Horn Hell Ring

Сны всегда заставляют человека невольно поверить в то, что путешествие в иные миры, эпохи и даже части Вселенной реальны. Сны стирают границы, шлифуют углы и создают возможное из запретного. Они способны забросить тебя во времена викингов, балов-маскарадов и даже королей-тиранов, чьим самым большим развлечением являлось отсечение голов, уродование населения. Мир в твоей голове может воссоздать старинные образы, увиденные тобой множество лет назад, и самое забавное, что ты сам об этом даже не узнаешь, не вспомнишь. Сны курируют твой разум умело, открывая порой двери в такие места, в существование каких с трудом поверит даже безумец, в реальности видавший только белую комнату, а в своих фантазиях – суть мироздания. Но, кроме чарующих и поучительных картин, существуют сны, заставляющие тебя вернуться в свою жизнь, в свое тело, к своим мыслям и обидам. Такие сны являются пыткой для человека, но в то же время они подталкивают нас к тому, чего бы мы сами никогда не заметили. Они причиняют боль, заставляя сердце сжиматься от тоски по прошлому, от обиды, но вместе с тем указывают верный путь, дают ответы на некоторые из важных и сложных вопросов. Когда я заснула посреди одинокого дома, застывшего на холме, омываемого самыми злыми ветрами со всех сторон, то не думала, что увижу яркие картинки, блуждая во сне. Однако снилось мне многое. Мне снился Намимори, тот самый однообразный и серый город, в каком не случалось ничего. Тот самый город, где небо было тусклым, а люди пустыми, заботящимися о простейших вопросах, не задумывающиеся о чем-то масштабном и значимом. Мне снился Намимори, о котором я теперь не знала ничего. Что стало с теми улицами, домами и незнакомцами? Что стало с моим домом, и как давно я сама покинула собственную квартиру? Я слишком давно не была в городе, какой ненавидела, но в котором незаметно оставила часть себя. Снесенный сквер, живший, кажется, своей жизнью, пронесся перед взглядом, как пронеслась и зима. Ах, да, зимой я впервые лицом к лицу встретилась с Ямомото Такеши! Этот человек вечно находился на грани, шагал по лезвию ножа. Он то представал передо мной забавным и веселым, отпуская беззаботные шутки, то становился невероятно серьезным и пугающим, таким же холодным, как острие его катаны. Кажется, не встреть я хранителя дождя одним из холодных вечеров, не смогла бы сейчас видеть этот сон, наблюдая за всем будто со стороны. Странно, но мне снился и Савада Тсунаеши, перевернувший всю мою жизнь вверх дном. Он одним только тягучим взглядом медовых глаз, однажды появившись в отделении полиции Намимори, заставил Ямагата Саданару застыть на одном месте, будто не имея права говорить. Высокий шатен улыбался, но в улыбке ощущалась лишь опасность и толика интереса. Савада Тсунаеши, он будто никогда не был откровенным с незнакомцами, да и подпускал к себе людей неохотно, позволяя им приблизиться лишь на пару метров. В его голосе, приятном и мягком, все же слышалась опасность, он не был тем, кого называют милосердным. Справедливым – да, но уж точно не милосердным. Пожалуй, не только руки босса Вонголы запачканы в крови, он сам весь покрыт этой алой субстанцией. Жесток, но не коварен; добр, но далеко не ко всем; улыбчив, но крайне редко. Этот человек будто обладает множеством лиц, и кажется, что он сам уже запутался, какая из масок настоящая. В вечер, когда впервые узнала Саваду Тсунаеши, – вернее, один из его ликов- я балансировала на бордюре, пытаясь удержать равновесие. Но это самое равновесие мне удержать не удалось, потому что темный и кровавый мир, королем какого являлся высокий шатен с уставшими глазами, подкрался незаметно. В тот раз мне впервые задали этот важный вопрос: «Ты хочешь жить, Йоко Оно?» Меня до сих пор мучает интерес: если бы я не согласилась иметь отношения с мафией, меня бы действительно убили? Жаль, что я не могу вернуться в прошлое, меняя хотя бы это. Однако, говоря о боссе Вонголы… С этим человеком у нас есть что-то общее. Встретившись с взглядом шатена из своего времени, я ощутила дрожь. Увидев же фото юного босса, ощутила жалость. Этого подростка с растрепанной прической, как и меня, в прошлом тоже никто не спрашивал о личных желаниях. Наивного и слабого ребенка просто запихнули в чуждый мир, вынуждая делать то, чего никогда не делал. А подобное оставляет отпечаток на всю жизнь… Во сне проносились и круглосуточный магазин, и госпиталь, и ветеринарная клиника. Мелькал перед взглядом и автомат с сигаретами, в ночи горящий призывными огнями. Перекресток Намимори пропорхнул подобно бабочке, сменяясь после трущобами, а затем и пустырь обратился в полицейский участок города. Всё замерло у окошка дежурной части, откуда выглядывал Каташи Тономура. Правда, увидеть его улыбки мне не удалось, мужчина был угнетен, его дети попали в больницу. Точно ведь, в тот раз всё окончательно изменилось. Магия сна перенесла мое сознание в знакомый госпиталь. В темноте, угрожая расправой за связи с мафией, Ютака Кондо улыбался, а после дрожал от страха. В эту же ночь сущность Хорн впервые показала свои способности, возникая посреди палаты в ужасном виде, бурлящем кровью и источающей зловоние. Тогда испугался не только шпион Мельфиоре, но и я сама. Неожиданно моя старая копия, еще с длинными волосами, вылетела в окно, но земли не достигла, а оказалась на крыше одного из домов сонного и будто мертвого квартала. После же наступила темнота, и только чей-то голос прошептал на ухо… Я не помню, что именно прошептал тот близкий, но в то же время невыносимо далекий голос. От этого становится волнительно и неприятно, но, как бы пропыталась, память не желает отдавать так приглянувшиеся ей слова. Всплывает только определенный запах за моими плечами. Аромат незабудок и могильной пыли, что щекочет нос… Незабудки и пыль, прах. Вместе с тем как рассеивается тьма, заканчивается и сон, но свет не ударяет в глаза: лампа у потолка не горит, только с крохотной кухоньки доносится приглушенный звук чьих-то шагов и звон посуды. Я снова в крохотном доме посреди снежной пустыни, вдалеке, кажется, от всего остального мира, но близко к самому опасному месту на Земле. Глаза отчаянно не желают открываться, но усилия стоят того, чтобы увидеть, как за окном усмирилась буря, а оба вертолета застыли неподалеку. Они похожи на металлических птиц, вылупившихся не из яиц, а из таких же металлических заводов. Интересно, о чем думают настоящие обладатели крыльев, встречая подобные машины в небе, их не терзает обида за то, что человек вторгается на высоту, ранее не подвластную ему? На диване сопит Кен, порой ворочаясь в дурном сне и от чего-то недовольно отмахиваясь, а поленья в камине тихо потрескивают. Наконец этот дом в снегах начал обретать запах: теперь здесь пахнет каким-то маслом, сгорающим деревом и присутствует еле уловимым запах травянистого чая. Кажется, этот отвар может успокоить расшатанные нервы, заставляя забыть о печали и невзгодах. Снежные хлопья временами стучат в стекла окон, оставляя влажные следы, а после незаметно и тихо скатываются куда-то вниз, растворяясь в белизне и морозности. В доме теперь всё пронизано какой-то хрупкой тишиной и теплом, нарушать какие никак не хочется. Только тихий и вовсе не настойчивый скрип несмазанных петель доносится со стороны спальни. Выглядывая из-за угла, замечая промелькнувшего в дверном проеме кухни Чикусу, я только толкаю деревянную дверь, проскальзывая в комнату, по-прежнему затянутую мраком. Лишь огонек камина, согревающий и живой, наполняет ее желтоватым светом. Занавески на окне теперь задернуты, придавая помещению ауры спокойствия и неподвижности, а не застланная ранее постель теперь и вовсе кем-то занята. Осторожно и с опаской ноги ступают по скрипучим половицам, приближая меня к человеку, укутанному в одеялах. Темные волосы разметались по подушке, а длинные ресницы даже во сне остаются неподвижными, они даже не подрагивают. Создается ощущение, что человек перед тобой вовсе не человек, а кукла, идеальный манекен, марионетка… Его кожа до неприязни бледна, резко контрастирует с цветом волос, и я невольно забываю о том, что этот человек – Мукуро Рокудо, возможно, один из самых жестоких хранителей Вонголы, о каком можно услышать самые нелестные высказывания от всех подряд. Сейчас он кажется не то чтобы беззащитным и безобидным, но уж точно не хитрым дьяволом, знающим что-либо о преисподней и ее замкнутых кругах. О внешности Рокудо, возвращения какого все ждали с нетерпением (даже Фран, пускай он и пытался скрыть подобные эмоции,), можно было говорить долго, и я бы говорила, если бы меня не волновало нечто совершенно другое. Кольцо Хорн, хранящее в себе воспоминания о прошлых тысячелетиях, в первую нашу встречу предстало передо мной в образе пятилетнего мальчишки. С плеч ребенка с гетерохромными глазами спадали синие волосы, напоминающие ночное и беззвездное небо, его одежда была изношена и разорвана то здесь, то там, а на руках и вовсе остались загрубевшие шрамы, некогда принесшие ужасную боль. Появляясь в образе незнакомого мне пятилетки, Хорн улыбалось, но улыбка этого мальчика была отчаянной и переполненной ненавистью: он будто жаждал только разрушений, хаоса, жаждал нести возмездие и уничтожение. Но, пожалуй, лучше всего запомнились разноцветные глаза, переполненные усталостью, нескончаемой и глубочайшей. Непроизвольно рука дернулась, а после приблизилась к лицу неподвижного мужчины. Кончики пальцев чуть дрогнули, прикасаясь к влажным прядям темных волос, а после и вовсе смахнули челку в сторону. Чуть помедлив, будто сомневаясь в собственном здравомыслии, но ни о чем не думая, я оттянула веко вверх. Глаз Мукуро Рокудо действительно был алым. Странное чувство разливается под кожей, пытаясь будто проникнуть в кровеносные сосуды, но по-прежнему довольствуется лишь мышцами. Однако я не успеваю задуматься о том, откуда Хорн знакомо с тогда еще юным хранителем тумана Вонголы, о том, что, возможно, всё это какая-то бессмыслица, потому что в следующие же секунды, словно испарившиеся с круглого циферблата часов, мою наглую руку перехватывают, а запястье облачают в крепкий браслет чужие пальцы. Кожу сжимают так, что вот-вот и послышится хруст костей. Впрочем, подобного, кажется, не хватило, потому как другая рука мужчины ухватилась за шею, сжимая глотку. Я не могла сделать даже слабого вдоха, не говоря уже о такой роскоши, как испуганный вскрик. Гетерохромный взгляд тут же впивается в моё лицо. Мукуро Рокудо смотрит прямо, но вместе с тем кажется, что он глядит в пустоту. Его будто не интересует этот мир, это измерение. Создается чувство, что он еще не осознал того, что выбрался из, казалось бы, вечного заточения в водяной тюрьме. Впрочем, его глаза способны уничтожить все твои убеждения и суждения, способны стереть воспоминания и понимание того, кто ты есть… Кажется, я медленно начинаю понимать, каким должен быть настоящий иллюзионист. Возможно, из-за вечно безразличного выражения лица и юношеских замашек Фран не походит на хранителя Вонголы даже частично. Однако я сама или любые другие туманники, встреченные мной ранее, - все мы дилетанты на фоне этого человека с разноцветным взглядом. Рядом с Мукуро Рокудо стоит держать все свои мысли при себе, под тяжелым замком, а уж тем более позабыть о любых секретах. -Кто ты? – собственный голос, кажется, удивляет хранителя, но он не дает заметить этого, не отпуская ни рук, ни взгляда. Хриплый тембр, будто забывший, как должен звучать, застывает в голове, чуть звеня еще какое-то время. Единственное, что приходит на ум, это поднять руки, словно в примирительном жесте, что я тут же и делаю, как бы отрекаясь от всех издевательств над спящим мужчиной. Стало даже совестно за те прикосновения и интерес. Может, всё это не мое дело? - Точно не враг, - вырывается из сдавленного горла, а после чужие руки размыкаются, позволяя ощутить свободу. Только теперь, когда нехватка кислорода более не тревожит, я замечаю, насколько изранены кисти Мукуро Рокудо. Верно, царапины давно затянулись, но белесые полосы шрамов никогда не исчезнут. От этого отчего-то становится до тоски обидно. Но выразить сожалений или хотя бы объяснить, что в этот раз мир, где оказался хранитель, реален, вновь не дают. Дверь, готовая слететь с петель, распахивается каким-то испуганным Чикусой, чье лицо тут же застывает в нерешительности, а после Кен почти выталкивает меня из помещения. Уже через закрывающуюся дверь, через щелку, я вижу, как устало и тяжело падает на подушку синеволосый мужчина, чьи глаза вновь заполняются пустотой и отреченностью. Он будто забыл, как пользоваться собственным телом. «Он все же был неподвижен более десяти лет», - слышится в голове снисходительное замечание, а я лишь киваю, как бы соглашаюсь с голосом логики. Резкий порыв ветра, наметающего на пороге снег, оповещает о возвращении с мороза ММ, чьи глаза тут же судорожно оббегают гостиную и умудряются заглянуть на кухню, теперь пустующую: -Где все? – растерянность слышится в голосе француженки, и она даже не кажется такой ужасной, как прежде. -Мукуро Рокудо очнулся, - потирая шею, отзываюсь я, замечая лишь странное неверие на лице девушки. Но всё это мимолетно, потому что в следующую минуту ММ кидается в соседнюю комнату. Кажется, я остаюсь здесь одна, а фигура Фернанда, мелькающая в окне, о чем-то беседует с пилотами приземлившихся вертолетов. Кажется, транспорт Мельфиоре придется оставить тут, мерзнуть в вечных снегах, покрываясь толщей льда. Улики не нужны, преследователи тоже. Мне отчего-то становится грустно, что я не могу радоваться возвращению мужчины так же, как радуются его знакомые. Их, кажется, распирает от переизбытка чувств, в то время как сам Мукуро Рокудо слабо отдает себе отчет о том, что давнее желание сбылось. Казалось бы, его главное стремление достигнуто. *** -Минимальное время, нужное, чтобы добраться до Японии, - угрюмо заключает пилот, - пять часов. Судя по докладу, отряды урагана, солнца и грозы Варии уже достигли обговорённого места, но сеньора Занзаса и офицеров еще нет. Савада Тсунаеши и его хранители из прошлого же не могут оттеснить настоящих Погребальных Венков. Основной стадии битва еще не достигла, не было дано и сигнального гонга, но Вонгола несет потери. Дино Каваллоне говорит, что даже с наследием колец Неба прогресс невелик. -Нам нужно сократить время полета-а, - заключает хранитель тумана Варии, ерзая в карманах, будто ища чего-то. На самом деле парень лишь надевает, а затем стягивает с пальца кольцо ада, размышляя о насущном. – Какие варианты-ы? -Сэр, позвольте? – вмешивается в разговор второй пилот, доставлявший недавно группу к тюрьме. Получив утвердительный кивок, какой посреди ветров был заметил лишь благодаря огромной шляпе, мужчина объяснился: - Мы можем значительно сократить время, если воспользуемся перемещением. У Вас хватит пламени, чтобы совершить «прорыв»? -В любом случае мы не мо-ожем взлететь, пока учите-ель не пришел в себя, – не отвечая на поставленный вопрос, хранитель тумана только разворачивается, уходя к дому и оставляя пилотов в неведении. Хотя, они уже привыкли, что у Вонголы семь пятниц на неделе, здесь, кажется, никогда не придерживаются определенного плана. Один из пилотов только пожимает плечами, решая на всякий случай все же приготовить необходимые аккумуляторы сооружения Верде. Мало ли что вновь может поменяться, а времени потом не будет. Фран же, шагая по твердому снегу, думает только об одном. Можно сказать, эта мысль не дает покоя. Не дает покоя, с того самого момента, как Йоко Оно появилась на тропе войны. И сейчас всё вновь крутится и вертится в голове туманника из-за нее: Фернанд просто не хочет, чтобы друг из забытого и уничтоженного детства погиб. Франу кажется, что все эти события уже идут к кульминации, но завершение кажется парню одной сплошной и черной полосой. В голове его мелькает даже мысль о том, что стоит воспользоваться вторым пилотом и вертолетом, отправляя Йоко Оно обратно, в Италию, в штаб Варии или CEEDEF, например. Однако здравомыслие отметает подобные мысли в сторону, говоря об их глупости. Всё уже слишком завертелось, чтобы выйти из игры на данном этапе. И кто из них корит и винит себя больше, не знает даже Вселенная. То ли это Йоко Оно, потерявшая однажды ребенка и запустившая цепочку невероятно долгих событий, длинной в одиннадцать лет. То ли Фернанд Дюпон, попавший туда, куда не следовало попадать. *** Оно скучает. Ей отчего-то и грустно, и волнительно от всего, что происходит. Но, странное дело, в это же время настоящее ничуть не тревожит девушку. Оно кажется ей не особо привлекательным или значимым, кажется, что она просто теряет время, сидя здесь, в этих снегах. Могла бы она сделать что-то важное для собственного будущего, если бы находилась сейчас далеко отсюда? Никто не знает ответа, даже то самое Будущее, представляющееся без единой светлой полосы. Светловолосая спутница чокнутых безумцев только устало перекатывает кольцо Хорн из стороны в сторону, передвигая реликвию по столу. Это занятие тоже не кажется ей особо увлекательным, но что-то подсказывает, что входить в спальню, где собрались сейчас абсолютно все, кроме нее и двух пилотов, тоже не стоит. Мерный стук украшения, обладающего своими секретами и силой, слышится еще какое-то время, а после кто-то ловко выхватывает из-под пальцев Оно кольцо, скрывая его в кулаке. Будто испугавшись или услышав ужасные вести, Йоко подскакивает с места, заставляя стул повалиться на пол. Девушка дергается резко и неожиданно, что может привести наблюдателей в удивленное состояние, однако развернувшись, Оно натыкается на отчего-то знакомую темноту. Это чья-то рука закрывает глаза, касаясь, впрочем, лица еле заметно и невесомо, а после слышится отдаленный тихий смех. Он будто щекочет нервы. Бледные искусанные губы неожиданно соприкасаются с влажными и холодными, вызывающими легкую дрожь, а после знакомый голос шепчет в самые губы Оно: -Я знаю, кто ты. – рука в темной перчатке соскальзывает с глаз, и сперва синие волосы, а затем и гетерохромные глаза показываются в пространстве. Правда, теперь взгляд Мукуро Рокудо не пугает и не холодит сознание, сейчас он, можно сказать, просто загадывает загадки, на которые нет разумного ответа. Только безумие, только хаос… Подозрения уже закрадываются, однако, в голову Оно, но все это кажется настолько нелепым и нереальным, что девушка отчаянно отмахивается от верного ответа. Она уверяет, что ей кажется, кажется даже теперь, когда всё повторяется в точности до крохотных мелочей, но неожиданный запах не позволяет отнекиваться и дальше. Резко, но так незабываемо и почти нежно, щекоча ноздри, в воздухе появляется еле ощутимый аромат незабудок и могильной пыли. Йоко Оно готова поверить, что вновь заснула, но всё шепчет, что это реальность. -Ютака Кондо? – будто называя ключевое для них обоих слово, спрашивает девушка у застывшего напротив мужчины, и тот лишь незаметно кивает головой, соглашаясь с ее словами. Верно, он знает ее именно оттуда, с той самой крыши, когда Савада Тсунаеши велел разобраться хранителям в делах Намимори, неожиданно криминально оживившегося. А еще Мукуро Рокудо помнит запах преисподней и тумана, какие окутывали того же Саваду в их последнюю встречу. Кажется, внимательный босс Вонголы всё же не сумел разглядеть в этой «невинной» девушке потенциала убийцы. Мужчина с гетерохромным взглядом только загадочно улыбается. В этой его улыбке, впрочем, заметно и самодовольство, и заинтересованность. Терпкий запах ада теперь пропал, им более не веет от Йоко Оно, но что-то подсказывает хранителю, что ее история окажется весьма забавной. Нужно только добиться этой самой истории… Неожиданно мужчину ведет в сторону, напоминая о десяти годах бездействия реального тела, а потому туманник упирается о столешницу, притрагиваясь к похолодевшему лбу. На мгновение в его глазах потемнело, но теперь все вновь стало четким. Только уже успевший надоесть голос ученика слышится со стороны: -Это Вас наказали зубные бесы, учите-ель, за то, что вы пристаете к девушка-ам, - намекая будто на маловажное и привычное для Италии соприкосновение губ, замечает Фран, вызывая на лице Мукуро Рокудо уставшее выражение. Одним только видом хранитель тумана Вонголы будто спрашивает, что он может ответить на подобное заявление непутевого ученика. *** Когда ММ достала кларнет, я забеспокоилась о том, все ли нормально с этим миром. Не верилось, что кто-то, похожий на француженку, считающий главной ценностью жизни деньги и моду (с моим отцом они бы нашли общий язык), умеет пользоваться столь хрупким музыкальным инструментом. Однако уже в следующий момент, стоило девушке с ядовитым цветом волос притронуться к вещице, а одинокому дому задрожать и рухнуть в снег, все стало на свои места. Кажется, взгляд мой более чем красноречиво описывал эмоции, а потому ММ самодовольно хмыкнула. Она еле удержалась от того, чтобы не щелкнуть меня по носу, будто говоря: «Вот как надо». Остатки же постройки довольно быстро смешались со снегом, утопая в нем. Мощнейшими вибрациями, что исходили от кларнета, девушка разрушила не только конструкцию, но, кажется, и лед неподалеку жалостливо затрещал, покрываясь характерной паутиной. Переусердствовала ММ не случайно: она жила ради демонстрации своих умений. Смешавшиеся с рассыпчатой природной белой субстанцией доски выглядели так… это было печальное зрелище. Сознание отчего-то не смогло отмахнуться или удержаться от сравнения разрушенной конструкции с моим собственным пониманием реальности. Признаться честно, последние месяцы казались мне чем-то несуществующим, на что просто не стоило обращать внимания. Это как какая-то черная полоса в жизни – ты просыпаешься каждое утро с одной-единственной мыслью о том, что она уже закончилась, однако валящиеся из рук предметы дают понять обратное. Дают понять, что эта полоса отчего-то бесконечна. Уже когда лопасти вертолета раскручивались, а один из пилотов о чем-то повествовал Мукуро Рокудо, пропустившему довольно многое за последние часы, Фран прикоснулся к моему плечу, вынуждая остановиться: -Не засыпайте-е, если не хотите, чтобы учитель блуждал в Вашей голове, Йоко-са-ан. – сказав это, Фернанд довольно бодро заскочил в вертолет. Теперь косого и полного подозрения взгляда в сторону хранителя тумана Вонголы было не избежать, что совсем не нравилось ММ. Когда вертолет начал подниматься в небо, будто назло погодные условия заметно изменились. Неожиданно поднявшийся ветер, напоминающий штормовой, дал о себе знать. Впрочем, пилоты просили Рокудо и Дюпон к чему-то приготовиться. Неожиданно, нарушая их планы, в разговор вмешалась ММ. -Мукуро-сама, Вам нельзя, Вы только недавно пришли в себя! – она хотела остановить мужчину, но голос ее звучал даже жалко, будто противиться хранителю Вонголы ей было страшно. Будто она не смела подобного, несмотря на их давнее знакомство. – Мы не можем так рисковать, Вы же!.. -ММ, я ценю твою заботу, но ни твоего, ни пламени Чикусы и Кена не хватит для «прорыва». – Мукуро Рокудо не указывал на слабости, хотя его улыбка и голос звучал именно так. - Если тебя не волнует судьба нашей временной и пространственной ветви, то просто подумай о том, что Бьякуран не оставит в покое никого, кто имел хоть какие-то связи с Вонголой и Альянсом. Твоя жизнь ведь всегда была дорогой? -Не в этом дело… - замялась девушка, однако воспротивиться вновь не успела. Всё засияло пламенем неопределенного цвета, а затем… Тошнотворный ком подступил к горлу неожиданно резко, органы внутри тела обратились в колючих ежей, какие, соприкасаясь со стенками живота, заставляли лишь часто и со свистом дышать. А после организм будто располовинился: левый глаз потянуло в сторону, примеряя его к такому же расплывчатому и растянутому телу Кена, а правая рука и вовсе оказалась где-то за спиной. Подобно рукам хозяйки пространство скручивало и выжимало людей в кабине вертолета, как мокрые вещи. За всем этим действом, какое, впрочем, не ощущалось телом – влияло лишь на психику -, я и не заметила вспышки за окном. Она напоминала яркость атомной бомбы, что взорвалась неподалеку. Снег неожиданно сменился привычно чистым небом, пустота заполнилась лесами, тело вновь собралось по частям. -До пункта назначения осталось двадцать минут, Сэр. Перемещение прошло удачно, - послышался голос пилота, и, в отличие от безразличных спутников, я вжалась спиной в сидение. Голос отказывался проявляться, а побелевшие пальцы лишь вцепились в относительно мягкую обивку кресел. «Они все ненормальные!» - заорало сознание, но аутотренинги помогли остаться молчаливой, не кричать от ужаса произошедшего. – Мы уже в Японии. – добавил тот же голос пилота. *** -Вы не понимаете, что делаете здесь, верно? Это читается на Вашем лице. Вы открыты, даже когда пытаетесь быть равнодушной. – осужденный старик Пол, седой и потрепанный, с печальной судьбой. По крайней мере, для окружающих его быт представляется печальным, ведь за решеткой нет жизни. - Что такого с Вами случилось в прошлом, что теперь не позволяет быть безразличной? Что не позволило Вам проигнорировать мою просьбу, прийти сюда? Не Вы занимались моей судьбой на слушании… Он всегда смотрел уверенно, сквозь барьеры. И самым удивительным было то, что, смотря, он всё видел. Хотя был слеп. «Мне не нужны глаза, чтобы понять, кто человек хороший, кто – плохой. Чтобы узнать, достаточно только отдать каплю своей любви гостю, что попал к тебе, и если эта любовь исчезнет в пустоте его сердца, если ты не услышишь отклика, то этот человек плохой. Хорошие люди любят без причины, они любят всех. Им не нужны слова, глаза…» - Я не правитель в этом месте, только малая деталь системы, продукт общества, но, позвольте, присядьте напротив меня. Помогите старику скоротать время. Не спешите отказываться, нет-нет, не стоит… Вам всего лишь кажется, что вы опаздываете, что Вам не хватает времени, что у Вас есть дела… Подобные вещи приходят и уходят, а я обещаю, что после нашей беседы неприятное чувство рассеется. Как думаете, пропущенный обед стоит того? -А, вижу, стоит. Что же, тогда присаживайтесь. Умоляю Вас, не мельтешите взглядом, здесь нужно спокойствие! Где «здесь»? Хах, «здесь» - это в тишине. Тишины не существует без молчания и умиротворения. Зачем нам тишина, если мы собрались беседовать? Очень, очень хороший вопрос, но, прошу, попробуйте стать безголосой. Только попробуйте… Молчание обладает невероятной силой: оно приводит к пониманию тех вещей, какие были сокрыты от тебя в звуке. В молчании ты обретаешь осознание. И это стоит потраченного времени. Тишина вовсе не расходится аляпистыми пятнами в темноте, тишина не обладает видимостью. Тишина – это то, что знакомо всем глухим, от чего они даже не желают убежать, и то, чего не понимает полноценный обыватель. -Вас душит чувство вины, или, может быть, это желание разорвать, разломать и уничтожить всё, что уже есть? Ах, вот как, Вам не терпится заглянуть в будущее, потому что настоящее является мучительными часами… Но ведь будущее только на том и основывается, что на настоящем. Так чего Вы ожидаете от грядущего, когда отчаянно ему противитесь. Говорите, не в этом дело? Тогда в чем же? -Ох, Вы зависимы от чего-то? Настолько сильно? Беда… Не хотите сыграть в игру? Отлично. А теперь представьте, что в Вашей жизни никогда не существовало плохих моментов, смертей и печали. Какой Вы видите себя без всех этих бед. Не торопитесь, не спешите отвечать! Спешка нам ни к чему… -Что, не видите себя без всего случившегося с Вами вообще? Не можете представить себе подобного? Нет, это вовсе не означает, что прошлое оставило глубокий отпечаток. Это означает лишь то, что Вы не знаете, чего хотите, к чему стоит стремиться. Вам кажется, что могло бы быть иначе, лучше, но Вы не понимаете, что именно могло бы быть лучше. В этом Ваша проблема, и вывод только один: Вы бы не существовали без бед, Йоко-сан. -Вы любите людей? Вижу, что не особо, хотя любовь переполняет Вас с ног до головы. И Вас распирает от этого чувства. Самое сложное для Вас это признаться в этой любви. Ни отцу, ни матери, ни кому-то другому Вы прежде не говорили таких простых и важных слов, верно? Тогда попробуйте сейчас сказать это самой себе. Давайте же! Давайте… «Я тебя люблю», ну-ну? - Я тебя люблю. -Нет-нет, не то, Вы ненавидите всё в себе, а с этим жить невозможно. - Вы убивали, как можно жить с этим? Кроме осознания, молчание дает боль. Когда мы не высказываем то, что давно должны были произнести, это оставляет неудовлетворение, причиняет боль. И боль касается собой не только нас самих, она тревожит и тех, кто должен был услышать эти важные слова. Молчание порой губит жизни, судьбы, чувства. Это как палка о двух концах… - Мой отец избивал меня, говорил, что так он показывает свою ко мне любовь. И потому я начал жить неверно: теперь сила того, насколько я люблю дорогих мне людей, измерялась мной в количестве и силе боли, какую я им приносил. Я ошибался, мой отец ошибался, многие люди до сих пор ошибаются. И дело не в том, что я был молод, что мне вбили это в голову. Причина в том, что я был недостаточно тогда зорок и умен, чтобы осознать, что делаю что-то не то. Случилось так, что моя семья погибла из-за той самой любви, из-за ее силы. Но только один человек показал мне, что есть любовь на самом деле. Мать моей жены… она приходила ко мне, сюда, на это же место. Она имела полное право возненавидеть меня. Мне казалось, что это было необходимо. Но она не возненавидела. И это была любовь. Это, и ни что иное. Милосердие, человечность, любовь – это то, чего мне не хватало. Вы думаете, после того, как сидела на героине долгое время, из-за одних только лиц родителей, боявшихся потерять меня, я могла измениться? Измениться по-настоящему? Забавно… Да, я делала всё необходимое: посещала различные общества и училась, проходила один за другим курсы терапии, встречала людей, узнавала их судьбы. Но одно чувство меня никогда не покидало: ни днем, ни ночью, ни пока я бодрствовала, ни когда была пьяна, - этим чувством оказалось сомнение. Я почти смирилась с тем, что однажды всё вернется к своим истокам, что я вновь отыщу неприятности. И именно в то время, во время практики в академии и когда мои сомнения достигли небывалых высот, – я была готова воткнуть шприц в собственное горло – меня назначили помощником адвоката из престижной компании. Он вёл дело Пола. Пола, убившего свою семью из-за любви когда-то давно, теперь же решившего вернуться в родную тюрьму, к собственным привычкам. Старик провел за решеткой больше пятидесяти лет, потому ничего для него, кроме нар, не существовало. Слушание закончилось заключением, хотя Пол всего лишь обокрал магазин, после все вернув. Но он сам молил отправить его обратно. Я начала забывать и о судьях, и о ходе дела, когда однажды меня пригласили в тюрьму, к некому заключенному Полу. Незаметно с одной беседы и встречи наши разговоры превратились в необходимость. И именно они спасли меня. Слова слепого старика были лучше всех терапий, сообществ и лиц. Я желаю каждому однажды отыскать своего Пола и его рассказы, его мысли. Это был поистине значимый человек моей судьбы, заставивший понять, кто такие люди, что такое жизнь и кто такая Я сама. Совокупность всего этого привела меня к настоящему, в каком я могла любить и ненавидеть, быть милосердной, прощать… Я могла злиться и сочувствовать, защищать или карать. Я просто могла всё это, я могла жить. А Пол, к сожалению, скончался, оставив после себя только письмо. Он не посвящал его знакомым или родственникам, не просил ни у кого прощения. Он оставил этот клочок бумаги самому незнакомому для всех человеку, самому незаметному. Он оставил его для меня, прося сделать то, чего не сделал он. «Научись жить так, как того требует сердце. Человека не определяет ни слово «гей», ни «адвокат», его определяет только сила его любви к людям - как милосердие и жертвенность определяют силу любви к близким. Боль вовсе не является показателем, ее нельзя причинять дорогим, ее нельзя причинять никому. В мире существуют две стороны, в любой войне, в любое время: первая – те, кто ищут мира; другая, они твои враги, - те, кто его не желают. С убийством умирает и часть тебя». *** Вспомнившийся отрезок жизни отчего-то заставил задрожать. С чего вдруг вспоминать то, о чем давно забыл? Зачем ворошить прошлое, какое вызывает невольную дрожь? От всего этого становится так неуютно. Ровным счетом, как и от леса вокруг. Где-то совсем далеко столбы дыма поднимаются в небо, и ты понимаешь, что это следы боев, уже начавшихся и закончившихся, переместившихся куда-то в другое место. Еще дальше виднеются отголоски разноцветного пламени, сжигающего лес, тела, саму атмосферу. А затем, за огнями и дымом ты не видишь ничего. Ни линии горизонта – она затянута туманом, ни светлого солнца, какое определенно есть в сегодняшнем весеннем меню погоды. И это отрезвляет, вселяет страх, напоминая, к чему именно ты приблизился. Всё вокруг – поле боя. Боя, уже начавшегося, и тебе придется ступить на него, становясь частью неизвестной картины. Мельфиоре борется с Вонголой. Власть желает уничтожить справедливость, в какой тоже есть изъяны. Равноправие давно погибло, осталась только вражда, и ржавые колокола заброшенных церквей и храмов давно начали отпевать и стонать по душам погибших, погибающих, тех, кому предстоит погибнуть. Возможно, их тоскливая и тревожная одновременно песнь будет посвящена и тебе. Всё теперь возможно. Посреди леса теперь все отчетливее видны тела. Некоторые охвачены пламенем, другие валяются в ямах, под упавшими деревьями, на макушках и ветвях тех самых деревьев. Тела повсюду, и осознание того, что быть здесь тебе не стоит, охватывает полностью. ММ не произносит и слова, Кен не выглядит теперь решительным и небрежным, Чикуса определяет понятие бледности. Никому не хочется умирать, никто не хочет видеть смерть, и только Мукуро Рокудо странно смеется, всматриваясь в силуэты, какие рисует разноцветное пламя где-то далеко. -База сообщает, что босс и хранители Варии уже на месте. Десятому поколению необходима помощь, сэр. – через толщу страха в моей голове слышится голос того же пилота. Он не боится, ему словно привычно всё это. Однако чувство того, что это роковой день, решающий момент, не покидает. – Начинаю снижение. На небольшой площадке посреди леса виден натянутый брезент и люди в уже знакомой форме Варии. Правда, на приземляющийся масштабный вертолет они обращают мало внимания. Их волнует количество погибших, стратегия и то, что задумал Бьякуран, скрывающийся от хранителей и босса. Под натянутой тканевой крышей столько людей… Они ранены, им больно, при пересчете ты обнаруживаешь, что у них не достает некоторых конечностей, органов. И слёзы невольно скатываются по щекам. «Плакать из-за боли других не унизительно, вовсе нет. Плакать из-за своей никчемности – вот что лишает чести. Если ты слаб, это не плохо, но если ты не пытаешься стать лучше… как ты можешь назвать себя Кем-то, если не делаешь ничего?» - Пол говорил это, упоминая жалось к самому себе. И сейчас я точно понимала, что слёзы объявились именно из-за страха того, что будет со мной. Я смотрела на людей в бинтах и без них, понимая, что они всегда были частью мафии, они были подготовлены ко всему этому, к войне. А я.. а что я? Возможно, мне стоило слушать всех прежде, ища выход из мафии. Возможно, мне стоило рискнуть и отказаться от приказа Савады Тсунаеши, отказаться от собственной жизни еще раньше… Но всё это теперь только слова, потому что я уже здесь. Здесь, как и множество тех, кто умирать не хочет. Они не хотят, но сражаются за других, за будущее. И неожиданно в молчании, личном и принадлежащем только мне, приходит осознание, ответ: бой этот, эта война повлечет за собой перемены во всех мирах. Победит Мельфиоре – жизнь простых людей, далеких от мафии, изменится, в худшую сторону. Если шансы Вонголы возрастут, если подростки из прошлого смогут прекратить гибель нашего времени, то это принесет упокоение. Это принесет мир. Мне теперь до безумия хочется, чтобы Савада Тсунаеши победил. Чтобы он выжил, остался невредим. Чтобы просто спас эти часы, минуты, секунды. Я не желаю существования, а не жизни. Не для этого я проходила через всё, что случилось прежде. Не для этого Тору Хаяси мучился на изрезанной кушетке, такой же изрезанный и полуживой. Не для этого я заключала сделки с Хорн, обрекая себя на адские муки. Не для этого… не для этого я была рождена. Совсем не для этого. Вертолет приземлялся на песчаную поляну, окруженную подобием земляных стен. Он разгонял в стороны ветер, песок и людей, а мне казалось, что это походит на приближение ветряного цунами. Лопасти со временем начали вращаться всё медленнее, а я даже не заметила, как все покинули кабину. Я будто застыла, пребывая вне потока времени и пространства. Я будто приросла к сидению. Служащие организации довольно быстро посвятили Фернанда в курс происходящего, но хранитель тумана Варии слушать их не собирался. Он прошел мимо, с той же меланхолией на лице, и я в который раз задалась вопросом: куда он попал, разделившись со мной у железных путей тем летом. Что заставило его обучиться иллюзиям, встретить Мукуро Рокудо и стать таким… невозмутимым. Тела повсюду его не беспокоили, он – более того! – умудрялся отпускать те же забавные и колкие замечания, действовать на нервы. Он был обеспокоен только тем, что касалось его самого: Мукуро Рокудо, какое-то оружие-коробочки. Более ничего. И смотря на это, мои глаза невольно расширялись от ужаса. «Что же я сделала?» - вопрошал внутренний голос, сбиваемый криками отчаяния. Куда моя нетерпеливость и глупость забросили этого паренька одиннадцать лет назад? Что с ним делали, чему подвергли, что показали? Я не хочу этого знать, но мне ужасно хочется погибнуть из-за этого разъедающего чувства. -Вы Йоко Оно-сан? – неожиданно донесся до слуха чужой и точно незнакомый голос. Я не дернулась, не испугалась и не удивилась. А просто повернулась на звук, встречаясь с лицом мужчины, грозным и угрюмым, требующим подчинения. Забавно, но это лицо я тут же забыла, кивнув головой на вопрос члена Варии. – Сеньор Скуало велел отдать это Вам. Однако вручив мне сложенный несколько раз поперек клочок бумаги, мужчина не исчез. Он будто ждал, когда я прочту содержимое послания. -Где Мукуро Рокудо и Фран, остальные? – не замечая поблизости туманников и спасательную группу, вопреки всему задала я совершенно не ожидаемый вопрос. Подобное заставило мафиози сперва состроить растерянное лицо, обернуться, а затем чуть сконфуженно ответить: -Отправились туда, где они нужны, вероятно. Нас о подобном не информируют, - голос мужчины стал чуть грубее, и сам он только красноречиво глянул на листок в моих руках, как бы поторапливая. «Поздравляю, свою смерть, скорее всего, ты уже нашла, дура. Что непонятного было в словах «сиди в особняке и не дергайся»? Если хочешь выжить, мой совет, скройся и не показывай носа. А лучше беги в противоположную сторону от взрывов. Тем не менее, я надеюсь, ты понимаешь, как хренова ситуация, раз тебя впихнули во всё это из-за одного только кольца ада. Не облажайся.». -Сеньор Скуало велел, чтобы Вы не покидали данной территории, - намекая на огромную яму в земле, будто оставшуюся после взрыва, напоминающую карьер, служащую, впрочем, временной базой и лазаретом, отозвался мужчина в форме Варии. – Будете сопротивляться? -У вас у всех нет чувства юмора, да? – вылезая из кабины вертолета, слабо отреагировала я на подобный вопрос, будто сдаваясь на милость обыденному течению реки. Отчего-то стало всё равно: жить хотелось, но что я могу сделать. Пускай будет так, как должно. На мои слова подчиненный Скуало слабо хмыкнул: -За территорией лагеря огромное количество солдат Мельфиоре. Точного нашего положения они не знают, но ищут. Если начнется нападение, скройся и дождись, пока возня утихнет. Это лучшее, что могу тебе посоветовать. -Если возня стихнет, но не в вашу сторону? – на лице члена организации всё резко поменялось. И казалось, что за сомнения, подобное дезертирству, меня казнят на месте. Но неожиданно гнев на лице мужчины сменился принятием. -Если так, то беги куда сможешь, хотя они найдут везде. – неужели все здесь готовы умереть? Готовы в таким печальным концовкам жизни? К такой истории своих судеб… - Или ты можешь просто встать и бороться. «Борьба – вот, что кроме любви, определяет человека. Я говорил о двух сторонах: о тех, кто за мир, и тех, кто против. Но бывают исключения. Не всего можно добиться переговорами, не всего можно добиться, отсиживаясь и теша себя мыслью, что ты не убивал. Когда кто-то приходит в твой дом, за твоей семьей и жизнью, ты просто обязан защитить. Но убийство убивает часть тебя, это происходит всегда». -Тревога! Отряд Мельфиоре замечен на востоке! – резкий голос со стороны заставил обернуться. Почти рыкнув, вариец только впился рукой в мое плечо, толкая куда-то в сторону. Вокруг тут же началась определённая суета, всё оживилось, но жизнь эта была тревожной, наполненной волнением. Волнения было в переизбытке. -К тому навесу, живо! – прокричал на ухо мужчина, когда раздались первые взрывы, а пламя начало возникать повсюду. Он почти толкнул меня куда-то в сторону, заставляя повалиться на землю, но обернувшись, я наткнулась на алое пламя воли, охватившее мужчину. – Живее! Сваливай! Свалива-ай! Его кожа вздувалась, багровела и лопалась. Волосы сгорели за мгновение, как лепестки цветов, а колени согнулись, позволяя телу повалиться на землю, поднимая облачко пыли. Мозг поджарился за долю секунды, боли он почти не чувствовал. Запахло жареным мясом. Будто бомбы, подобные ураганные снаряды сыпались с неба. Их перекрывали пламенем дождя и облака, а брезентовый навес почти защитили куполом. Какой-то мужчина, раненный и без ноги, предпринял попытку, дергаясь, встать на защиту лагеря, но член организации почти отшвырнул его в сторону, что-то выкрикивая. Кажется, этот гневный выкрик велел «побитому, как собаке» не вмешиваться и не мешаться. Тем временем я отчаянно отползала в сторону очередного навеса. Когда совсем рядом вспыхнуло алое пламя, уничтожая человека, я подорвалась на ноги, кидаясь в сторону. Из этой ямы был только один выход, но… Члены Мельфиоре уже преодолели преграду, спускаясь вниз, в самый центр временной базы. И снова белый цвет смешался с черным в грозном урагане противоположностей. И действительно, цели, мотивы и желания – всё это было разным у Вонголы и Джессо. Совершенно различным… Коса, рассекшая воздух, пронёсшаяся в паре сантиметров от меня, заставила вспыхнуть Хорн синеватым свечением. Бежать мне не удалось. Значит, придется бороться? «Если сдашься, все равно убьют». Порция криков доносится до слуха, когда земля под ногами людей трескается и проваливается куда-то вниз, в черную пропасть. И они верят в эту иллюзию, верят даже в то, что их обхватывают кровоточащие присоски щупалец невидного полностью осьминога, скрывающегося под землей, что им откусывают головы, чавкая с утробным рыком и наслаждением. Они верят в эту иллюзию, а после она пропадает, и члены Варии, пользуясь замешательством и не затуманенным сознанием, добивают раздавленного психически врага. Поочередно возникают картинки, виденные мною в фильмах ужасов, снящиеся мне по ночам. Но с каждой минутой видения и образы оказывают значительно меньше влияния на членов Мельфиоре. И я уже понимаю, как им так быстро удалось пуститься в яму лагеря: их количество значительно превосходит людей Вонголы. -Откуда же вы беретесь?! – слышится голос одного из солдат. Он сражается неистово, почти одичало, но вся плачевность ситуации отражается в его глазах. Он ненавидит то, что раненные союзники теперь так же сгорают в огне урагана, а врагов только прибавляется. – Пошли к черту! К черту… к черту… в самый ад. Возможно ли, что это поможет? Отступая назад, я только резко оборачиваюсь, тут же размахнув рукой пламя тумана, послужившее подобием щита, скрывшего меня от глаз возникшего за спиной члена белого отряда. Неожиданно в голову приходит мысль, и через какое-то время все вокруг заполняется туманом, густым, как парное молоко, обладающим странным запахом. С неба начинает сыпаться пепел. В заволакивающих границах белой полосы я вижу силуэты людей. Вот кто-то ударом ноги отпихивает противника в сторону, тем самым подталкивая его к смерти, потому что позади его ожидает союзник. Оппонента протыкает острие, издав хриплый крик, он падает, скрываемый туманом. Совсем рядом ведется равноправный бой: крупные мужчины отвечают на выпады друг друга, нанося порой кровоточащие раны, оставляющие в тумане розоватый цвет. Еще где-то человек атакует потерявшего остроту зрения противника со спины, принося быструю смерть, в стороне слышится крик. И наконец, туман заволакивает всё. Глаза непроизвольно закрываются, и я чувствую, будто туман – это мое развеянное тело, как люди беспорядочно машут руками, выставляя их перед собой, как они блуждают из стороны в сторону, потому что не видят ничего, дальше собственного носа. Звуки борьбы медленно утихают, и наступает тишина, полная, кладбищенская, осязаемая. -Твоих рук дело? – слышится шепот над ухом. Мирно оборачиваясь, я вижу темную одежду члена Варии и киваю. Он будто оживляется и подходит ближе. – Стань моими глазами, направляй меня. Большего от тебя не требуется. И он входит в густой туман, будто зная, что я не откажусь. Будто знает, что Варии никто не противится. И занавеса густого воздуха перед варийцем расступается, указывая путь, ведя к тем, кто не знает, что происходит. То здесь, то там теперь слышатся хриплые вскрикивания, затем вновь наступает давящая тишина. Только далеко-далеко что-то взрывается, несется в сторону, валя деревья, затем усмиряется. И лишь очередной столб дыма поднимается в небо. -Слишком долго! Придумай что-нибудь! - слышится где-то в тумане голос, уже знакомый мне, а после отголоски иллюзии говорят, что варийца-союзника окружают, ориентируясь по шуму. – Ты же, мать твою, с кольцом ада! -Вы сами меня потом за это не простите! – кричу я в тот же туман, однако соглашаясь с мыслью, возникшей в голове. Я могу что-то, я придумала что-то, но это не самый милосердный план. Тяжко выдыхая, я ощущаю, как стучит сердце. - Действительно, к черту… Хорн вспыхивает неожиданно ярким сгустком, сознание отчего-то отключается и проваливается в темноту, заставляя и тело упасть на землю, раскидывая руки в стороны. Мне кажется, что что-то липкое засасывает во мрак, в какой превратилась некогда опаленная под ногами земля. Оно утягивает всё глубже, не позволяя шевельнуться. Оно напоминает зыбучие пески или жидкую грязь, но я все еще не открываю глаз. Когда над поверхностью остается одно только лицо, из липкой и бездонной тьмы, что напоминает самую черную в мире тень, начинают вылепливаться образы, тела людей. Это будто смола. Один за другим погибшие, чью смерть я наблюдала, восстают из мертвых. И теперь эта мертвая армия делает шаг в туман. Стопы оставляют кровавые следы, а лица – абсолютно все – мне знакомы. Здесь и капитан Мельфиоре, встреченный когда-то у базы семьи, здесь и люди, убившие родителей, сами родители. Эти знакомые образы вылепливаются из темноты, как из пластилина. Им нет конца. Беспорядочными строями они скрываются в тумане. Душераздирающие вопли удивления, а затем ужаса слышаться со всех сторон. Всё это смешивается с хрустом костей, рвущейся кожей и чавканьем. Правда, это больше не иллюзия, это проклятая сила Хорн, за какую я буду вынуждена точно так же истошно вопить от боли в преисподней. Туман рассеивается, а застывшие на месте от ужаса варийцы даже не шевелятся. Да и тот человек, просивший меня придумать хоть что-то, падает на колени, выталкивая из себя содержимое желудка. Земля теперь покрыта кровью, и мне требуется время, чтобы подняться из самой емкой алой лужи, вытирая руки и лицо о кофту. -Говорила же, к черту. *** Дожди бывают разными: моросящими и проливными, холодными и теплыми. От одних на душе будто расцветают цветы, от других становится до безумия тоскливо и хочется выть, подобно брошенному псу. Порой вместе с каплями, что увлажняют землю и дарят миру зеленых красок, свежести, приходит скрежещущее чувство одиночества. Порой, напротив, тебя наполняет живительная сила, потому что в воздухе пахнет весной. Действительно, самые прекрасные дожди случаются весной. Летние моросящие слезы неба тоже красивы, по своему, но они действительно кажутся неуместными. Осенние ливни разрушают что-то внутри тебя. Поэтому весна – лучший сезон для слез. В это время всё выглядит иначе. Даже ты сам как-то незримо меняешься, обретаешь больше чувств и искренности, наполняешься значимыми вещами, забываешь о былом, не волнуешься о грядущем. Повсюду всё цветет, рождается и воскресает. Повсюду только мир, свобода и счастье. И весенние дожди, оставляющие на листьях, крышах, на асфальте свои блестящие и отражающие следы, они будто обновляют краски, делают их свежими и живыми. Они щекочут кожу, душу. И я была бы рада застать сейчас весенний дождь. Мне так хотелось увидеть его перед тем, как… Сейчас всё же была весна. Над пятнами крови на земле теперь поднимался ели заметный пар, говоря, что алая субстанция остывает. Тела были разбросаны повсюду и будто создавали какой-то забавный узор, одновременно заинтересовывающий и отталкивающий. А люди в форме, застывшие посреди кровавого моря, на крохотных островках «суши», не знали, как добраться до масштабного берега. Впрочем, совсем скоро они уже оттаскивали тела к горе смертников, разгребая проблемы, и пытались связаться с командованием. Картина была печальной. Побитые и израненные они пошатывались, зло рычали от боли, наступая на травмированную ногу, и я понимала, что, произойди сейчас очередное нападение, все здесь погибнут. Однако больше волновала липкость на руках и шее, окрашивающая мою бледность в самый яркий из всех цветов. Шагая в сторону поваленного шатра, я надеялась лишь отыскать хоть какую-то жидкость: все тело, исключая только лицо – будто белая маска японских танцовщиц и гейш -, было запачкано в крови. Запах металла сводил с ума, а взгляды людей не переставали преследовать. Мне не сказали слов благодарности, хотя я и не требовала. Скорее всего, я бы лишь взвыла, услышав в свой адрес неуместное «спасибо». Когда убиваешь, часть тебя самого действительно умирает. Мне хотелось дождя. Дождя мощного и непохожего ни на что, ранее увиденного. Чтобы этот ливень, сокрушающий саму природу, сумел смыть и прилипшую к коже кровь. - Все носители колец ада такие? – когда я рылась среди обломков того, что осталось от лагеря, за спиной послышался голос. Обернувшись, я наткнулась лишь на осуждающий взгляд одного из людей. Этот человек явно не принадлежал к Варии, был приверженцем политики Савады Тсунаеши, и так же рылся в руинах, что-то, вероятно, ища. Я лишь окинула его пустым взглядом, будто говоря, что подобные беседы не самые интересные. – Тебе это приносит удовлетворение, верно? Нравится слышать крики, видеть изуродованные тела… Знаешь, в следующий раз, когда меня спросят о самом отвратительном из туманников, я расскажу о тебе. -А не боишься, что следующего раза не будет? - неожиданно резко, но тихо отозвалась я на проклятия в свою сторону, - Я ведь люблю убивать. Ловлю от этого неимоверный кайф, оргазм. Что мешает мне изуродовать и твое тело, делая его вишенкой сегодняшнего кровавого праздника? Никто ведь даже не заметит в этой суматохе… Невысокий парень был отнюдь не итальянцем, об этом говорила не только его внешность, но и характер. Стоило ему услышать этот шипящий и почти эротичный голос, какой соответствовал интиму, но никак не предложению и угрозе смерти, как незнакомец стушевался. Его глаза чуть округлились, а затем и желание докучать улетучилось. Уходя прочь, он только обернулся на меня несколько раз. А Хорн, небось, ликует. Радуется такому подарку, радуется такому количеству материала для новых скульптур. Уверена, та бескостная мерзость, увиденная мной однажды, является жестом приветствия адской сущности. Где-то дальше и глубже должен присутствовать выставочный зал… Не иначе. Как бы не пыталась, никакой воды я не отыскала. Разочарованно просидев на обломках непонятных конструкций, я все же поднялась на ноги, вспоминая о рюкзаках, оставленных в вертолете. Там-то должно было сохраниться хоть что-то. А может, мне вообще стоило отыскать пилота и исчезнуть из этого места? Ах, да, прискорбно, пилот лишился жизни совсем недавно. Я шагала в сторону вертолета, думая о том, какие же все же огромные лопасти у этой штуки, когда в воздухе неожиданно запахло чем-то до жути неприятным. От подобного слезились глаза и перехватывало дыхание, а затем, подняв голову, я встретила лишь огромные зеленые капли, разлетающиеся в стороны. Издалека они поднимались в небо, а после рассыпались множеством вытянутых сфер, - будто фейерверк. Однако интерес к тому, что это такое, пропал в тот же момент, как только одна из зеленых ядовитых капель, размером больше человека, приблизилась к вертолету. По законам физики, она должна была, вырисовав формы летательного объекта, оказаться на земле, однако физикой эта субстанция явно пренебрегала. Зеленая жидкость, тягучая, напоминающая кисель, расплавила вертолет ровно посредине, вызывая жуткий грохот оставшегося металла о землю, а после вверх начал подниматься характерный дымок, смешанный с паром. Осознание того, что это кислота, пришло незамедлительно. К сожалению, способность разъедать все на своем пути, не была единственной особенностью дождя, какой действительно не походил ни на что, что видел этот мир прежде. Ядовитые и смертоносные кляксы будто обладали разумом – они целились в живых, обращая их в ничто. Я не успела определит того момента, когда вокруг меня оказались лишь выжженные пятна на земле. Кто-то отскакивал в стороны, не спуская глаз с приближающейся угрозы, другие пытались убежать, но удар приходился в спину… Кислотный дождь невероятных масштабов разъедал тела. Он еле заметно касался кожи, уничтожая ее в одно мгновение, затем добирался до мышц, какие прожигались чуть медленнее, а через еще одну секунду все замечали неприкрытый ничем скелет, также исчезающий в скором времени. Оставалась лишь прожженная дыра в земле. Ты не мог ни разрезать этих капель мечом, ни убежать от них. Пламя дождя годилось для временной остановки ядовитой субстанции, но и оно проигрывало бой, отчего-то исчезая (словно зеленая жижа питалась энергией). Ты растворялся, если повезет, оставляя после себя клочья одежды, отлетевшие в сторону, не попавшие в зону поражения. Люди вокруг исчезали один за другим. Гора мертвых тел разъедалась дождем, земля под ногами рассыпалась, заставляя проваливаться. Кто-то отскочил в сторону, избегая смерти, но его рука исчезла в этот же момент. Теперь он вопил от боли, катаясь по земле, а затем очередная, более заметная капля смешала его с грязью, пылью и кровью. Люди вокруг будто танцевали какой-то смертельный вальс, пытаясь выжить. Изворачиваясь, я могла лишь иногда поднимать голову вверх, а тем более - смотреть по сторонам. И вот в очередной раз, оторвав глаза от ямы в метре от себя, я остолбенела, понимая, что капля, одна из самых больших, приближается ко мне. Она уже нависала надо мной. Дернувшись в сторону, я поняла, что могу убежать, однако тело отчего-то застыло. Застыло по собственному желанию. В моих глазах, бесцветных зрачках отражалась ядовитость и смерть. Неожиданно время, само время замедлилось. Если бы я начала двигаться, я бы двигалась, как и прежде, резко, быстро, в то время как все остальные бы еле шевелились. Но я не дергалась. Я могу уйти прямо сейчас, избежать этой капли и продолжить делать то же самое, а могу… Дождь этой весной всё же пошел. -Зачем убегать от смерти, если ты давно уже должна быть не здесь? – я слышу этот голос и слышу его всегда. Несмотря на вещи, какие он говорит, он не принадлежит сущности Хорн. Это мой личный голос, внутренний голос совести, какая права во всем. – По твоей вине погиб Джекки. Бедный мальчик прыгнул с моста, разбиваясь в лужицу, качающуюся после на незримых волнах реки. Ты не помогла Аки Кудо, когда он мог выжить. Ты просто наблюдала за тем, как всё вокруг покрывается кровью. Ты так долго игнорировала безымянного пса, что он умирал после в муках. Даже родителей собственных ты убила. А сколько неизвестных семей оказались несчастными по твоей же вине? «Мир делится на две стороны, в любой войне, в любое время…» -О какой чуши ты думаешь! Ты всегда была на стороне врагов миролюбия. Ты никогда не любила спокойствие. Погляди хотя бы на то, что твоя глупость сотворила с Фернандом! Он ведь страдал где-то в неизвестности, он разучился чувствовать! И всё отчего? Из-за тебя. Йоко, признайся, открой глаза, ты всегда любила страдания. Улыбка невольно появлялась на твоем внутреннем лице, стоило тебе увидеть чьи-то слезы. Тебе нравились печальные лица, крики и мольба. Ты испытывала незабываемое удовлетворение только от представления, что кто-то просит тебя, молит спасти его. Ты любила страдания, но не любила страдать. Именно поэтому последний год дался тяжело: ведь, наконец, всё, чего ты заслужила, вернулось к тебе. Ты думала, что сама владеешь своими мыслями, что они недоступны миру. Но ты ошиблась. Мир просто ждал и терпел, и терпение лопнуло. «Боль не определяет любовь. Боль нельзя приносить близким, ее нельзя приносить никому». -Джеки, Аки, Бунко, Изао, Наоки Оно, любимая мать, Тору Хаяси –ох, как ты удерживалась, чтобы не присоединиться к тому якудзе, чтобы не помочь ему -, Ютака Кондо, хранитель двух типов пламени… Зачем тебе сейчас делать шаг в сторону, если ты можешь избавиться от всех этих грехов? Если можешь просто забыть? Зачем, Оно? Объясни? -Ты можешь исправить всё прямо сейчас, просто остановись уже, наконец. Хватит убегать. -Будет больно?– доверчивым и наивным голос спрашиваю я свою же совесть. Я застыла в этом медленном течении времени, как и остальные, но в отличие от них, эта медлительность мне подвластна. Я могу сделать шаг, спастись, но что-то подсказывает, что в таком случае все исчезнет. Исчезнет надежда. -Нет, - слышится долгожданный ответ на вопрос, а после тихий шепот в голове уточняет: - больно будет потом, не сейчас. Да и не тебе… А я только смотрю на зеленую каплю, что отражается в моих зрачках, и смиренно закрываю глаза. Это ведь правильно? В ушах слышится отсчет стрелок, а после время обретает свой привычный ритм, и зеленая субстанция с оглушительным свистом уничтожает меня, мой разум и тело. Она оставляет такое же, как у всех, выжженное пятно на земле, говоря, что перед смертью все равны. Кажется, лишь ошметки черной кофты, ее клочья виднеются среди пыли. *** Битва завершена. Она подошла к концу, и сосчитать жертвы невозможно. Невозможно сосчитать и раненных, ментально раздавленных, опустошенных. Невозможно, потому что если попытаешься, то разочаруешься. Тебе просто перехочется продолжать жить. Битва закончена, но больше чем радость за будущее, ощущается тоска. Ветер, проносящийся мимо выжженной земли, мимо неподвижных тел и перевернутых каменных глыб, завывает самые печальные мелодии, и ты, кажется, начинаешь слышать звук тех самых ржавых колоколов, что теперь рассыпаются в прах. В прах, подобный какому покрывает теперь всю землю. Из земли торчат мечи и ножи, где-то догорает неусмиренное пламя, из-под пласта чернозема торчат конечности, втоптанные туда взрывами. Пни, оставшиеся от части леса, дымятся, небо чернеет от этого дыма, и солнца совсем невидно. После того кислотного дождя наконец идет обычный, холодный и пугающий своим отчаянным звучанием. Хранители Варии и Вонголы, не умеющие уживаться на одной территории, не переносящие друг друга, не упускающие возможности огрызнуться и высказаться по поводу всего возможного, сейчас молчат. Они ступают по перевернутым лесным тропам, перешагивают тела, находятся рядом друг с другом, но молчат. Их руки и ноги, бока – всё болит. Болит так, что хочется рухнуть прямо здесь. Но каждый из них слишком горд и упрям, чтобы проявить слабость. И всё же их человечность отражается в глазах: видно, как застывшая теперь, после боя, в смирении природа приносит им боль. Юный Савада Тсунаеши чувствует себя виноватым, и слезы скатываются-таки по щекам. Но, несмотря на всё это, думает он не столько о победе над Бьякураном, чьей душой овладело кольцо Маре, сколько о возвращении в свое время. Ему жаль это будущее, пострадавшее и полуразрушенное, но ему приятно от того, что все они вернутся обратно, в покой и беззаботную юность, какие портят лишь появления Реборна. Его не беспокоит это время, хотя оно его печалит, потому что не ему восстанавливать всё это. Не ему зализывать раны и видеть, как грубеют шрамы. Не ему оплакивать павших. Ветер, кажется, поет теперь последнюю колыбельную для умерших, развеивая пыль их существования. Он провожает души в последний путь, он желает им найти теперь то, к чему они всегда стремились. Ветер, ставший невольным свидетелем войны, просто желает, чтобы тропа мира была восстановлена, чтобы люди научились любить. Чтобы не встречались на его пути взрывы, меняющие направление. Разрушенный лагерь выглядит несчастно, жалко и побито. Люди здесь видели, кажется, всё и даже больше. И все же каждый из них горд. Его разрывает на части боль физическая и душевная, но он горд. Все здесь готовы орать от счастья, не думая о том, что лишатся голоса. Орать, а после рыдать, царапая пальцами собственные виски. И Занзас почти доволен своими подчиненными, он почти готов признать, что они достойны быть в списках той Варии, какую создал он. Однако голос щуплого и безразличного ко многому подростка перебивает его мысли. Фран только хватает за плечо одного из членов своего отряда, и Скариани невольно поражается тому, что пацан умеет быть испуганным: -Где Йоко Оно? – слышится его голос, впервые, кажется дрогнувший. Подчиненный смотрит на туманника с долей изумления, как бы спрашивая, почему именно об этом человеке повествует вопрос, а затем взгляд его становится удрученным и как бы извиняющимся. Он прячет глаза. -Погибла. – через какое-то время все они смотрят на оставшееся выжженное пятно, и отличить его, в действительности, от сотен других таких же ям можно только по одному: клочку белесых волос и ошметкам одежды. Эта прядь бесцветных локонов будто предназначена для Скуало, она будто прощальный подарок или насмешка. Словно Йоко Оно даже после смерти желает заставить капитана вспомнить о ее же слезах, проливаемых по длинным волосам, так грубо и беспардонно отсеченных мужчиной. Она словно говорит, что никогда не простит ему подобного. Будто говорит, что и он сам должен об этом помнить. Дождь, моросящий и противный, но такой необходимый, неожиданно усиливается, а после обращается в ливень. Луссурия, стянувший очки, открывающие миру его целые глаза, только смотрит на Франа, протягивая ему клок волос, будто успевая защитить его от влаги. Тонкие брови мужчины искажены теперь в линии сожаления. Кажется, он хочет сказать пареньку многое, хоть как-то поддержать, но не может. И не может не из-за гордости, а потому что понимает: целой истории Фернанда и бесцветной Йоко Оно в полной мере не знает никто. Даже они сами. А на лице Франа Дюпон теперь будто навечно застывает безразличие, всепоглощающее и настоящее. Он не кричит, нет, не плачет. Он просто не чувствует ничего, кроме пустоты, сосущей и заглатывающей все эмоции и мысли. Ему будто и не верится, что всё это правда. Не верится, что слова странной старшеклассницы Оно-сан, оказались лживыми. Она ведь говорила, клялась ему, что больше не оставит. Тогда почему в этот дождливый день ее нет рядом? Почему в этот день она не может порадоваться с ним завершению этого ада? Неужели им действительно никогда не стоило встречаться? Неужели все это?.. -Я же говорил, если носитель слаб, даже мощное кольцо ничего не исправит. – слышится голос Скуало, какого раздражает сам факт всего случившегося. Он ведь говорил, что этой девчонке, самоуверенной и глупой, привязанной к бессмысленным вещам, нечего делать на поле боя. Он ведь говорил об этом. Но нет. И подобные слова приводят Франа в бешенство. Только четкий удар в челюсть говорит о том, что капитану следовало молчать, а после фигура щуплого парнишки отдаляется. Отдаляется медленно и неторопливо, словно всё, что имело для него значение, уже исчезло, а время потеряло смысл. Им действительно не суждено сосуществовать в этом мире, в этой ветви. Фран думает только о том, что, может быть, где-нибудь в параллельной Вселенной произошедшее сегодня всего лишь дурной сон, приснившийся ему или Йоко Оно. Он хочет верить в это и верит, искренне, до дрожи. Но скудные слезы все же скатываются по щекам. И Фран понимает, что этот дождь необходим. Необходим, чтобы скрыть слезы. -Это было за дело, Ску-чан. – обещая сохранить бесцветный клок волос, зная, что потом мальчишка пожалеет о том, что не забрал их как память, отзывается Луссурия. – Оно не заслужила таких слов. -Смерти она тоже не заслужила, как и глупых оплакиваний, - бросает напоследок мужчина, а после, будто махая на всё это рукой, уходит прочь. Ему не нужны эти сентиментальность и обида, и клок волос тоже не нужен, как и напоминания. Ему вообще ничего не нужно. – Людям не стоит менять нормальную жизнь на подобную этой. Только Савада виноват в том, что затащил девчонку в наш мир.