, и только он – хищник. Я могу лишь отползать, боясь прервать зрительный контакт. Ютака упивается страхом в моих глазах. – Милая, там обрыв. Бежать некуда. За спиной блуждает лишь ветер, забираясь под одежду, а ты сам не замечаешь даже леденящего холода, думая лишь о том, что будет лучше: разбиться, упав с крыши, или умереть, попав в лапы человека из мафии. -Кажется, наши догонялки долго не продлятся…жаль. – словно действительно сожалея, как-то прискорбно улыбается Ютака, все сильнее разжигая пламя. Кажется, если оно просто коснется меня, я погибну, обращусь в пепел. А кольцо молчит, радуясь тому, что в его копилку попадет очередная жизнь дуры. Слезы собираются брызнуть из глаз от осознания собственной убогости, но их почти что прерывает ладонь, упавшая на глаза, нежно опускающая веки книзу, лишающая возможности видеть все это. Неожиданно затихает даже кольцо, о чьем присутствии говорит вечный звон в голове. Вторая ладонь опускается на талию, отчего-то сильнее сжимая тело, а после насмешливый голос, пропитанный двусмысленностью и фальшью, тем же притворством, сливается с шелестящим ветром. Запах кладбищенской пыли и незабудок щекочет нос, а сердце стучит быстро-быстро, не позволяя сосчитать ударов. -Ты! –выкрик Ютаки и его быстрые шаги, приближающиеся, словно проигнорировали. Теперь слышен лишь рев пламени, его жар, но на ухо мне шепчет тот же странный голос, неслышный раньше, незнакомый. -Представь, что твои иллюзии - это реальность. – рука с талии теперь сжимает руку с кольцом, притихшим на время, а что-то неимоверно резкое и холодное проносится мимо. Пахнет металлом. Словно смерч крови и ветра, это нечто настигает Ютаку, вопящего от боли, а после звук рвущейся плоти и хруст костей сменяется гробовой, замогильной тишиной и пустотой. – Кольца ада позволяют создать идеальный мираж, уничтожающий врага, переносящий его в его собственный кошмар… Когда ладонь исчезает с глаз, то ничего и никого рядом нет. Только ветер блуждает по крыше, да капли крови заметны на бетоне. С трудом поднимаясь на ноги, удивляясь лишь молчанию, словно напуганного или специально утихшего кольца, я подхожу к краю, будто чего-то ища. Но я не знаю, что могу найти там, внизу. Могу ли я теперь найти хоть что-то? -Вот ты где! – от испуга я дергаюсь, резко оборачиваясь и готовясь просто спрыгнуть вниз, если встречу Ютаку, потому что сил совсем не осталось и тело истощено, но натыкаюсь я лишь на Ямомото Такеши, чья катана вновь запачкана в чужой крови. – Пойдем. -Куда, Такеши, куда мне теперь идти? Куда бежать из этого кошмара? – я не смотрю на него, я просто не могу, мне кажется, что я расплачусь, не сдержусь, поддамся ужасу и панике. Ямомото Такеши живет в таком аду, а я не хочу. Не могу. Мой голос бесцветен, в нем не может отразиться вся душевная боль, но мне страшно, правда, очень страшно. -Пойдем в новый дом, - словно понимая мои чувства, с необыкновенной теплотой и надеждой отзывается незнакомый человек, в котором я лишь через несколько мгновений узнаю брата Киоко. Это тот самый человек, с которого в Намимори прошлой осенью начались перемены. Сасагава Рёхей. Уже сидя в машине, я ощутила весь ужас произошедшего: для этого мира я погибла. Три темных автомобиля – в одном сидел Ямомото Такеши, во втором спортсмен-мафиози, а в третьем я – поехали по разным дорогам, вероятно, остерегаясь преследования, а я лишь порой смотрела на затылок водителя, сжимая собственные руки, чтобы унять дрожь. Порой я жмурилась и стискивала зубы, чтобы не скулить. «Думаю, время обсудить нашу сделку» - только молчание на вновь врезавшийся в сознание голос реликвии или ее сущности. Адский голосок. «Можешь не отвечать, но главное – слушай. Я дам тебе силу в обмен на твою душу. Но без души человек не живет. Поэтому есть испытания, которые тебе придется преодолеть, чтобы оставить душу у себя. Если пройдешь, то сила твоя, если нет – то я сразу заберу твою сущность, не дожидаясь момента, когда ты умрешь. В итоге мы уже связаны в любом случае. Йоко». Я только, кажется, уснула. «Если сможешь сохранить рассудок, кольцо потеряет свою волю. Оно станет обычной вещью, разжигающей пламя».