Persuadia

      Зима осталась глубоко в каменных стенах, похоронила себя в ледяном гробу до самого нового года, когда отступит тепло и земле вновь потребуется недружелюбная на ощупь защита. Снег растаял стремительно, высохли ручьи и лужи, и даже кое-где стала пробиваться насыщенно-зеленая, почти ядовитая трава. Дни сменялись днями, будто кто-то листал календарь, не задерживаясь ни на мгновение, искал определенную неведомую дату и никак не мог найти. Ничего не менялось совершенно, и даже плывущие облака и звезды в Большом зале наскучили и сделались блеклыми и однообразными. Магия исчезала и заполняла пустоту, искрилась перед глазами и обжигала, оставляя под веками багряные пятна. Гарри все больше чувствовала себя куклой, которую неведомый марионеточник дергает за тонкие невидимые ниточки, глядела в зеркало и видела чужие невзрачные глаза. Джеймс уже однажды сравнил цвет ее глаз с глазами Лили, и Гарри тогда едва не расхохоталась от подступающей к горлу дурноты.       От мелькающих макушек рябило в глазах, от однообразных уроков напрочь пересыхало во рту, а от квиддича, на который Гарри однажды все-таки сходила, болела голова и стреляло в висках. В ее голове давно уже не было никого постороннего, но шрам выл, словно напоминал о школьном прошлом-будущем, будто время смешалось и теперь решило пережевать и выплюнуть ее. Гарри ходила по школе призраком, одним из факультетских бесплотных развлечений-рассказчиков, невпопад улыбалась и кивала каждый раз, когда кто-то звал ее профессором. Чужая маска болезненно приросла к лицу, но и собственная личина рвалась и билась, отторгая место, в котором ее никогда не должно было быть.       – А-а-атти! – Джеймс, через раз забывающий, как нужно к ней обращаться, вырос перед самым носом. – Ты ведь идешь в Хогсмид?       Он рос, кажется, не по дням, а по часам, и Гарри все больше видела молодого человека с колдографий из альбома, который ей когда-то подарил Хагрид. Он смотрел на нее мерцающими карими глазами, взъерошивал топорщащиеся во все стороны волосы и широко улыбался, будто она всегда была тем, за кого он ее принимал.       – Профессор Поттер, – Питер толкнул Джеймса плечом и смущенно улыбнулся, – мы, как настоящие джентльмены, хотели бы составить вам компанию.       – Ведь дамам опасно ходить в такую даль в одиночку! – закончил воодушевленный чем-то Сириус.       Ремус серьезно кивнул, складывая за спиной руки, и Гарри улыбнулась и склонила голову набок. Она никак не могла вспомнить, чтобы в этом возрасте кто-то из ее друзей настолько тесно общался с преподавателями вне уроков, за исключением, конечно, Хагрида, с которым у Гарри с самой первой встречи зародились теплые доверительные отношения. И не мудрено, ведь Хагрид был первым, кто сказал, что с ней все в порядке, что она не чудовище или уродство, и что есть множество людей таких же, как она. И что многим из этих людей она будет дорога просто потому что является самой собой.       – Ребятки, – вопреки собственным мыслям Гарри прищурилась и положила руки Сириусу и Питеру на плечи, – что вы задумали?       Питер пискнул и покраснел, и Джеймс ткнул его локтем под ребра. Сириус улыбнулся еще шире, а Ремус перекатился с пятки на носок и шмыгнул носом. Гарри покачала головой, предчувствуя очередную пакость. Если бы она была настоящей прорицательницей, она бы определенно сказала, что ничем хорошим это не закончится.       – О чем это ты? – наигранно рассмеялся Джеймс. – Мы просто хотим составить тебе компанию на прогулке, а то ты в последнее время из замка не вылезаешь.       Глаза его бегали и искрились плохо скрываемыми смешинками. Питер то и дело смотрел в потолок и оглядывался на улыбающегося Ремуса, и остальные студенты, похоже, тоже начинали что-то подозревать. Гарри выдохнула, выпуская облако ядовитого, рассыпавшегося капельками пара, и подтолкнула двоих из четверых проказников к выходу. Что ж, раз уж они так настойчиво выводят ее из школы, стоит действительно ее покинуть.       – На этот раз я обеспечу вам алиби, но впредь справляйтесь как-нибудь сами, – хмыкнула Гарри, и Джеймс хлопнул глазами и разве что ножкой не шаркнул, старательно делая вид, будто вовсе не понимает смысла ее слов.       Солнце становилось теплее и постепенно начинало припекать, словно заранее давая знать, что и в этом году лето выдастся жарким. Гарри было все равно, она смотрела на проплывающие по голубоватой глади облака, выискивая знакомые образы, и один раз даже опознала свернувшуюся в клубок змею. Мальчишки шагали впереди и то и дело останавливались поболтать еще с кем-нибудь, а Гарри все тянула голову вверх, изредка бросая взгляды себе под ноги, будто что-то там высоко могло рассказать ей, отчего во рту поселилась постоянная горечь. Вот-вот должна была наступить весна, и зима поспешно отступала, пряталась в свои глубокие норы и осторожно тянула щупальца, упрямо не желая отдавать свое.       В детстве Гарри нравилась зима, потому что все вокруг непременно сверкало гирляндами, зеленые ели наряжались в разноцветные шубки, пели артисты и звенели колокольчики. Гарри нравился добрый раздающий подарки Санта, которого она несколько раз видела по телевизору, а еще ей нравились короткие зимние каникулы и Рождество, во время которого даже ей перепадала капелька тепла. Но зима непременно кончалась, забирала с собой сверкающую магию и истлевала под теплеющим солнцем. Расцветали цветы, и работы в саду становилось больше, одноклассники кидались грязью вместо снега, и даже небо оказывалось вовсе не таким уж и ярким. Гарри не сказала бы, что не любила весну, но весной кончалась одна магия и начиналась другая, не такая колючая и холодная, но и совсем не яркая и сверкающая.       В Хогвартсе мало что изменилось. Гарри все еще любила зиму за парадные наряды, укрывающие деревья, за витающую в воздухе магию. Еще зима была тем временем, когда она была дальше всего от Дурслей, и когда никто не напоминал ей, насколько она никчемная и бесполезная. Тетя Петуния говорила, что ее отец был пьяницей и наркоманом, и оттого попал в аварию на мотоцикле, угробив и себя, и ее сестру, но Гарри никогда не верила ей. Из-за слепой веры в родителей или свербящего на кончиках пальцев чутья она будто всегда знала, насколько сильно они любили ее и заботились о ней. И вот сейчас Гарри видела перед собой собственного отца, влюбленного в ее мать безбашенного подростка с шилом в одном месте и верными друзьями, и знала, что вскоре придет время ему столкнуться с несправедливостью взрослой жизни и отдать собственную за то, что никогда не окажется важным.       – Вы снова это делаете, – неожиданно заметил Ремус, взглядом указывая на громко хохочущих друзей.       Гарри скосила на него глаза и вздохнула, наполняя легкие свежим чуть влажным воздухом. Люпин, встретив ее взгляд, тряхнул головой и прибавил шагу, снова оставляя Гарри в одиночестве предаваться собственным мыслям. Они шли сквозь лес по широкой тропинке, еловые лапы тянулись к земле под тяжестью сверкающей в лучах солнца воды и время от времени одаривали одного из зазевавшихся студентов волной брызг. Последний смешавшийся с грязью снег хрустел и хлюпал под ногами, и толпа школьников топтала мерцающее волшебство, превращая его в серую обыденную скуку.       Хогсмид показался впереди растущим рябящим пятном, постепенно делился на отдельные домики и узкие улочки, а за ним то и дело мелькало вьющееся полотно железной дороги. У самого подступа маячило красное пятно на длинных ногах, и Гарри едва сдержалась, чтобы сходу не запустить в него испепеляющим заклинанием. Волшебная палочка мягко перекатывалась в пальцах, так и просилась наружу, и Гарри ласково поглаживала ее, точно любимого питомца.       – Ты обещала, что сможешь покидать Хогвартс, когда тебе захочется, а в итоге мне каждый раз приходится просить чьей-то помощи, чтобы похитить тебя, – заговорило пятно голосом Тома.       Мальчишки, на которых Гарри бросила вопросительный взгляд, синхронно захихикали, пожали плечами и развели руками, и стремительно скрылись в неизвестном направлении. Остальные студенты, посмеиваясь, обходили Тома с огромным алым букетом стороной, а кто-то даже оборачивался, чтобы издалека выкрикнуть слова поддержки.       – Как славно, что ты помнишь, – Гарри щелкнула пальцами, и цветы вспыхнули синим пламенем, – что больше всего я люблю уничтожать розы.       Проходящие мимо девчонки захихикали, и Том стрельнул в них широченной улыбкой, отряхивая ладони от остатков цветов. Гарри хмыкнула, склоняя голову набок, и сложила на груди руки, ожидая еще каких-нибудь слов, но Том молча схватил ее в охапку и аппарировал. В нос ударил запах пряностей и цветов, щеки закололо от холода, и мурашки нестройными табунами пробежали по телу.       Они стояли посреди снежной бездны, сливающейся с облаками, а где-то далеко внизу мерцали, отражая качающееся на небосводе солнце, спокойные озера. Горная гряда опутывала и окружала, принимала в распростертые объятия, так что захватывало дух и глаза наполнялись слезами. Снег был повсюду и был оглушающе теплым, искрил магией на ресницах и таял на кончиках пальцев. Гарри поднесла руку к лицу и сдула крошечную резную снежинку, и та пустилась в полет, закружилась и ухнула вверх, подхваченная порывами игривого ветра. Цветами и пряностями, очевидно, пахло от ухмыляющегося Тома, потому что в белоснежной пустоте вокруг вовсе не было ничего, кроме тянущегося губами счастья.       Том по-мальчишески широко улыбался, придерживал Гарри за плечи, и от его прикосновений по коже расползалось приятно покалывающее тепло. Снег искрил на его волосах, кружил в воздухе и опадал в отражения гладких, словно покрытых морозной коркой озер. Далеко внизу деревья были темно-зеленые, кроны их трепетали на ветру, будто юбки молодых девчонок, танцующих босиком на цветочной поляне.       – Я рад, что твое настроение улучшилось, – Том качнул головой, заправляя за ухо разлетевшиеся от ветра пряди.       Гарри вздрогнула от прикосновения горячих пальцев к холодной щеке, сунула озябшие руки в карманы мантии и даже не подумала накладывать согревающее заклинание. Она любила зиму и за ощущение холода тоже, любила колючий мороз и красные щеки, и расползающийся жар в груди. Здесь было удивительно тихо и умиротворенно, будто окутанное белым светом место в одночасье оказалось отрезано от людских забот и суеты.       – Джеймс сказал тебе, что я грущу? – Гарри уперла руки в бока и шутливо нахмурилась. – Он постоянно твердит, что мне надо развеселиться и развеяться…       – Не Джеймс, – Том махнул рукой, обрывая, и быстрым движением прижал ее к себе, – мы с тобой переписываемся. И я прекрасно вижу, что ты тоскуешь в четырех стенах.       Гарри дернулась, пытаясь вырваться, почувствовала, как расползается от места соприкосновения жар, проникает под одежду, поднимается и красит кожу багряно-алым. В глазах Тома мерцали озорные красные искорки, отражались, смазываясь, от белесого полотна снега и делались в конце концов бледной, почти змеиной кожей с ужасающими щелочками на месте носа. Комок тошноты поступил к горлу, холодная дрожь прошла по телу волной, и Гарри взвилась и вырвалась, отталкивая его от себя. Странное удушающее чувство накрыло с головой, словно она потонула в вязкой болотной жиже, заискрило заклинаниями на кончиках пальцев и отступило бесплотным наваждением чужого воспоминания. Гарри распахнула рот, делая рваный вдох, и закашлялась. Холод полоснул по легким огнем, прокатился по горлу раскаленным железом и свернулся в животе тугим пульсирующим клубком.       Не дожидаясь какой бы то ни было реакции, Гарри рывком аппарировала, привалилась к оказавшейся под спиной стене и шумно выдохнула, заменяя холод теплым воздухом и запахами сладостей. С кончиков пальцев капала кровь, рукав оказался разорван, и по руке тянулась длинная глубокая царапина, которую Гарри, сделав несколько глубоких вдохов, поспешила замотать трансфигурированным из платка бинтом. В голове гудело, виски пульсировали болью, а перед глазами так и стояло красноглазое безносое чудовище, объятое зеленым светом смертельного заклинания. Таким же зеленым, как ее собственные глаза и глаза ее еще совсем юной матери, прожившей уже больше половины собственной жизни. Только теперь Гарри с удивлением осознала, что ее родители умрут раньше, чем достигнут ее нынешнего возраста.       – Атти? – ее дернули за рукав, будто маленького ребенка.       Перед глазами плясала черными кляксами ученическая мантия, прохладная ладонь касалась подрагивающей руки и крепко сжимала, не собираясь так просто отпускать. Гарри выдохнула со свитом, распрямилась, зачесывая накрывшие лицо волосы назад, и уставилась в темные глаза обеспокоенного Джеймса. Новая волна дурноты пеленой застила глаза, в памяти всплыл образ покосившейся неухоженной могилки посреди кладбища в Годриковой впадине, а еще защищенного чарами дома, превратившегося в труху и склеенные магией обломки.       – Я не… – голос вырвался хриплым свистом и затих, оборвавшись на полуслове.       Гарри осеклась, стукнулась затылком о стену, и фейерверки разноцветными взрывами заплясали перед глазами. Джеймс смотрел на нее пристально и настороженно с яркими нотками беспокойства в карих глазах, а рядом с ним, чуть склонив голову, стояла огненно-рыжая Лили Эванс. Дети переглянулись между собой и синхронно кивнули, а Гарри на глаза будто набросили черную траурную вуаль.

***

      Кулоны бились друг о друга под мантией, ударялись, будто отсчитывая оставшееся время, и Гарри с каждым шагом сопровождал отвратительный мерный стук, болью отдающийся в висках. Холодный металл не нагревался, касался кожи будто раскаленным клеймом и оставлял уродливые ожоги гораздо глубже, чем можно было увидеть. Зима окончательно отступила, мазнув на прощание густым снежным вихрем, смешавшим и вздувшим не только изголодавшуюся по солнечному свету землю. Весна плавно расцветала, шелестела и назойливо пела, в старинном магическом замке становилось теплее, и цоканье шагов больше не гасло в холодных каменных стенах.       Голова постоянно болела, в висках стреляло, а перед глазами то и дело плыло и покрывалось колючей багровой пеленой. МакГонагалл просила ее зайти в Больничное крыло каждый раз, когда они виделись, и Гарри никогда не заходила, каждый раз обещая, что непременно сделает это в следующий раз. Окружающие люди казались бесплотными призраками или вовсе восставшими инферналами, слова путались и так и не покидали рот всякий раз, когда Гарри говорила заученные для урока фразы. Она не выходила из замка, перестала даже ходить в Хогсмид и на прогулки, только время от времени смотрела сквозь круглое окно на одинокий домик Хагрида на границе Запретного леса. Все зеркала в ее комнате в одночасье оказались разбиты или занавешены плотной тканью.       Иногда Гарри казалось, что она сходит с ума, а иной раз, когда головная боль отступала, даже пыталась обдумывать собственное до тошноты неприятное положение. Тем не менее Гарри продолжала играть роль профессора Персеатии Поттер, словно невидимая рука все еще вела ее по определенному кем-то пути, натягивала на лицо улыбку и поправляла очки, напоминая себе, что у нее совершенно другое имя.       Том присылал одно письмо за другим, продолжал интересоваться ее здоровьем и делами, но не более того. Цветы все еще усыпали ее комнату каждое утро, и Гарри все еще с упоением сжигала их, но словно это превратилось в глупую никому не нужную традицию. Читая письма, Гарри не чувствовала ничего, кроме разгорающейся головной боли, никогда не писала ответ и продолжала кормить сову дурацким печеньем. Чем дольше она не видела Тома, тем тяжелее ей становилось, но вместе с тем будто кто-то развеял заклинание, заставляющее сердце биться в лихорадочном припадке. Перед глазами все еще дурманом стояли глаза цвета свежей крови и неестественное змеиное лицо. Гарри помнила прошлое слишком отчетливо, будто что-то щелкнуло в голове, и образы Тома и Волдеморта наконец собрались воедино, и от этого потели ладони и подрагивали кончики пальцев, отбивая по теплому дереву стола ритм сбивчивых ударов сердца. Когда-то давно, будто еще в другой жизни, все уже переворачивалось с ног на голову, а теперь резко вернулось обратно, так что голова шла кругом и песок из часов сковывал руки.       – Мисс Поттер, – МакГонагалл легко коснулась ее плеча, – позвольте мне отнять немного вашего времени. Прогуляемся до Больничного крыла.       Гарри вздохнула, собираясь как всегда вежливо или не очень отказаться, но МакГонагалл смотрела прямо в глаза, а пальцы, покоящиеся на ее плече, сжались предупреждающе крепко. Проходящие мимо ученики спешили на послеобеденные занятия, а у Гарри на сегодня больше уроков не было. Ее расписание вообще было слишком расплывчатым, оставляло бесполезные дыры и окна, слишком маленькие, чтобы покидать замок, и слишком большие, чтобы занять себя чем-то кроме вереницы осточертевших уроков.       – Конечно, – Гарри кивнула, стягивая очки и потирая переносицу.       Голова болела, и МакГонагалл явно видела это, пристально следила за каждым ее действием, но сегодня отчего-то была поразительно молчалива. Сейчас она больше напоминала ту МакГонагалл из будущего, декана дома Гриффиндор и лучшую женщину из всех, кого Гарри когда-либо знала.       – Так о чем вы хотели поговорить? – спросила Гарри, когда они прошли уже половину пути.       Они шли медленно и неспешно, будто две степенные преподавательницы в стенах великого университета, и Гарри становилось смешно от одного этого всплывшего в голове сравнения. Хогвартс был величественной школой, МакГонагалл внушала уважение одним своим видом, однако Гарри вовсе не походила ни на хорошего преподавателя, ни тем более на благовоспитанную даму. Если бы кто-то спросил ее, что она здесь делает, Гарри пожала бы плечами и ушла, оставив выяснение собственной личности кому-нибудь другому.       – Что ж, – МакГонагалл кашлянула, прикрыв рот кулаком, – в последнее время вы выглядите устало. Если вы хотели бы покинуть школу, возможно даже на несколько дней, можно было бы пересмотреть расписание или поставить…       – Не нужно, – Гарри оборвала ее, постаравшись натянуть на лицо дружелюбную улыбку, – спасибо, но я не собираюсь в ближайшее время никуда уходить.       Минерва МакГонагалл строго кивнула и тихо хмыкнула. Гарри на мгновение показалось, будто она улыбнулась, но наваждение быстро пропало, обрушив на нее неприветливую реальность. Она хохотнула, поправляя стукнувшиеся под мантией кулоны, и оттянула рукав мантии, по привычке проверяя в кармане волшебную палочку. Стоило, наверное, избавиться от этих украшений, по крайней мере снять их и спрятать, потому что кожа горела от каждого их прикосновения, совсем как тогда, когда горел до искр перед глазами шрам. Стоило, наверное, ответить что-нибудь словно растерявшему интерес Тому, оставить хоть одно из его писем, но что-то в груди неловко поворачивалось, тянуло и гудело, не позволяя ей сделать то, что действительно хочется.       – Я рада, что мое предложение заставило вас повеселеть, – МакГонагалл улыбнулась уголками губ и махнула рукой, – вот и Больничное крыло. Уверена, теперь Поппи не отпустит вас, пока не приведет в порядок хотя бы ваш мертвенный цвет лица.       Гарри рассмеялась, пропуская мимо младшекурсника. МакГонагалл улыбалась одними глазами и будто выжидала, когда она наконец-то зайдет внутрь, а у Гарри крутились на языке слова, которые, наверное, стоило сказать не этой МакГонагалл. Где-то далеко в будущем оставалась еще одна, на самую чуточку ставшая Гарри настоящей матерью. Но перед ней была все та же Минерва, всего лишь на тридцать лет младше, которая знала вовсе не Гарри Поттер, а Персеатию, чье место она посмела бессовестно украсть.       – Профессор МакГонагалл, – слова все-таки вырвались, повисли между ними звенящей расслабленной нитью, – спасибо. И простите меня за мое поведение.       Строгие морщинки у ее глаз будто разгладились, лицо посветлело всего на мгновение и тут же стало привычно строгим, немного озорным лицом той Минервы МакГонагалл, которая знала настоящую Гарри. Она обернулась, все такая же статная и величественная, качнула головой и снова мимолетно улыбнулась, как улыбаются взрослые непослушным, но любимым детям.       – Я работаю в этой школе уже почти двадцать лет, – сказала МакГонагалл гораздо мягче, чем Гарри могла от нее ожидать, – и давно поняла, насколько ничтожны все человеческие предубеждения и обиды. Тем не менее благодарю за ваши слова.       Она коротко качнула головой и развернулась, удаляясь по длинному коридору, а Гарри за локоть ухватили цепкие пальцы.       – Заходите внутрь, милочка, – мадам Помфри, как оплот неизменчивого мира, потащила ее на себя, – я уж думала, вы никогда до меня не дойдете, придется бегать за вами по всей школе. Ведь взрослая, преподаватель, а ведете себя хуже стеснительной первокурсницы.       Тяжелая дверь Больничного крыла хлопнула за ее спиной, и Гарри вздрогнула и выдохнула, окунаясь в зубодробительные запахи медицинских зелий и выстиранного белья. Стоящие рядами и отделенные друг от друга шторками койки были пусты, в расположенные под самым потолком окна проникал яркий, рассеивающийся желтоватыми лучами свет.       – Совсем не заботитесь о своем здоровье, – выдохнула, завершая тираду, мадам Помфри, на что Гарри смогла лишь неловко улыбнуться и развести руками.       В этом месте было тихо и спокойно, и только шустрая медиковедьма, перебирающая зелья на полке, развеивала удручающую и несколько печальную атмосферу. Гарри вдруг захотелось плакать, головная боль стрельнула так, что вспыхнуло перед глазами, сдавило виски, и тугая горькая волна поднялась в горле. Ее прошлое смешивалось с этим прошлым и перерастало в настоящее, но будущее никак не вырисовывалось, оставалось покрыто багровым маревом с отблесками ядовитой зелени. Кулоны бились друг о друга под мантией, вторя каждому рваному удару сердца, и их звон расползался, оглушал и впитывался, отражаясь пьянящей вибрацией по самому существу.       Все внезапно стихло, будто звуки схлопнулись и исчезли, даже тишина больше не звенела, растекаясь по коже зазывным пением. Холодные пальцы касались лба, срывали наваждение и немного пугали, кроваво-красная пелена перед глазами рассеивалась, но зеленые всполохи все еще вспыхивали собственным отражением в зеркале. Мадам Помфри смотрела на нее удовлетворенно и ни капельки не встревоженно, и Гарри моргнула, принимаясь разглядывать лицо напротив.       – Хорошо тебя приложило, – хохотнула мадам Помфри, поднимаясь и потирая ладони, – ничего, сейчас мигом все исправим. И источник отравляющей тебя магии найдем. Но на всякий случай ты бы побрякушки с себя сняла.       – Какой еще, – голос звучал хрипло, и Гарри откашлялась, – отравляющей магии? И при чем здесь украшения?       Мадам Помфри взмахнула палочкой, и склянки с зельями оторвались от полок и выстроились в линию в воздухе. Придирчиво цокнув, она коснулась нескольких кончиками пальцев, снова взмахнула, меняя последовательность, и наконец ухватила один из совершенно одинаковых пузырьков с белесыми пилюлями.       – Об этом, – качнув головой, ответила медиковедьма, – вам нужно спрашивать не меня. Господин директор довольно долго изучает ваше состояние, и, я полагаю, уже должен был прийти к некоторым выводам. Принимайте по одной пилюле каждый раз, когда заболит голова, мисс Поттер.       В руках Гарри оказалась склянка из толстого прозрачного стекла, до верху наполненная идеально круглыми шариками, от которых исходил едва уловимый букет запахов. Гарри никогда не разбиралась в гербологии и зельеварении достаточно хорошо, чтобы различить каждый, и стоило, наверное, спросить, что это, но сил совсем не осталось. Почувствовав укол в висках, Гарри хохотнула, откупорила пробку и закинула в рот горьковато-пряную пилюлю, поймав на себе колючий проницательный взгляд мадам Помфри.       Вокруг нее с самого детства определенно творилась какая-то несуразица, но если после того, как в дом Дурслей заявился Хагрид, странные происшествия можно было списать на магию, то сейчас причина должна была бы быть какая-нибудь другая. Гарри никогда не хотела быть избранной или какой-то особенной, но все всегда твердили сначала, что она странная, а потом – что потрясающая просто потому, что всегда оставалась такой, какая есть. Мадам Помфри упомянула отравляющую магию, но Том-из-будущего лично накладывал на нее защищающие заклинания. Еще совсем недавно Гарри безоговорочно верила ему из-за странной, будто навязанной кем-то влюбленности, а теперь он казался всего лишь тем же самым Томом с краснотой в глазах и страшной змеиной улыбкой, гипнотизирующей недогадливых жертв.       – Мисс Поттер, – окликнула ее мадам Помфри у самой двери, – надеюсь до Дамблдора вы дойдете быстрее, чем до меня.       Усталый вздох вырвался из горла, вспарывая и разрывая, и Гарри поморщилась, сжимая в ладони пузырек с лекарством. Пульсация в висках в самом деле отступала, не успев перерасти в боль, но тошнота все еще клубилась, подбрасывая смазанные картинки воспоминаний. Все, что случилось после войны, было слишком странно, чтобы оставаться реальностью, но почему-то Гарри подумала об этом только сейчас, неожиданно вспомнив о горящем шраме на лбу и существе, до сумасшествия желающем ее смерти.

***

      Несколько раз Гарри видела сон. Во сне она блуждала по живому лабиринту, похожему на лабиринт из последнего испытания Турнира Трех Волшебников, ходила кругами, натыкаясь на одинаковые стены зеленых листьев, слышала шум, но ни разу не встречала ни одного из тех существ, которые должны были там обитать. Гарри смотрела на плывущие по небу облака, падающие на землю первыми крупными хлопьями снега, и видела стекающую по рукам чистую голубизну. Слышала свистящий шепот, влекущий и управляющий, но никак не могла разобрать сиплых приказов. Гарри ходила словно завороженная, касалась руками зелени и сминала хрупкие листики в пальцах, а по ладоням ее текли густые багряные капли. На небе время от времени вспыхивало, будто два ярких цвета бились и сливались, молния ударяла совсем рядом, и окутывала шелестящая, певучая тишина. Этот сон не был кошмаром, но приводил в смятение и вызывал пульсирующую на кончиках пальцев головную боль, стихающую после нескольких глубоких вдохов.       Руки сами собой тянулись к шее, и перед глазами снова вставала пелена, и мягкий голос просил ее делать только то, что ей нравится. Зелень мутнела и густела, кожа становилась белой, будто покрытой слоем первого снега, а шрам на лбу выл и разрывал в клочья мысли. Гарри словно наяву видела перед собой улыбающегося Тома, взявшего другую фамилию и тотчас превратившегося в глазах у всех в совершенно иного человека, смотрела в его глубокие синие глаза с алыми искорками и протягивала руки. Она любила этого человека, и в то же время он был ее самым страшным кошмаром, ужасом из прошлого, который невозможно забыть. Том был Волдемортом, всегда оставался им, сколько бы Гарри наивно не разделяла их, пытаясь смириться с вспыхнувшими в груди чувствами. Гарри любила его даже сейчас, полностью осознавая его шепчущую на ухо сущность, и от собственной уверенности, отражающейся вспышками заклинаний, рябило в глазах.       – Мисс Поттер, – Альбус Дамблдор склонил голову, сверкая глазами из-под очков-половинок, – признаться, я ждал вас несколько раньше.       Он пропустил Гарри в кабинет, отступив и махнув рукой, и она сделала глубокий вдох, закинула в рот белесую пилюлю и шагнула внутрь, оборачиваясь на вспышку запирающего заклинания. Дамблдор замер у двери на долгое мгновение, пристально рассматривая ее, погладил длинную бороду и улыбнулся, проходя мимо и невесомо касаясь ладонью ее плеча. Его стол был как всегда завален странными бесполезными безделушками, подрагивающими, поющими и трещащими, но одного взмаха волшебной палочки хватило, чтобы все звуки в директорском кабинете стихли.       – Признаться, – Гарри качнула головой, усаживаясь в кресло напротив стола, – я думала, вы не будете столь долго тянуть.       Альбус Дамблдор улыбнулся в бороду, взмахнул палочкой, и вместо затихших побрякушек на стол спланировали пузатый чайник, пара чашек и вазочка с печеньем. Этот человек вообще-то не имел привычки кормить заходящих к нему учеников и учителей, всегда сохранял между собой и окружающими доверительно-прохладную атмосферу и неизменно пронзительно смотрел, будто знал намного больше, чем сидящий напротив него собеседник мог себе представить. Он нравился ей, несмотря на скандальную книгу Риты Скитер и другие обвинения, не из-за чего-то, а просто так, всегда был одной из тех волшебных крупиц, напоминающих Гарри о том, частью какого мира она на самом деле является. Альбус Дамблдор мог сколько угодно манипулировать и преследовать собственные туманные цели, но он навсегда оставался для Гарри величайшим волшебником из всех, кого ей доводилось узнать.       – Это лишь для соблюдения формальностей, но я все же хотел бы узнать, – Дамблдор поправил очки и аккуратно разлил по чашкам чай, – кто вы?       Его глаза ярко сверкнули, превращая спокойное лицо в хищный оскал, и тут же погасли, вновь сделавшись теплыми и глубокими. Гарри усмехнулась, закинула ногу на ногу и сцепила руки в замок на животе, склоняя голову набок. Оглянувшись на пустые портреты, она приняла подлетевшую к ладоням чашку.       – Меня зовут Гарри, сэр, – чай оказался сладким и удивительно вкусным, – Гарри Поттер. Я пришла просить вас о помощи, потому что никто другой не сможет этого сделать.       Дамблдор сопроводил ее движения улыбчивым взглядом, отпил из своей чашки и откусил крошечный кусочек печенья, которое положил обратно в вазочку. Гарри фыркнула, потирая покоящиеся на груди кулоны, которые так и не смогла заставить себя снять, и они снова стукнулись друг и друга с негромким щелчком.       – Боюсь, дорогая, я тоже не способен помочь тебе, – Альбус подался вперед, опуская локти на стол, – но по крайнем мере я могу объяснить тебе собственные намерения.       Его длинная борода упала на стол и свилась колечком между чашкой и пузатым чайником. В его кабинете было тепло, солнечный свет пробивался сквозь цветное стекло и радугой распадался в мерцающем пылинками воздухе. Весна царствовала искрящимися ароматами и расползающимся по промерзшей земле теплом, стелилась распускающимися почками и первыми робкими цветами.       – Мне показалось, в нашу первую встречу я произвел на вас не самое приятное впечатление, – продолжил Дамблдор, откидываясь на спинку и поглаживая упавшую ему на колени бороду, – однако тогда витающий вокруг вас клубок был гораздо плотнее, чем сейчас. Хотя я, признаться, не сразу заметил его и нечто похожее вокруг Тома Риддла.       – Что за клубок? – спросила Гарри, чувствуя, как падает сердце.       – Магия, дорогая, – улыбнулся он, – потрясающая, опасная и неведомая мне магия, которую я, увы, так и не смог постичь. Мадам Помфри назвала ее отравляющей, и я вынужден согласиться с ней, но тем не менее это великолепное колдовство, мисс Поттер, пусть и ужасающее.       В груди тянуло и толкало, сердце ухало громко и размеренно, а в ушах начинало назойливо звенеть. Гарри снова потерла шею и грудь, потянула за кулоны, и они стукнулись, пуская по телу волну мурашек.       – Вижу, вы понимаете, о чем я, – Дамблдор сделал еще один глоток и подтолкнул в ее сторону вазочку с печеньем, – не хотите признавать, но понимаете. Том Риддл не знает любви, дорогая, и то, что он с вами сделал… то, что он сделал с собой…       Гарри вскинулась, и Дамблдор оборвал ее взмахом руки. Она понимала, что он говорил правду, знала это в глубине души и поджимала губы от собственной убежденной глупости. Том Риддл был помешанным на собственных идеях и планах и никогда не брал в расчет чувства и мысли других людей.       – И вместе с тем Том Риддл обладает потрясающей способность притягивать людей, располагать их к себе и использовать в собственных целях, – голос Альбуса Дамблдора звенящим эхом отражался в ушах, – я надеялся, что он связал вас из благих побуждений, но даже самые благие намерения будут лишь извращены подобными методами. Я вижу твою искренность, Гарри, то, как сильно ты хочешь в него верить, но я знаю этого человека лучше, чем кто бы то ни было.       Сердце жаром билось в груди, ломилось о ребра, точно силилось вырваться из сковывающей его клетки. Перед глазами плыло, Гарри видела сверкающие в солнечном свете очки-половинки, смотрела в скрывающиеся за ними пронзительные, совсем не отеческие глаза, и ловила алые всполохи и зеленые вспышки.       – А теперь то, что он дал вам, – Дамблдор вытянул руку, и его голос сделался властным и жестким, – снимайте.       Гарри сделала рваный вдох, крепко зажмурилась и ухватилась за нагревающийся кулон в виде усыпанной разноцветными камнями спирали. Второй – гладкая янтарная капля, рассыпался в пальцах липкой трухой прежде, чем воздух ворвался в легкие. Голова взорвалась оглушающей болью, и мир перед глазами рванулся и поплыл, исчезая в багряном небытии.