Horn Hell Ring

В тот осенний вечер, который быстро и незаметно перерос в темную ночь, дождь был невероятно сильным и холодным – многие районы Токио были лишены света, более крохотные и узкие улочки оказались затоплены, а небо порой разрывалось вспышками молнии. Да, ледяной осенний ветер резвился с увядающей листвой, деревья шатались из стороны в стороны, а люди прятались под крышами, радуясь тому, что успели добраться домой до начала этого природного буйства. Однако я шагала по проезжей части опустевшего и будто вымершего города, думая обо всем, что сотворилось с моей жизнью за последнее время. Кажется, ужасную погоду я перестала замечать в тот момент, когда почти превратилась в сгусток чего-то мокрого и холодного: вода противно шлепала в кедах, одежда и волосы прилипли к телу, а темный макияж растекся по щекам. Казалось, худшей погоды никто бы не сумел придумать, но я даже не думала обвинять судьбу и метеорологов с их неточными прогнозами. Лихие завывания ветра, походящие на мой скулеж, косой дождь, напоминающий нескончаемые слезы, безумство грозы, являющейся будто отражением моего раздражения и гнева, – эта ночь словно пародировала меня саму, позволяя увидеть все жалкое разнообразие эмоций и чувств со стороны. Как же противно от всего этого… Я долго желала свободы, мечтала освободиться от чрезмерной опеки и вечных наставлений отца, однако я никак не думала, что ответственность способна так сильно опьянить, затуманить разум, сделать из тебя того, кем ты, казалось, никогда не станешь… Я даже не заметила, как мое вечное одиночество и саморазвитие заменилось переездом в столицу, переполненную теми вещами, каких я никогда не знала. Увидь меня родители в одном из состояний, какие бывают свободными вечерами, они бы… я даже не знаю, как бы они отреагировали. Но проблема в том, что я ничуть не страшусь их слов или разочарования – героин заглушает любые чувства, кроме ломки. Может быть, из-за действия наркотика я все еще не ощущала, как холодно было всему моему телу. Может, из-за чувств, что бушевали в груди, желая вырваться наружу и смешаться со стонами погода. А может, я просто не хотела в этот раз придавать эмоциям хоть какого-то значения. Я думала о самой себе, о своей никчемной жизни, какую я собственноручно и стремительно заталкиваю в бездну. Я думала обо всем этом, и мне хотелось смеяться. Хотя, честным будет, если я скажу, что это был бы истерический смех, звучащий отчаянием. И хорошо было то, что вокруг не осталось и души: улицы опустели, дороги слились с тротуарами, а полоса горизонта оказалась стерта мощной стеной дождя. Однако… Я прекрасно помню ту ночь. Прекрасно помню холод, отвращение к самой себе – какое тогда казалось чем-то более безобидным -, помню лицемерие, переполняющее мысли. Я знаю, что было до этой мокрой прогулки, знаю, что было после. Та ночь, преподнесшая неожиданный сюрприз, она никогда не уйдет из головы, потому что послужила толчком к смерти, в какой я оказалась косвенно виновата… Я все прекрасно помню. Я думала, будто Токио превратился в город-призрак, я радовалась и упивалась подобным, однако почти застыла на месте, замечая силуэт, бьющий по глазам своей четкостью. Это точно был человек, это была его щуплая и сутулая фигура, это было нечто живое и шатающееся. Его звали Джеки. Джеки – милый и добродушный мальчик, однако, поддавшийся темной стороне жизни в Токио. Многие говорят, что в Соединенных штатах, в захолустьях люди спиваются куда быстрее, что они теряют самих себя, радуясь очередной бутылке какой-либо бурды. Ходит множество рассказов о городе греха, похоти, о городе пьянства и наркотиков, но Токио тоже тот еще городок. Сначала ты утопаешь в его ярких огнях, поддаешься дружелюбию и новизне, а после он утаскивает тебя на самое дно, показывая, как отвратительна бывает жизнь. Но, Слава Богу, героин скрашивает подобное ощущение, он украшает правду, позволяя видеть тебе и хорошее во всем плохом! В ту омерзительную ночь, все еще чувствуя кайф, я впервые встретила этого ребенка, какой на деле оказался моим ровесником. Нам было по шестнадцать, однако Джеки и душой и телом являлся неуклюжим парнишкой, привыкшим делать все достойно и быстро. Он был милым мальчиком, какому никто, кажется, не желал зла. Он казался настолько невинным и добродушным, что его становилось жаль. Жаль по той причине, что все мы знали – однажды всё хорошее в Джеки исчезнет, как исчезало в каждом, проведшем в Токио какое-то время. Этот город забирает всю чистоту, оставляя тебе лишь разочарования. Я заметила его одинокий силуэт посреди дороги на обочине, на тротуаре, и, даже не задумавшись, подошла ближе, останавливаясь совсем рядом. Сначала парнишка удивленно посмотрел на меня, оглядываясь по сторонам в непонимании, а после, заикаясь то ли от холода, то ли из-за собственной неуверенности, спросил, нужна ли мне помощь. -Мальчик, мы в одинаковом положении, - даже не отрывая глаз от бурлящей лужи, в какую, кажется, все это время смотрел тогда еще не знакомый мне Джеки, сухо отозвалась я на его вопрос. Уже тогда парнишка показался мне слабым и хилым, но я не знала, что в моей жизни этот человек оставит так много. Его существование было похоже на радужную кляксу, попавшую на нотный лист, и из-за нее не было возможным прочесть всю мелодию. – Чего стоишь под дождем? -Жду. – кажется, в тот раз голос его прозвучал обреченно. Я помню, что реакция моя была такой же угрюмой, но что-то внутри трепетало от столь непринужденного разговора с незнакомцем, какой вовсе не походил на мое новое окружение. Как я узнала позже, паренек был еще и наивным, слишком доверчивым, неспособным увидеть в людях обманчивых шлюх. Пару дней назад Джеки познакомился с девушкой, какая являлась типичной представительницей юных проституток, однако откуда мало чего повидавшему в этой жизни ребенку с жидкими светлыми волосами было знать о том, что подобные твари только и наслаждаются тем, что рушат чужие жизни и ожидания. Вот и тогда всё вышло именно так: девушка, обещавшая Джеки свидание, даже не собиралась приходить, а парнишка всё ждал и ждал. Нет, он не был уродлив, напротив, очень даже симпатичен, и красота его являлась непорочной, желанной, но мне было даже страшно приближаться к такой вот чистоте. Только после печального рассказа – несмотря на то, что в ту ночь я откровенно высмеяла доверчивость парнишки, -я заметила в дрожащих от холода руках случайного знакомого тюльпаны с опустившимися и закрывшимися бутонами. Стало грустно… -Она не придет. – может быть, это и звучало каким-то приговором, но Джеки даже не повернулся ко мне, печально улыбаясь. Шум дождя заглушал голоса, но я отчетливо прочла по мальчишеским губам слова смирения: -Я знаю. – и это удивило меня. Удивило и потрясло. А еще я не понимала, почему же, подозревая подобное, он продолжает стоять здесь. -Если все знаешь, почему не уходишь. Дождь ведь не маленький. – словно в подтверждение совсем близко, почти над головами полыхнула молния, уходя куда-то в землю. – Тебе так нравится обманывать самого себя? -Нет, - Джеки только покачал головой, отплевываясь от дождя и капель, какие уже ручьем стекали по лицу. – Это глупо, но я сказал братьям, что иду на свидание. Прошло слишком мало времени, чтобы они поверили, будто это правда. Возвращаться домой просто так… стыдно, что ли? Этот ребенок… Этот непорочный мальчишка, какой оказался моим ровесником… Он все же был похож на мужчину, не способного признать поражения. Его было жалко, с него хотелось смеяться, но я только похлопала паренька по спине, думая, что больше мы не увидимся. -Не верь людям, это плохое увлечение. – в тот раз его зеленые глаза с удивлением уставились мне вслед, а я только лениво махнула рукой на прощание, начиная ощущать всю холодность дождливой ночи. Дрожь пробирала теперь до костей, а мокрота казалась невыносимой. Однако уйти так просто мне не дал крик. -Я Джеки! – я сумела лишь обернуться, замечая то же доверчивое лицо, выглядящее мордой преданной псины, нашедшей хозяина. – Как зовут тебя? -Йоко. – я могла не отвечать, просто уйти, но все же ответила. И я даже не знаю, зачем и почему. После же той встречи прошло лишь несколько дней, когда я вновь встретила Джеки. Однако увиделись мы там, где столь чистого человека быть не должно. *** Заброшенное здание, в каком никогда не было грустно и скучно, располагалось в одном из тех районов Токио, какой давно собирались сносить, но то ли у властей не хватало средств, то ли времени. Так мы и продолжали проводить здесь чуть ли не все часы своего юношества, наслаждаясь весельем и грезами, какие все сильнее приближали нас к обрыву и пропасти. Но веселье это, мимолетное и мнимое счастье – всё было убогим. Тогда я, к сожалению, этого не понимала. Стены невысокого кирпичного дома изнутри были разрисованы из баллончиков различными изображениями, какие в моменты кайфа казались отличительными от нашего мирами. Где-то виднелись лица ученых, говоривших с тобой после пущенного по вене героина, где-то располагались психоделические картины, смысл каких можно было постичь лишь под кайфом. На самом деле, находясь под тем же кайфом, можно было понять всё, даже уличные скульптуры – современное искусство. Думаю, все художники нашего времени ширяются, потому что на здоровую и трезвую голову такого дерьма не придумать. Обои в цветок или геометрическую фигуру давно были ободраны со стен. Оставшиеся от прошлых жильцов скудные и чаще всего разломанные предметы мебели, ковры являлись отражением нашего понятия уюта, а местами разбитые окна были заколочены досками и тонкими панелями, прикрывающимися сверху пожелтевшими и выцветшими газетами. Половицы были гнилыми, и уже не просто скрипели, а разламывались и прогибались от каждого шага, но нас подобное устраивало. Наверное, у каждого, кто собирался здесь, была своя комната, своя квартира или хоть что-то, что совершенно точно выглядело куда лучше подобного места, лучше этого забытого Богом домика в районе под снос. Отчего мы продолжали приползать сюда даже в самую ужасную погоду: в дикий мороз или жару? Ответ очевиден – героин. Поэтому, когда я впервые заметила среди туманных взглядов трезвые глаза Джеки, просто наблюдающие за всеми, то удивилась. Очень удивилась. А после пустила по вене, оправдываясь тем, что мне это было нужно, чтобы отвлечься. Я ведь решила, что парнишка с редкими светлыми волосами чист, непорочен, наивен… Таким он и оказался. Стоит все же отдать Джеки должное – он проводил с нами все свободное время, тратил на нас свои часы, руководствуясь тем, что никто из нас не мог понять, но ни разу - ни единого раза! - не поддался искушению и не ширнулся. Я даже не успела заметить, как с первой нашей встречи пролетело полгода… Этот ребенок, какого я называла подобным образом, наверное, всегда, постоянно ходил за мной следом, рассказывая множество добрых и забавных историй, на какие я просто кивала головой, выдыхая серый дым. Казалось, я не придавала словам Джеки никакого значения, но до сих пор помнила всё о его жизни. У этого паренька была чудесная судьба… Отец и мать, готовые на все, окутывающие любовью, младшие братья, каким сам Джеки отдавал свое внимание, огромные перспективы - казалось, в его жизни есть или может быть всё, чего пожелаешь. Но этот ребенок выбрал нашу компанию, проводя все время в грязи и омерзении, наблюдая обратную сторону жизни. И только однажды, отказавшись отчего-то на один день от героина и просто сидя у стены рядом с парнишкой, я узнала причину: по его словам, мы никого не презирали, смотрели на людей одинаково и не стремились кем-то управлять, причинять боль. «Вы вредите лишь себе, не задевая чувств остальных…» - на это я тоже могла ответить многое, вспоминая родителей, чьи сердца оказались бы разбиты, узнай они о том, что я не учусь, а трачу свою жизнь на наркоту, но почему-то я промолчала. И все же слова этого паренька со странным для Японии именем – да и внешностью –были лживы и обманчивы. Окружающим мы уж точно приносили вред, пускай и не столь сильный, как собственному организму и психике. Мы грабили небольшие магазинчики, пользуясь отвлечением продавца, выхватывали на ярмарках из рук невнимательных зевак кошельки и другие ценные вещи, воровали рецепты у врачей, перекупали их же у больных раком или чем-то похуже. И Джеки, к слову, тоже был замешан в подобных делах – через какое-то время люди начали говорить о том, что где есть я, там есть и этот щуплый парнишка. Он будто был моей второй тенью или странным дополнением к жизни. А я подобного и не замечала в меру своего душевного спокойствия и равновесия, какие очень редко давали слабину. Да, Джеки тоже был причастен к грабежу, однако его задача состояла в том, что он стоял на шухере. Несколько раз его брала полиция, но паренек выходил сухим из воды, потому как никто и ничего доказать не мог. -Эй, Эй, ребята! – в одну из тех ночей, какие мы не проводили дома, когда за потрескавшимися и выбитыми окнами заброшенного здания завывали зимние ветра, голос Аки Кудо заставил многих отвлечься от подготовленных игл и собственных мыслей. В этом царстве забытья и мимолетного счастья, окруженного дерьмом, слова парня звучали уж слишком радостно и громко. Голос все равно, что бил по ушам. – Познакомьтесь, это Изао и его красавица-девушка Бунко, так что руки прочь, Джеки! Слова эти были брошены Аки в сторону светловолосого парнишки чисто из-за желания быть услышанным, потому что из всех присутствующих лишь немногие были трезвы. В ту зимнюю ночь, в какую не один костер из отломанных ножек стульев и столов разгорался в разных частях сквозящего дома, мы впервые и встретили Изао и Бунко, как когда-то я наткнулась на Джеки. Девушка была не то чтобы красавицей, но человеком являлась хорошим. В отличие от Изао, чей бунтарский и резвый характер часто становился камнем преткновения, Бунко предпочитала сторониться конфликтов, наблюдая за ними издалека. Ей совершенно точно было неприятно и волнительно, когда в драках и спорах учувствовал Изао, но помешать подобному она тоже не могла. Мы не особо стали дружны – в подобных этому местах вообще не часто перекидываешься и парочкой слов -, однако иногда могли позволить друг другу недолгий разговор о погоде или помаде. Однажды она спросила у меня о тенях, ставших неотделимой частичкой меня самой, а я даже не знала название фирмы - родители прислали их как подарок на Рождество. Потом я узнала, что ни Бунко, ни Изао, продолжавшие приходить и проводить в этом убогом месте долгое время, не собирались становиться наркоманами. Они пошли за Аки Кудо лишь из-за скуки, думая, что парень всего-то выпивает в дружной шумной компании. Однако через недолгое время все это вылилось в иного рода занятие: Изао быстро поддался искушению, и даже наличие отличной девушки, готовой поддержать в любой момент, не уберегло его от героина. Но Бунко с момента первого свидания верила, что они с парнем станут не просто парой. Она верила, что однажды состоится шикарная и пышная церемония в белых цветах, на какой они поклянутся друг другу в верности. Однако состоялся лишь праздник в темных тонах – похороны. Бунко тоже была наивной, в какой-то степени, и не принимала увлечение наркотиками слишком серьезно. Она не видела в этой «шалости» опасности, потому и продолжала игнорировать поведение Изао, какой только увеличивал дозу. Парень все чаще брал деньги в долг. Некоторые видели, как он продавал электронику, заседал в казино или убегал от охраны ювелирных магазинов, а через какое-то время Изао и вовсе перестал контролировать дозу. В заброшенном для всех, кроме нас – наркоманов -, доме молодой японец теперь появлялся без Бунко. Девушка лишь изредка заглядывала сюда, ища спутника, но, кажется, всегда уходила без ответа. В один прекрасный день мы узнали, что помимо нас Изао ширяется и в компании других любителей кайфа. -Слушай, приятель, ты бы так не налегал… - Аки Кудо не был обязан переживать за кого-либо, но смотря на Изао, тебе и самому отчего-то хотелось произнести подобные слова. Не знаю, много ли я видела к тому моменту людей в подобном состоянии, но последний явно бил все рекорды. Мне казалось, Бунко должна бы бросить его… выглядел он отвратительно. – Ты всё увеличиваешь и увеличиваешь, каждый раз берешь двойную дозу… -Да не трогай ты его, это не твое дело. – сказать это мог лишь человек слепой, не способный заметить разительных перемен в том парне, которого мы встретили однажды в сопровождении любящей девушки. Теперь же Изао напоминал ходячего трупа, подцепившего все заразы мира. -Знаешь ли, это касается нас всех...- и стоило Аки возразить недавней равнодушной фразе, как Изао пустил по вене вновь, не дождавшись окончания действия предыдущей порции. Как и обычно он повалился на спину, чуть ворочаясь из стороны в сторону, а затем и вовсе замолк. Волна кайфа накрыла парня, поглощая полностью. – Черт, этот идиот… Однако поинтересоваться состоянием Изао никто не успел – вбежавший в комнату Джеки тут же оповестил не самым приятным из возможных способов о том, что наше местечко скоро прикроют. Будто в подтверждение словам парнишки раздались приближающиеся сирены, а люди подорвались с места, забывая о подготовленной дозе и обо всем остальном. Некоторые все же потрудились растормошить товарищей, другие же кинулись прочь. Я выбежала под валящий снег, резво сворачивая на узких и заваленных строительным мусором улочках, не чувствуя холода или морозного ветра. Бесцветные волосы трепыхались и порой перекрывали обзор, но я все же добежала до временного пристанища, тут же замечая Аки и Джеки, что стремительно летели вслед за мной, будто подсознательно зная, что я давно продумала план побега в подобной ситуации. Наверное, подобное мое поведение и предусмотрительность можно было предугадать. Нет, мы, конечно, могли затаиться в том доме с ободранными обоями – полиция ведь никогда точно не знает, где находится улей, -, однако безопаснее было бежать подальше от места преступления. Не пойман – не вор. В тот раз полиция долго сновала по улицам заброшенного района, желая найти хоть что-то и оправдать свой поздний выезд, но, кажется, удалось задержать им лишь одного бедолагу-наркомана, выбежавшего под колеса из-за всё еще не прекратившего действие психотропа. Однако, несмотря на неудачную облаву, около трех недель в дом-пристанище никто не возвращался. Пока однажды Бунко не забила тревогу. Вернее, тревогу забили листовки, развешенные на столбах и стволах облетевших еще осенью деревьев. Лицо Изао узнал каждый, и только после я вспомнила, что видели мы парня в последний раз именно тогда, в конце зимы. Вернувшись в заброшенный район, чей снос опять стал достоянием газет, мы наткнулись на полуразложившийся труп, кожа чьего лица крепко-накрепко прилипла к прогнившему полу. Бунко падала на колени, подползая и валясь на пол рядом с воняющим телом. Она визжала и закрывала собственный рот руками, царапая порой кожу на щеках. Она орала, хрипела и стонала, задыхаясь, смолкая, а после заходясь в очередном крике боли и отчаяния. Ее хватали под локти, пытаясь успокоить, но лица собравшихся, надеявшихся на дозу в привычной обстановке, теперь были искажены скорбью. А мне стало страшно: я протрезвела, я осознала, я просто выбежала из здания, понимая, что мы разрушили судьбу, мы разрушили жизнь… Я помню, как, сбегая по лестнице, споткнулась и упала, больно скатываясь на площадку первого этажа. Я помню ту боль, те ощущения, помню, как поднялась на ноги, не замечая крови, что текла с закушенной от страха губы. Помню, как выбежала на улицу, отчаянно хватая ртом воздух, тут же замирая на месте с опущенной головой. Если бы они тогда не пошли за Аки Кудо, если бы не появились в этом забытом Богом месте, все было бы иначе. Если бы им не открыли наркотики, как когда-то поступили и со мной, парень был бы жив, а она… она бы так не убивалась. В тот раз, нарушая мои мысли, совсем близко оказался Джеки, узнавший от кого-то, что сегодня мы вновь начнем собираться на прежнем месте, что стало практически родным. Парнишка с редкими волосами запыхался от быстрого бега, но он широко заулыбался, замечая меня. Хотела бы я улыбнуться в ответ, но просто не могла, не в тот раз. -Мне нужно сказать тебе нечто важное, Йоко…. – тогда он не дал мне перебить или заткнуть его, просто не дал сказать и единого слова, резко возражая, как не делал никогда прежде. В первый раз я застала его таким серьезным, но было все равно. Мне хотелось лишь исчезнуть с этого места, убраться подальше, пускай моя вина и была косвенной во всем случившемся. Возможно, я лишь представила, что на месте Бунко могли оказаться мои родители. – Ты мне нравишься, Йоко. Как девушка, а не друг. Джеки говорил много слов, много важных для нормальных людей вещей, порой он мямлил нечто нежное и романтичное, вспоминал нашу первую встречу и мои слова, а меня тянуло блевать. Настолько неуместно было его признание… его наивность и чистота почти что оскверняла горе Бунко, орущей и погибающей духовно где-то совсем рядом. -Изао умер, Джеки. Сейчас не время… В тот раз парнишка просто замер на месте, понимая, что слова его были лишними и ненужными никому сейчас, а я только прошла мимо, не поднимая глаз. Я вновь бродила по улицам, не замечая злого ветра, пробирающегося под легкую куртку, пропахшую сигаретами. Я вновь шаталась без дела, игнорируя звонки родителей, думая лишь о том, что однажды то, что случилось с Изао, ждет и меня. Я думала о многих вещах, а затем… -Никак не ожидал встретить тебя в подобном месте, Йоко Оно. – этому человеку давно стукнуло двадцать пять, а его голос всегда был пропитан какой-то насмешкой и самолюбием. Высокий и статный мужчина, подобных которому можно было отыскать в ночном клубе или дорогом ресторане, был умелым манипулятором и игроком. Но в ту ночь и мне было плевать, я желала лишь забытья, какого из-за случившегося мне не мог дать героин. Но успокоение мог даровать Масаши, кому я позволила умело играть мной всю ночь. С моей стороны это было чуть ли не малолетней проституцией, хотя я даже не пыталась оправдать своего поступка перед собственной совестью. Наверное, после я жалела о подобном, но тогда… тогда я упивалась каждым прикосновением и каждым вдохом. Тело то дрожало, то дергалось или выгибалось, пытаясь или убежать и раствориться, или сделать боль не такой явственной. Губы были искусаны, шея горела и ныла, а я перестала считать, как часто рычал Масаши, прикусывая мою бледную кожу. Было и больно, и приятно, а я осознавала, что назад дороги нет – девственность не вернуть. Однако самым ужасным было не то, что первый раз был с малознакомым человеком, которого я больше никогда не увижу, не то, что я поддалась собственной боли и всей этой дурацкой ситуации, а то, что в момент, когда пик удовольствия был достигнут, я неожиданно даже для себя вспомнила слова Джеки: «Ты мне нравишься Йоко, я благодарен тебе. Я люблю тебя». В одно мгновение мне стало противно, мерзко и до ужаса обидно, я даже попыталась вырваться, словно протрезвев после долгой пьянки, однако чужие сильные руки ласкали и прижимали к себе все настойчивее, изгоняя из головы посторонние мысли. Хотя, действия и напор Масаши прогонял и уничтожал абсолютно все мысли. Когда все закончилось, когда сигарета была выкурена, а мужчина почти ликовал, напоминая о моих словах, брошенных с отвращением при нашей первой встрече, я быстро исчезла с места этого ужасного преступления. Я не чувствовала себя шлюхой, но внутри, будто в самой душе, засело нечто грязное и омерзительное. Я жалела и корила, но… Стоило мне, потрепанной и запыхавшейся, лишь выйти из подъезда высокого пансиона в хорошем районе, как я почти наткнулась на человеческую фигуру, застывшую в ожидании под фонарем. Это было как и в прошлый раз: Джеки стоял в одиночестве, посреди тротуара, задрав голову на окна, потухающие одно за другим. Все повторялось не только для меня, потому что в прошлый раз этот наивный парнишка тоже ждал девушку, какая пообещала ему свидание. Теперь он ждал меня, но, заметив, просто ушел. Развернулся и, не сказав и слова, ушел. А я даже не попыталась остановить, ничего не сделала. Я ведь не давала этому ребенку никаких обещаний? *** За прошедшую неделю в заброшенном районе я не появлялась, находя спасение в героине, какой ютился под половицами в съемной квартире. Джеки я тоже не видела. Однако страх и эмоции из-за Бунко утихли, а подкрадывающаяся ближе ломка давала о себе знать. У железных путей, какие мы преодолевали каждый раз, добираясь к пристанищу наркоманов, я встретила Аки Кудо, махавшего мне рукой. -Давно не виделись. – парень точно понимал, отчего я пропала на неделю, поэтому порой отводил взгляд в сторону. В произошедшем он винил себя куда больше, ведь, в конце концов, именно за ним поплелся Изао. – Рад, что всё в порядке. Эти пути были не менее ржавыми, чем в самом старом и забытом городке-призраке США. Они заросли травой и различными сорняками, и если бы не высокий мост, словно оберегающий рельсы, лес бы давно подобрался к этой железной дороге. Шум быстрой реки, что в нескольких километрах прерывалась дамбой, слышался внизу, а от одного только взгляда начинала кружиться голова. Однако место это почти всегда было спокойным и умиротворенным – возвращаясь из заброшенного района, заброшенной части обычно шумного Токио, ты как бы наслаждался последними мгновениями беззаботности и действия наркотика. А после множество звуков и цветов врезались в твою голову, в твое сознание, почти разрывая его. Эти железные пути, проходящие по мосту, что тянется над шустрой рекой, - вероятно, когда здесь прокладывали железную дорогу, еще никто не думал об отдельных мостах для поездов, - служили стражами тишины и воротами в яркий мир токийской жизни. -Ох, ну нихрена же себе! – неожиданное восклицание Аки удивило не так сильно, как причина такого возгласа. Оказывается, поезда здесь все же ходили. Парень ловко схватил меня за руку, заставляя почти бежать, перебегая рельсы. – Давай быстрее, поезд едет! Нужно оказаться на той стороне прежде! Неизвестно, сколько потом ждать придется! Мы резво перескакивали через шпалы, порой поглядывая в сторону приближающегося и издающего гудки поезда. Это было, в какой-то степени, даже забавным и веселым – скакать вот так вот, будто дите малое. Однако когда вагоны проносились за спиной, когда железные пути были преодолены, я истошно заорала, бросаясь вперед. Каменистая насыпь, смешанная с травой и землей, уходила, кажется, из-под ног, а мой отчаянный вопль, напоминающий вопль Бунко, заглушался стуком колес проносящегося мимо состава. Я кричала что-то, наивно полагая, что слова спасут ситуацию, а затем увидела эти зеленые глаза, переполненные пустотой. В тот раз эта самая пустота стала осязаемой и материальной, она будто обрела тело – и я даже не знаю, как такое возможно… Я не успела заметить ни ритма собственного сердца, ни страха, ни чего-либо другого. Я только приближалась к самому краю, а болотный рукав ветровки, что всегда шуршала на ветру, ускользнул из пальцев будто в замедленной съемке – Джеки, на чьем концерте самоубийства мы оказались по судьбе злого рока, слетел с этого невыносимо высокого моста, отрекаясь от всего, что имел или мог иметь. Когда от стука железных колес поезда осталось лишь воспоминание, а мой крик затих и затаился где-то там, внутри, я не смогла произнести и звука, кроме жалобного скулежа, перекидываясь через шатающийся бортик моста. Эта высота… она оказалась смертельной для человеческого тела, особенно такого хрупкого и щуплого, как Джеки. Все органы этого ребенка, этого чистого и непорочного ангела, оказавшегося среди нас, этого дитя, что отдало мне свою любовь, превратились в кашу – так силен был удар о водную гладь… Я не вопила и не кричала, как содрогалась в душевных муках над мертвым телом Изао Бунко, но я словно получила свой урок. Мне будто показали, что все мы повязаны, что всё в этом мире взаимосвязано, что без дыма не бывает огня. В смерти парня виноват каждый невиновный, и я виновата потому, что была слаба, недальновидна и равнодушна к проблемам других. Даже к чувствам искреннего и непорочного Джеки я оказалась глуха и слепа. Не знаю, как долго в голове всплывало лицо этого ребенка в последние секунды жизни, однако с того случая колоться я стала чаще, будто плюя на всё это дерьмо. Я поступала неблагоразумно, стирая грани и рамки дозволенного, бросаясь всё чаще в крайности. В какой-то из месяцев лета, когда я отказалась возвращаться домой на каникулы, родители стали свидетелями моего передоза, а мне уже всё казалось забавной и щекочущей нервы игрой. Джеки был цветной кляксой на темном и мрачном пути моей жизни. Без этой кляксы невозможно было узнать моего прошлого, моей судьбы, ставшей достоянием многих документов в наркодиспансерах. Он оказался белым ангелом, встреченным мной под дождем, и я обломала его крылья равнодушием. Говорят, безразличие не входит в число семи смертных грехов, но, знаете, отсутствие чувств действительно становится причиной гибели. Я убила ангела, но не любила его. *** А еще эти ободранные стены, каждый раз все больше украшающиеся странными образами и чертежами иных измерений, улавливаемых человеческим взглядом во время скитания героина по крови, видали множество драк. Да, бои без правил были частым развлечением в этом закрытом для нормальных людей месте. После смерти Джеки ничего не изменилось, но в то же время всё стало другим – заброшенное здание теперь было переполнено лишь грязью и вонью. Раньше я будто не замечала запаха мочи и другого дерьма по углам, не обращала внимания на вшивость каждого старого кресла в этом месте… Я спокойно укрывалась одним из разорванных чуть ли не в клочья пледом, пила из грязных кружек вонючую застоявшуюся воду. Теперь же это отчетливее бросалось в глаза, и будь я тем же, кем была раньше, то завязала бы со всем, однако я стала другой. Я изменилась лишь в худшую сторону. Я пребывала в забытье, в каком не существует ничего, кроме самого забытья и интересных воспоминаний, частью каких ты и становишься. Ты не знаешь, кому они принадлежат, реальны ли они или являются воображением, но тебе хорошо и интересно блуждать по тем местам, в каких ты не бывал прежде. Однако всё хорошее имеет свойство заканчиваться – но в таком случае я не понимаю, отчего же прекращается жизнь. Когда от кайфа остаются лишь отголоски, и ты борешься с желанием вновь незамедлительно пустить по вене, то обычно ничего не замечаешь в первые мгновения. Вот только этот раз, кажется, стал исключением: открыв глаза, наблюдая за смутным и размазанным миром, я услышала только возню, прижимаясь к старому матрасу всё сильнее, чувствуя раздражение. Аки Кудо стал агрессивнее в последнее время, а Шичиро только распалял его гнев, пользуясь любой возможностью вывести шатена, перекрашенного в пепельного блондина, из себя. Можно сказать, что это было его увлечением – бесить людей. Вот только Аки тоже бросался в крайности, будто беря с меня пример. На драки в этом приюте для убогих и обделенных обычно не обращали внимания, потому как все были либо под кайфом, либо не считали нужным вмешиваться в чужие дела. Однако в этот раз все зашло слишком далеко: со словесных перепалок ситуация слишком быстро переросла в настоящий мордобой, какой уже пытались разнять. Мои ноги да и руки по-прежнему оставались вялыми, но даже так я хоть как-то пыталась окликнуть Кудо, чувствуя странное желание прекратить все это. Внутри всё будто изнывало и натягивалось, грозясь порваться, а мне было совсем неуютно. Неожиданно Шичиро выхватил нож, будто прогоняя всеобщую сонливость или наркотическое опьянение. А я уже сорвалась с места, наплевав на вялость конечностей. Потребовалось меньше секунды, чтобы кровавые брызги плеснули во все стороны, пачкая лица, пол и стены. Только, кажется, рукоять старого ножа с тупым лезвием, какое не разрезало, а разорвало горло, торчала из шеи, а испуганные и ошеломленные глаза Аки уставились на меня. Всё произошло так быстро… Это был пиздец. Шичиро, кажется, пятился назад, но на него никто не обратил внимания. Я же не могла оторвать глаз от лица Кудо, побледневшего, суетливого и обреченного. Его губы жадно хватали кислород, однако в следующее мгновение изо рта почти что полилась алая кровь, какой парень начал захлебываться. Его руки давно вцепились в мои плечи, не давая телу упасть, однако вес Аки потянул меня вниз, вынуждая уложить друга на пол. Сначала здесь царило застывшее безмолвие – все растерялись от неожиданности -, но теперь началась суета и беготня, никому ненужные. Они были бесполезны и лишь нагнетали, давали понять, что паника началась. А где есть паника - там все будет плохо. Моя спортивная кофта быстро была стянута с рук, а я теперь отчаянно пыталась этой светлой вещицей, за доли секунд окрасившейся в алый, зажать рану на горле, откуда произвольно вывалился нож. Аки Кудо хрипел и плакал, кто-то другой кричал, кто-то не мог вспомнить номера скорой, а я всего лишь замерла. Замерла, как и в тот раз, слыша отдаленный стук колес проходящего мимо поезда, его гудок. Аки хватался за меня руками, захлебываясь кровью, он смотрел мне прямо в глаза. И в тот момент я поняла, я заметила само отражение Смерти – этой непреклонной и величественной дамы - в его глазах. Заметила и просто отступила, отрываясь от уже застывшего тела парня, поднимаясь с колен, оставляя запачканную кофту лежать в луже крови. Все еще кричали, суетились, вопили и подбегали к парню, пытаясь растормошить, а я… холодной ночью в шортах и майке, кедами наступая в отвратительную чавкающую грязь, я шла непонятным маршрутом, как делала всегда. Аки был моим другом, мы были знакомы довольно долго, что странно для наркоманов по причине или быстрой и неожиданной смерти, или из-за отказа от наркотиков, однако он был той еще мразью. Он, не желая тонуть в одиночестве в реке героина, испортившего его, завлекал в эту липкую паутину и других… Он тоже получил за то, что привел меня и Изао в этот дурной мир. Я была уверена, что из-за Кудо пострадало куда больше людей, больше судеб. Я блуждала по округу заброшенного района, не осознавая, как пуста моя голова, но желание у меня было одно. Завернув на очередном вымершем перекрестке, идя коротким путем туда, где совершенно точно пряталась моя цель, я быстро наткнулась на Шичиро. Лицо парня тоже было в крови, какую он отчаянно до недавнего времени пытался стереть со своих щек и шеи. Однако же теперь парень напоминал безвольную куклу. Он сидел у стены пошарпанного дома, поджимая к себе колени, и трясся. Его взгляд был невидящим, а дрожащие руки почти вцепились в волосы, готовые будто вырвать их с корнем. Это было жалкое зрелище, но мне всё казалось равнодушным: и смерть Аки Кудо, и такое вот состояние Шичиро, его страх и раскаяние. Я могла пройти мимо, могла продолжить эти бессмысленные скитания, однако остановилась напротив парня, застывая в паре метров от его содрогающейся фигурки. Он скулил и шептал какие-то оправдания, звучащие заклинанием, а после заметил постороннее присутствие. Шичиро резко вздрогнул, почти подскакивая на ноги, по-прежнему прижимаясь к стене, словно ища у той поддержи, а его суженные зрачки почти что впились в мое безмолвное бледное лицо, украшенное кровавыми разводами и брызгами. Шичиро смотрел на меня с надеждой. -Ты убил его. – и этими словами я будто вынесла приговор, поставила заключительную точку в книге жизни. Не знаю, что чувствовал или о чем думал парень, жалел ли он о содеянном, однако, кажется, ничто не смогло спасти его от печальной судьбы: через пару дней о его мертвом теле говорили в районных новостях. Официальная версия была таковой, что Шичиро попал под поезд, однако многие знали правду – парню просто помогли оказаться на рельсах в момент приближения состава. Скорее всего, отправили его на тот свет близкие друзья Аки Кудо. Понимаете, в этом наркотическом мире, где были связаны вещи, какие не имеют друг к другу никакого отношения, – как в книгах Паланика – люди пропадали, подростки исчезали, забывая, что они – всего лишь дети. Однажды, придя на кладбище – мы все же были друзьями -, я поняла, что знакомых имен на могильных плитах куда больше, чем неизвестных и чужих… И даже это не заставило меня отказаться от героина. В какой-то момент в этом старом доме, чьи стены оказались полностью разрисованы безумными лицами и образами, я осталась одна, среди незнакомых людей, каких раньше не встречала, – все, кого я знала, исчезли, ушли, поддались своим грезам. И это сумасшествие продолжалось долгое время, пока однажды… Я даже не помню, что предшествовало этой печальной ситуации, - то ли скука, то ли собственная глупость – но всё так смешалось, что невозможно было различить дней. Я впервые познала невозвратность собственного сознания, бегущего теперь от реальности, - это была передозировка. Я блуждала по разным мирам, встречая мертвых и еще живых, натыкаясь на копии самой себя, а после всё вокруг покрылось запахом больницы. Открыв глаза вместе с накатившей на меня волной настоящего мира, я встретилась лишь с лицами родителей, постаревших, кажется, на десятки лет. Они точно подозревали что-то неладное, но, наверное, никак не могли поверить, что их дочь – гребаный наркоман. Но ни мать, ни отец ничего мне не сказали. Они просто молчали и обнимали меня, все еще не до конца очнувшуюся от мира иллюзий. Никто не отчитывал меня, никто не обвинял и не говорил, что такого от меня не ожидали. Родители просто были рядом и они страдали. И именно тогда, увидев слезы матери, я осознала, наркотики – это не для меня. Моё, но не для меня. Да, ломка была ужасной, да, я вспоминала всё, что случилось со мной за время старшей школы, но пережить ее стоило хотя бы ради того, чтобы увидеть мимолётную улыбку Наоки Оно и моей прекрасной, чистейшей и добродушнейшей матери. Я даже была рада, впервые за долгое время услышав наставления отца. Оттого и засмеялась. Родители никогда не должны видеть смерть своих детей. *** Открыв глаза, я наткнулась лишь на белый потолок, нависающий надо мной. Эта белизна почти что резала привыкшие к мраку глаза, а за окном отчаянно насвистывали неизвестные мелодии крохотные птички. Я не сразу поняла, что всё уже закончилось… Мое тело, до какого никому не было дела, по-прежнему лежало на полу посреди комнаты, а руки и ноги затекли от бездействия. Я помнила, как согласилась пройти испытание адской реликвии, помнила эту бесконечную церемонию посвящения и возвращения в далекое прошлое, какое давно запечатала, помнила, как сознанием ныряла в разные моменты собственного юношества. Я помнила всё, каждого человека, каждый диалог и чувство. «Ты победила, Йоко Оно. Отныне я смолкаю. Но помни, однажды мы снова встретимся, и в следующий раз я буду управлять тобой. Твоя душа принята», - и с этими словами голос сущности, что скрывалась в кольце, что мучила меня так долго, исчез. Он ушел, а в голове стало так пусто… Контракт был заключён, а значит, кольцо потеряло свою волю, уснуло, исчезло, превращаясь в обычный, но очень мощный артефакт для разжигания пламени. Однако испытание это, стоившее мне дорогого, затянулось не на одну ночь – никто даже не заметил, что я пропала из реальности на три дня. Я долго стояла у зеркала, понимая, что выгляжу так, будто недавнее путешествие по страницам собственной жизни отняло у меня несколько лет существования, долго смотрела в окно, наблюдая за незнакомыми людьми в неизменной и одинаковой одежде, и долго молчала. Кажется, я уже смирилась с тем, что мой мир – мир мафии и Савады Тсунаеши. Однако теперь я не могла принять того, что юность вновь нужно забыть. То, с чем я смирилась много лет назад, нахлынуло на меня новой волной. А вместе с ней и чувство ломки… То ли сама жизнь, то ли энергия исчезли из тела. Ели поднявшись с кровати, на какой просидела не один час, обдумывая произошедшее, я была рада лишь тому, что кольцо заткнулось, что его сила подчинилась мне полностью, что этого противного и мерзкого голоса я больше не услышу. Но мне было необходимо отвлечься. Когда я покинула комнату впервые за три дня, то намеренно двинулась в сторону столовой или кухни, чувствуя, что горло почти что сжалось от сухости и странного жара. Но вместе со стаканом воды, выпитым почти залпом, я нашла и Франа. Этот парнишка, холодность чьих рук я узнала без колебаний, обнял меня со спины, утыкаясь лбом меж лопаток. Я чувствовала его невероятное облегчение и успокаивающийся ритм сердца, что до недавнего времени колотилось в груди, а затем лишь привычно пустой голос ударил по ушам: -Ты справилась… - ему ничего не нужно было говорить или объяснять, он всё знал без слов, а меня раздирало изнутри это ужасное чувство. Близость Фернанда успокаивала, вселяла уверенность того, что я на что-то способна, что я могу вновь справиться со старыми привычками, однако все было слишком сложно в последнее время. -Почему ты так решил? – голос мой был тихим и каким-то болезненным. Он будто принадлежал не мне, а моей неудавшейся копии, какая была вынуждена скрывать отсутствие реальной Йоко Оно, что заблудилась в своей же судьбе. -Потому что если бы кольцо победило, ты бы исчезла. – но больше ни мне, ни Франу заговорить не дали. Ворвавшийся в помещение Скуало Супербия, окинувший меня презрительным взглядом, быстро отдал иллюзионисту приказ о незамедлительном выполнении полученного задания. И мальчишка с изумрудными глазами подчинился, исчезая, удаляясь от меня, но приближаясь к опасности. Я почти ожидала колкого замечания Хорн, и только потом вспомнила, что эта сущность не скажет больше ничего. И верно, я ведь победила, справилась, а еще… -Я уничтожу эти адские кольца. Не дам им получить ни мою, ни душу Франа. *** Однако мое состояние разительно отличалось от слов, звучащих слишком пафосно для столь никчемного человека, запутавшегося во всем происходящем. Коридор был непривычно темным, хотя я и понимала, что мрак существует лишь в моем уставшем сознании, потрясенном последними событиями. Я пыталась идти ровно и быстро, но меня все чаще шатало, заставляя опираться о стены. Пот скатывался по лбу и шее, а зубы начинали непроизвольно скрежетать от переизбытка желаний. И желало мое тело лишь одного – героина. Действительно, я пережила собственное прошлое во второй раз, и сила адской реликвии оказалась столь великой, что заставила меня прочувствовать все это вновь, как и вернула зависимость. Дыхание перехватывало, а ногти уже царапали кожу ладоней. Казалось, сделай я еще один шаг, всё вокруг завертится, превращаясь в одно лишь смешение цветов и звуков. По-прежнему прижимаясь к стене, желая избежать чувства, будто ты оказался на карусели, я только сползла вниз, поджимая к себе колени. Мысли о прошлом были не столь ужасны, как подкрадывающаяся ломка. Мне было необходимо что-либо или кто-либо, чтобы отвлечься, отогнать прочь это проклятое желание, эту ложную нуждаемость организма в наркотике. Разум понимал, но тело не осознавало всей ситуации – оно просто вспомнило старое чувство и не могло успокоиться. Рот наполнился слюной, заставляя всё чаще сглатывать, а руки дрожали так, будто я продолжала колоться все эти долгие годы, а сейчас отказалась от героина на какие-нибудь жалкие пару часов. Ломка от одних лишь воспоминаний… ужасно. Я победила Хорн, его лукавость и лживость, но не сумела справиться с самой собой из прошлого. Не смогла победить собственные чувства и желания, но обещала уничтожить адские реликвии. Даже смешно. -Кажется, букашки никогда не воспринимают всерьез предупреждения об опасности… - шипящий, пробирающийся в разум голос заставил меня лишь поднять глаза кверху, тут же замечая нависающую мужскую фигуру. Белфегор будто следил за мной, дожидаясь нужного момента. -Букашки? – начало бросать то в жар, то в холод. Хотелось блевать и смеяться, хотелось биться в конвульсиях и истерить. Хотелось есть, спать, бегать и прыгать одновременно… я только захихикала собственным мыслям, неожиданно цепляясь в пальто варийской формы блондинистого мужчины, тем самым поднимаясь с пола. – Почему же букашка? -А ты считаешь себя человеком? – теплая ладонь скользила по лицу, очерчивая впалые скулы, а мое частое дыхание совершенно точно забавляло мужчину, который передвигался по штабу Варии подобно тени, оставляя после себя лишь слабое эхо шагов и пугающее ощущение под кожей. -Человеком? – я будто искренне удивилась подобному слову, добровольно поддаваясь ласкам, как поступали кошки, мурлычущие и извивающиеся. Мне вовсе не было стыдно, я знала и понимала, что делаю. Как и в прошлый раз. Только теперь поблизости, кажется, нет ребенка, способного лишить самого себя жизни из-за подобной глупости. – Нет, не человеком, но и не насекомым… -Хм? – светловолосый мужчина был то ли удивлен, то ли просто заинтересован. В какой-то момент ломка начала отходить на второй план, но этого было недостаточно, чтобы забыться. -Не хотите напиться? – всё было решено. *** Свет в комнате был приглушенным и располагающим к первобытным грешным чувствам. Портьеры давно были сомкнуты, не пропуская ни единого лунного луча, а в воздухе витал запах алкоголя и слабого мужского парфюма. Однако, несмотря на свежесть аромата туалетной воды, руки мужчины были слишком сильными, чтобы выбраться из их плен. Да голову Йоко Оно подобные глупости сейчас и не посещали. Наверное, она вообще ни о чем не думала, кроме прошлого и будущего, неожиданно повторившихся и соприкоснувшихся. Этот момент… такое уже случалось. Только звали его не Белфегор, а Масаши. Мужчина, чьи волосы в теплом освещении казались какими-то пшеничными или даже золотистыми, прижимал бледную девушку к прохладной стене, заставляя ту оголенными лопатками ощущать шероховатость обоев. Влажные и до ужаса горячие мягкие губы хранителя оставляли на болезненной коже алеющие следы, дразнящие, разжигающие огонь похоти и животную дикость, а девушка только тяжело выдохнула, когда словно не дающий расслабиться бюстгальтер покинул свое место, надиктованное модой. Но действия урагана Варии никак нельзя было назвать предсказуемыми или хотя бы нежными, потому что в следующее мгновение, заставляя чуть зашипеть от неожиданности, мужчина впился своими зубами в плечо бывшего адвоката, оставляя на тонкой девичьей коже грубый отпечаток. Он бы полюбовался своей работой, если бы подобная связь означала для него хоть что-то, но вместо этого Белфегор только усмехнулся, замечая чуть недовольное лицо Йоко. Даже в сексе этот человек заботился о собственном удовлетворении, пользуясь женщинами как игрушками. Впрочем, обвинять мужчину в подобном Оно не собиралась, ведь и ее мотивы были схожи – она использовала хранителя, чтобы отогнать ломку и мысли о прошлом. Стилеты с звонким перезвоном повалились на пол, рассыпаясь веерами в стороны, стоило Белфегору скинуть варийскую куртку, избавляясь следом и от полосатой водолазки. Он уже нависал над девушкой, чувствуя, как инстинктивное желание превозмогает здравый смысл: на ее почти белой коже его следы казались особенно заметными и вызывающими, ему нравились эти небольшие гематомы на ключицах, нравилось, как они выглядели, нравилось то, во что они могли бы превратиться. Наверное, будет честно сказать, что в таком состоянии ему нравилась и сама Йоко: ее дыхание было сбивчивым, светлые короткие волосы рассыпались по постели, взгляд стал туманным, но в то же время почти что кричал об отчаянии. Раньше Белфегор не видел таких лиц – каждая из бывших партнерш, он даже не обращал внимания на их черты, его волновали лишь формы, но Йоко Оно напоминала ему его же: она была так же хитра и кровожадна, пользуясь людьми, чтобы добиться желаемого. Будь он не так возбужден, ураган бы сделал ей больно, говоря тем самым, что не позволит пользоваться собой, но не в этот раз… Однако теперь глаза девушки не смотрели на мужчину. Оно изучала пресс, будто оценивая какую-то старинную вазу из музея. Ее пальцы легонько и дерзко, словно дразня, прошлись по рельефному животу, почти посылая электронные импульсы, а мужская ладонь раздраженно вцепилась в волосы, вынуждая Оно сесть. Губы ощущались на груди, как и опаляющее дыхание, но девушка будто не желала отдавать лидирующие позиции чужаку, оставляя на спине Белфегора красочные следы. Казалось, у нее в руках была кисть. Эти бледно-розовые царапины на смуглой коже с редкими шрамами служили доказательством того, что и она имела некую власть над хранителем урагана. Когда внутри все уже пылало, а струны терпения были готовы лопнуть, Йоко Оно, пытаясь игнорировать влажный язык неожиданного партнера, запустила руку в светлую капну его густых волос, заставляя тем самым мужчину поднять голову: -Чего ты ждешь? – мысли совсем недавно начали пробиваться через барьер страсти, что беспокоило девушку. Она торопилась, желала потерять память, утонуть в желании, стать кем-то другим хоть на мгновение. Ей нужно было больше, чем властные и порой грубые прикосновения, а Белфегор только зашелся в смехе, понимая, что это прозвучало как капризное требование расстроенного ребенка. -Милая, только я могу приказывать. – в его тихом и зловещем голосе звучала явственная угрозу, произносимая мужчиной на самое ухо. Мурашки покрыли, кажется, все тело, и Йоко бы вздрогнула, если бы не длинные пальцы хранителя, наконец задевшие нечто важное. -Плевать… - шумно выдыхая и прогибаясь в пояснице, теперь не желая смотреть на него, опоздало ответила Оно. – Просто сделай это уже… Резкие проникновения, желающие причинить и страдания, и наслаждение, ускоряющийся темп в моменты, когда это уже казалось невозможным… Рыки и стоны, заполняющие комнату, бесстыдные хлюпанья, жар и биение сердец. Алые следы на коже уже обращались в небольшие синяки, а за весь вечер не было произнесено ни слова. Случайные секс – такого рода отношения были между Белфегором и Йоко. Их ничего не связывало, они ничего друг другу не обещали. Жизнь без обязательств. Перед остальными они умело будут делать вид, что ничего не сучилось, самостоятельно веря в подобную ложь. С минуту девушка лежала в постели, а после поднялась, быстро поднимая разбросанные вещи. Он не сказал ни слова, а она ничего и не хотела слышать. Было хорошо лишь от того, что ломка прошла, как и мысли о старых шрамах и слезах. Дверь в просторную комнату тихо хлопнула, послышались удаляющиеся шаги, а после свет, кажется, во всем особняке погас. Йоко Оно ведь не станет причиной очередной смерти из-за собственных желаний? Рядом ведь нет кого-то, кто был бы похож на мертвого Джеки? Нет, верно, никого рядом нет. *** Прохладный душ был лишь условностью, но он расслабил тело и позволил быстро уснуть. Я до сих пор пребывала под воздействием эйфории, но уже ничего не боялась. Стало куда легче. Сон пришел слишком быстро и неожиданно… Однако его кто-то нарушил. Чувствуя что-то подозрительное и неправильное, я лениво разлепила глаза, тут же вспоминая о том, в каком месте нахожусь. Однако никто не пытался меня убить, напротив, вокруг постели было пусто и одиноко. Бросив взгляд на наручные часы, показывающие сорок минут четвертого, я как-то смиренно выдохнула, замечая под боком, среди одеял, Франа, сопящего и хмурящегося во сне. Мальчишка промок под весенним ночным дождем, отчего пряди его волос были влажными. -Мне так одиноко… - мои прикосновения потревожили бедного ребенка, но изумрудных глаз он так и не открыл. Кажется, Фернанд совсем недавно вернулся с задания, и что-то, но там произошло. Что-то плохое и неприятное. Но Дюпон никогда о подобном не расскажет… -Я буду с тобой, Фран. Тебе стоит лишь позвать, и я приду, где бы ни была. -Обещаешь? -Клянусь. – холодное тело парнишки судорожно прижалось ко мне, ища то ли защиты, то ли тепла. Он напоминал того самого ребенка, какой боялся темноты и шоссе, а я не сумела промолчать. – Ты ведь единственное, что у меня есть.