Guns don't kill people, I kill people with guns
Из чёртового багажника было плохо слышно, да ещё и дождь перекрывал все звуки, барабаня по машине, а кошки, даже крупные, умеют ходить бесшумно. Всё, о чём я переживала, – лишь бы не открылся чёртов багажник. Тигры — любопытные создания. Однажды перегруженная машина обронила в джунглях мешок с крупой, а когда за ним вернулись, увидели лишь крупные отпечатки звериных лап. Хищник волок мешок в зубах с четверть мили, прежде чем разорвал его, убедился, что съестного внутри нет, и ушёл. Я почти вижу сквозь окутавший меня мрак, как тигрица приближается к нашей разбитой машине, прижав уши и пригнув голову ниже спины. Она обязательно обнюхает через открытую дверь водительское сиденье, которое кукурузник Ронни закапал кровью из разбитого о руль лица. Наверное, будет выглядеть куда хуже меня, если вернётся. Я прижала руку к повязке на левом глазу. Зашитая бровь отчаянно болела. Сейчас открытый глаз видел ровно столько же, сколько завязанный. Если я захочу вылезти, надо быть уверенной, что тигрица ушла: глаз долго будет привыкать к дневному свету. Казалось, прошло уже около получаса, но точного времени я не знала. Дождь, барабанивший по крышке багажника, несколько раз усиливался и ослабевал. Я знала, что долго прятаться здесь нельзя хотя бы потому, что в машину мог влететь и другой патруль, который запечатал бы меня в этом багажнике, как консервы. Да и какой прок лежать здесь полдня, если у меня есть веские причины возвращаться на базу? И всё-таки я тянула время. Бросивший меня Ронни хоть был и не великого ума, но и то быстро свалил, зная, на что способны разозлённые хищники. Если бы придурок не поехал на тигрицу, давно были бы уже на месте. Чёрт, надо вылезать отсюда! Сжимая «Беретту», я вытягиваю из чехла нож и, изогнувшись и запрокинув голову, вставляю лезвие в щель под крышкой багажника. Если знать, где ковырнуть, – откроется даже изнутри. Как только крышка чуть отошла, ослепляя меня полоской света, я придержала её. Через щёлочку осмотрела видимые окрестности - дождь слабел, рыжей шерсти нигде не было видно. Приоткрыв крышку пошире, выбрасываю на дорогу найденную в багажнике крупную гайку и тут же настороженно прислушиваюсь, ожидая увидеть тигрицу. Никто не появился посмотреть, что же там выпало. На моё лицо падают капли уходящего дождя, когда, окончательно осмотревшись, я распахиваю багажник и выбираюсь на крышу машины, чтобы проверить подножие холма. Из-за верхушек деревьев мне видна уходящая вниз дорога и кусочек побережья. Позади — только омытые бурей джунгли, помахивавшие сломанными ветками. Машину окружали отпечатки крупных лап, но ни тигра, ни Ронни видно не было. Спрыгнув на дорогу, я пробегаю немного вниз, и за поворотом, где кончаются заросли, мне полностью открывается подножье холма. Сбежавшего водителя нигде нет, и от этого у меня внутри тоскливо заныло. Стоило ожидать, что меня кинут. Я вытираю лицо от воды и возвращаюсь к машине. Кукурузник залил кровищей руль, но меня это не особо волнует. Поворачиваю ключ зажигания и слушаю протяжный скрежет под капотом. Жду, пока не онемеют пальцы, затем отпускаю ключ, встряхиваю рукой и снова поворачиваю его. В разбитом зеркале заднего вида отражается мой правый глаз — шум может привлечь сюда тигрицу, особенно если она обитает где-то здесь с выводком. Движок шумит, но машина не заводится. Должно быть, под разбитым капотом что-то соскочило. Машину пришлось бросить. С холма по извилистой дорожке я спустилась почти бегом, но на побережье открытый глаз заволокла тёмная пелена. Раскинув руки, чтобы сохранить равновесие, я опираюсь на ствол ближайшего дерева и вновь прикасаюсь к повязке. Кожа вокруг неё горячая и вздувшаяся. Ну и задам же я той суке! Эта мысль греет меня и придаёт сил двинуться дальше. Перед глазом летают тёмные мушки, но я лишь слегка сбавляю шаг, чтобы не упасть. Это чертовки болезненная рана, плюс добавляет беспокойства и неудобства марлевая повязка, но до аванпоста снимать её нельзя. Левый глаз я всё равно не открою, а так хоть попадёт меньше грязи. После побережья я прошла вверх по ручью, извивавшемуся между скалами и терявшемуся в траве, и перешла в низину. Отсюда через заросшую поляну до дороги, а там и аванпост. Если сдохнуть так близко к цели, будет нереально обидно. Единственное, что радует меня в пути, так это недавно перепавшие берцы почти что нужного размера. В них ноги могли вязнуть в грязи по самое голенище, но оставаться сухими, к тому же к их весу очень быстро привыкаешь. Глядя себе под ноги, я наткнулась на несколько выросших рядом пёстрых поганок. Тропические грибы здесь яркие, но они либо убьют тебя после первого же куска, либо ты словишь такой бэд трип, что ЛСД рядом с ними покажется барбариской. Впрочем, пираты, прожившие здесь дольше меня, как-то научились отличать те немногие съедобные грибы без галлюциногенов и варить их, сдабривая макаронами и рыбой. Варево мерзкое, но тут вся еда такая. Вкусно или нет, главное — чтобы есть не хотелось. В долине трава разрослась так, что её кончики с пышными метёлочками колыхались над моей головой. Я предпочла переть напрямик через поляну, чтобы срезать путь, и теперь без конца отмахивалась от гнуса. Земли под ногами было меньше, чем поганок; они безостановочно хрустели под моими ногами. Заслышав чей-то невнятный рык, походивший на хрип, я сменила направление и сделала дугу, обходя неизвестно что. Идиотский кукурузник, идиотские джунгли! Единственное, что теперь может улучшить мне настроение, — это возможность забить ту сучку, бросившуюся на Вааса, той самой чёртовой отвёрткой. Не знаю как, но я своего добьюсь. Дабы не стать целью насмешек, я содрала марлевую повязку с глаза прямо перед тем, как впереди замаячили крыши хижин. Мой пистолет был поставлен на предохранитель прежде, чем дежуривший на входе пират заметил меня. — Сто-ой, блять, — приклад его автомата взлетел к плечу. Несколько секунд он рассматривал меня в прицел, после чего взглянул поверх мушки. — А-а, ваасов хвост. Мне стоило немалых сил удержаться от соблазна передразнить его манеру речи. Лицо очень болело, да и после поляны с мокрой травой одежда совсем промокла. — А чё у тебя с харей? — сплюнул он и ухмыльнулся, блеснув золотым зубом. — А у тебя с твоей чё? Мухи обосрали?— огрызнулась я, всё же не удержав себя в узде. Нарываться на скандал не стоило, тем более у меня уже была цель на конкретное убийство и не стоило пополнять этот список. Разозлила я его явно зря: мужик был больше меня, и сейчас его бородатое лицо помрачнело от злобы. — Что ты сказала, мразь? — вот сейчас он взвился совсем не кстати. Я упускаю половину обзора и к тому же просто очень устала. Но говорить сейчас ничего не стоит. Эти нарики заводятся с полоборота, и теперь можно лишь надеяться, что дело кончится малой кровью. Пиратские драки возникали каждый день, но мужчины так же легко отходили. Но я здесь всегда была и буду чужой. Бабой. Человеком третьего сорта. Убийцей своих. Я не отвожу от него взгляда. Чуть наклонив голову вперёд, играю с ним в гляделки, стараясь всё же не упустить момента, когда его рука дёрнется к ножу. Рукоять моего уже почти жжёт бедро в нетерпении. Ну же, давай, чтобы я потом могла сказать, что это была самозащита. Всё происходит очень быстро. На моём лице промелькнула ухмылка, и словно в ответ на это он выхватывает свой нож. Я успела отскочить назад, выхватив свой, звон стали о сталь — и его оружие отлетает в сторону. На секунду опешив от разоружения, он взглянул на свою пустую ладонь, вскинул на меня взгляд, а затем мы одновременно кинулись к вылетевшему из его руки ножу. Я едва успела пнуть его в сторону, как мне в грудь прилетел удар. Не удержав равновесие, я рухнула на спину. — ЛАВ! — пират, занёсший кулак для следующего удара, выпрямился, стоя надо мной, а затем шагнул назад. Скривившись от боли, я поворачиваю голову в сторону аванпоста. Ваас, ты действительно Бог. Deus ex machina*. Теперь бы встать ещё. — Я тут жду эту пидорюгу, а она разлеглась на входе и пиздится с каким-то... Фу, Ликки, ну и морда у тебя, — его лицо маячило передо мной, когда я пыталась вдохнуть. — Ну и оставила же тебе эта киса память о себе. На сто лет вперёд просто. Поднимайся, блядь, это надо рассмотреть при хорошем свете. После того, как меня размазал этот урод, подняться было сложным делом, но при упоминании ранившей меня бабы внутри вскипела такая злость, что ни в какое сравнение со злобой на этого пирата не шла. Опираюсь на локти, потом переворачиваюсь и поднимаюсь, чувствуя, как щемит в груди. Каждый вдох отдаётся болью. — Скажи, что та мразь здесь, и я ей вообще никакой памяти не оставлю. — Да хер тебе, она тут у меня в гостях, — пользуясь тем, что выше меня на голову, Монтенегро окидывает меня взглядом сверху вниз. — Ровно как и ты. — Жаль, я к вискарю ничего не принесла, магазины закрыты, — пытаюсь язвительно пошутить, но ножа не убираю; ударивший меня пират поднимает из травы свой, а встретившись со мной взглядом, сплёвывает себе под ноги. Ничего, мы продолжим, когда первое место в моём списке мразей и пидоров освободит та сучонка. Я двинулась вслед за Ваасом на аванпост. — Эй. Постой. — Пососи хуй простой, — он даже не глядит на меня. — Ваас, — забыв от злости и боли кто он и кто я, обгоняю его, чтобы заглянуть в лицо. — Она нужна мне. — Тебе, блядь, нужно новое ебало, это как с помойки, — хмыкает он, и я отстаю. Сейчас не время говорить об этом, совсем не время. Он встрял в драку лишь потому, что ему было интересно посмотреть на то, как та девка разворотила мне бровь. На ногах стою — значит, всё окей. Я понимаю это, но остановить свою злобу уже не могу. Вот почему утром питбули так рвались вперёд: они тоже чуяли кровь, которой им не пролить. Удар отвёрткой, злостное напоминание медика о том, что со мной сделали на островах, кинувший меня в джунглях Ронни и пират на входе, ставший последней каплей. Напоминание Вааса о моём месте перелило ненависть к миру через край. — Я убью её, — только после этих слов мне удаётся сделать вдох без боли. Сладкая дрожь от обещания самой себе заглушает всё остальное. Горящая рана на лице на миг притихла, даже руки перестали дрожать. Сейчас самое то жать на спуск винтовки. Сейчас я сильна. Ваас оборачивается не сразу, только после того, как его лицо обретает это выражение. Прищур глаз — как настроенный прицел, который должен выявить всё до мелочей. И сжатые от злости губы. Довела. Шорох песка под его приближающимися шагами звучит обещанием удара. Когда он хватает меня ладонью за шею сзади, срабатывает рефлекс котёнка: хочется обмякнуть, поджаться. Но поддавайся я этому рефлексу, меня бы здесь не было. — Ты знаешь, что ты сейчас сделала? — напрягшись всем телом и стоя всё так же твёрдо, смотрю ему в глаза. Когда его лицо так близко, главное — не отводить взгляд. — Сейчас ты подписалась на охуеть какую лотерею, сука, — он захватывает мою шею между локтем и предплечьем, чтобы широким взмахом указать на всю территорию аванпоста. — Теперь, если вот на этой базе хоть что-нибудь произойдёт, пока ты будешь здесь, хоть одна ёбаная смерть хоть одной трижды ёбаной собаки, то ты, Ликки, сперва сожрёшь этот труп, а потом ляжешь на его место и больше никогда не встанешь, — я смотрю прямо перед собой, но когда он снова взглянул на меня, от страха волосы на голове шевелятся. Слишком близко. — Допёрло? — Да, — выждав пару секунд, поворачиваюсь к нему здоровым глазом, подтверждая, что услышала его слова. Глядя куда-то поверх моей головы стеклянными от наркоты глазами, он почти прижимается к моему уху: — Тогда съебись, чтобы я тебя не видел, милая. Уходя в свой угол, я очень надеялась, что у меня хватит мужества не обернуться, хотя казалось, что он идёт следом и придушит меня при первом же признаке слабости.***
Всё сегодня катится к чертям. Разбирая чемоданы пленников, чтобы вытащить и пересчитать все деньги, я ударилась головой об угол одного из них, и в глазах совсем потемнело. Поблизости никого нет, поэтому можно позволить себе застонать от боли. Левый висок мучительно ныл, бровь с той же стороны жгло так, будто рану натёрли перцем. Я знаю, с чем сравниваю, ведь жить рядом с Ваасом — значит терпеть все его тупые прихоти и эксперименты из разряда «А что будет, если...?» Если появлялись возвраты, то объектами для издевательств были они, а если их не было, то мне оставалось лишь полагаться на умение забалтывать да сматываться. Я сползаю на пол хижины рядом с грудой вещей, чтобы прийти в себя. Мне никогда не стать свободной. Да с другой стороны, надо ли оно? На аванпостах счётных машин для денег не было, и сейчас считать вручную было утомительно: неоткрывающийся глаз мешал различать купюры, а боль отупляла меня. И вещи пленников, окружавшие меня, заставляли думать об одном. Каждый раз, взламывая замок и открывая чужой чемодан, я думала только о том, что он может принадлежать ранившей меня суке. Воспоминания о ней раздражали. Говорить о ней с Ваасом больше не стоило, но если я ещё могу отодвинуть на второй план разборки с пиратом, ударившим меня сегодня, то желание отомстить за рассечённую бровь было не так-то просто погасить. С той же степенью горящей раны внутри меня пылало только одно желание. Убить. Разнести. Размазать. Уничтожить. Каждый раз, вспоминая её тёмные волосы, я думаю, что кровь у неё тоже тёмная, а представляя, как она выплёскивается из рассечённого тела, я не могу унять волну сладкой дрожи. При одной мысли, что она потечёт у меня по рукам, кожа покрывается мурашками. Я бы впилась ей в глотку, перегрызла бы горло до самой кости, рвала бы зубами жёсткие жилы. Мне становится тяжело дышать, когда я думаю об этом. К лицу приливает кровь, пальцы начинают подрагивать. Я очень и очень больна. Это помешательство сразило меня, когда мне в глотку впёрли экстази с надеждой по-тихому оттрахать, но всё пошло не так. Иненно поэтому я здесь, но это уже не та я. Временами от осознания того, чем мы тут занимаемся, ко мне приходит понимание, что в тот раз я всё же умерла. От передоза, потери крови или заражения. И кажется, что Монтенегро и в самом деле Бог, поднявший меня из сожжёного лихорадкой, разорванного и избитого тела. Я не понимаю, как тот слабый, умирающий человек мог бы стать мной сегодняшней. Променять тот мир на земли Рук-Айленда. И единственное возбуждение, которое я теперь чувствую – вот это неукротимое желание воткнуть в кого-нибудь нож. Это Ликки Лав, она чёртов ублюдок. По возможности старайтесь не взаимодействовать с ней. Донато это чувствовал. Несмотря на его благодарность ко мне за спасённого брата, мы держались друг от друга всё так же далеко. К тому же он принадлежал всё к той же породе существ, что убили меня на этих островах. Он был мужчиной. И глядя на каждого из них, я думала лишь о том, как убью его. Только Ваас другой — мои руки не убьют его даже если в них будет Z-93, а он будет лежать в коме. Это всё равно что кидать в небо булыжники, стремясь засандалить Богу в глаз. В итоге всё равно один из них упадёт тебе на башку и ты сдохнешь. Конечно, и у него есть член, о котором он так любит напоминать всем, кого встретит, но я отчего-то не боюсь, что моя убийственная история повторится. Наверное, потому, что он скорее убьёт меня перед этим, чтоб самому не так мерзко было. Обычно если изнурённый жаждой человек пьёт из лужи, то старается сделать это так, чтоб никто не видел, даже он сам. Поэтому когда хлебаешь в джунглях воду из ям, чтобы не помереть, закрываешь глаза. Охота за чужими деньгами сегодня была неудачной — одни пластиковые карточки, а с банкоматами здесь было туго. Но всё равно кредитки полагалось сложить отдельной стопкой: если повезёт, попадётся хороший программист, который найдёт способ перевести деньги на счёт компании Хойта. А уж коды от карт Ваас выбьет сам, громко называя по имени владельца карты и угощая его пиздюлями до тех пор, пока он не заговорит. Прежде чем отнести кредитки вместе с деньгами на склад, к наркоте, я останавливаюсь у полуразваленной хижины без крыши. Здесь лишь покрошившиеся от старости стены укрывают клети с пленными людьми от ветра и посторонних глаз. Я ступаю тихо и медленно, чтобы бетонное крошево не шуршало под ногами. Скрываясь от пустых оконных проёмов, нахожу щель в стене, через которую видны клети. Большинство из них уже пустует — с таким предприимчивым человеком, как Хойт, любой товар расходится как горячие пирожки. Сощурившись, чтобы лучше видеть, оглядываю людей, которых отсюда видно, приподнимаюсь на носочки — и темноволосая сука оказывается совсем рядом, в ближайшей клети, придвинутой к стене, за которой стою я. Жар убийства опаляет меня, и я инстинктивно провожу по плечу, ища ремень винтовки. Но не нахожу. Z-93 осталась на базе Хойта два дня назад, когда прицел оказался вдребезги разбит. Найти новый было проблемой – таких винтовок на островах было чертовски мало, поэтому она осталась на хранении в порту, пока туда не поставили бы его. Без винтовки я хуже, чем голая. Конечно, на каждом аванпосту есть хорошее оружие, а в джунгли мы без вооружения никогда не выбираемся, но чёрт возьми, лиши меня этой винтовки — и с меня будто содрали кожу. Ещё и поэтому я чувствовала, что никого не могу защитить от этой девки. У неё есть силы противостоять нам, а у меня нет уверенности, чтобы дать хороший отпор. Я смотрю на пленницу, закрывшую глаза и прислонившуюся к прутьям будто в дремоте. Хоть бы выискать на её лице какие-нибудь следы, чтобы знать, что Ваас вломил ей. Не за меня, конечно, но за своеволие и попытку убить его. Это ещё одна вещь, которая заставляла меня напрячься. Она целилась в него, и, не попадись я между ними, бровью бы Ваас не отделался. Мне всё равно умирать здесь, на островах, но мысль о том, что Монтенегро мог бы умереть раньше, вгоняла меня в ступор. Не было даже мыслей о том, что было бы дальше, случись всё так. Я просто не могла это представить, как нельзя осознать глубину океана. Если ты это поймёшь, то точно тронешься. — Эй! — я оглянулась туда, где из-за края стены показался охранявший пленников пират. — Тебя велено на выстрел сюда не подпускать. Убирайся. Я сейчас бы рада была огрызнуться, да только если меня отпиздит ещё и он, день будет совсем провальным. Я отхожу от стены, всё ещё глядя в его сторону, и он, замолкнув, рассматривает моё опухшее лицо с заплывшим глазом. Пока утоптанная замля мягко пружинит под ногами, чувствую его взгляд на себе. Ваас всё предусмотрел. И теперь, даже если девку пришьёт кто-то другой, специально, чтобы насолить мне, огребать буду я. Просто за то, что оказалась поблизости, чёрт возьми. В хранилище — укреплённой хижине, скрывающей всё ценное — я натыкаюсь на Вааса. Он расковырял один из запаянных полиэтиленовых брикетов с кокаином, чтобы немного стащить. На меня пират отреагировал так же, как на влетевшую в комнату муху. После его требования свалить с глаз долой появиться здесь было моей ошибкой. Пока он молчит, я оставляю стянутые резинкой для волос деньги и карточки на столе, потеснив двойной пакет с драгоценностями пленников. — На, залепи пакет, — Ваас бросает мне армированный скотч, а я, дважды задев его, всё же роняю моток на земляной пол. Пират всё ещё молчит, наблюдая за мной, пока мои пальцы отрывают скотч и сводят разрезанные края пакета. Чтобы было не так заметно, его приходится обклеить как посылку, по всем сторонам. Я встряхиваю пакет, чтобы равномерно распределить кокаин и кладу на замызганные весы под столом. Экранчик весь потемнел от грязи, и мне приходится присесть рядом и оттереть его пальцем. Хорошо, что во избежание проблем с покупателями Хойт велит фасовать с небольшой накидкой. Плюс-минус два грамма в таких огромных партиях не проблема. И вообще, если суммировать вес обёртки, то становится понятно, отчего на кораблях в порту вечный перегруз. — Нормально, — я переправляю пакет на стол и, поднявшись, ногой задвигаю весы обратно. Ваас меня не слышит. В первые секунды, если вдыхать наркотик, он действует одуряюще. Схватывает болью каждый сосудик в половине головы. Если вдыхаешь через левую ноздрю, то в левой, а если наоборот — в правой. Он поморгал, словно только-только проснувшись, и взглянул на меня. — Мою винтовку скоро вернут? — вырывается у меня прежде, чем я вспоминаю о требовании свалить с глаз. Но Ваас неплохо догнался, и в данную минуту его мало что раздражает. — Ликки, Ликки, — проговаривает он, держась за бритую голову, — тупая девчонка. Думаешь выйти за пределы лагеря и разнести эту милую пизду в клочья? Да, тогда ведь ты, сучка, будешь далеко от неё. Я вспыхнула. Чёрт, эта идея даже не успела прийти мне в голову, как он уже всё предусмотрел. «Если на этой базе что-нибудь произойдёт, пока ты будешь здесь...» — так он, кажется, сказал. И он, конечно же, знал, что снайперу не надо быть на аванпосту, чтобы кого-то убить. — Признаюсь, ты меня переоценил, — через паузу говорю я. — Но я не собираюсь приканчивать ту тварь, из-за которой у меня дырка на лице. — Да, переоценил, — он вдруг вскакивает и направляется ко мне. — Я тебя вечно переоцениваю, ты как-то всё не дотягиваешь до моих ожиданий. И ко всему тому, что ты сейчас делаешь? — шмыгнув носом, он протягивает прыгнувшую ему в руки «Беретту» и слегка хлопает дулом по моей щеке, словно пытаясь разбудить, привести в чувство. — Ты точно как пиздаболкой заделалась. — Я не вру тебе, — нахмурившись, чувствую сверкнувшую боль, но он меня обрывает. — Ты сегодня, блять, прямо здесь, сказала мне, что ты убьёшь эту мразь, — он конкретно завёлся, указывая дулом в пол, будто бы я не понимала, что такое «здесь». — На этом, блять, сраном посту ты мне заявила: «Я убью её», и сейчас ты мне тут будешь по ушам ездить своим «Я не собираюсь её прикончить»?! Ты не пиздишь? Борясь с желанием перекрикивать его, стараюсь успокоиться. — Ваас... Если я душу, то работают мои руки. Если я стреляю — убивает пуля. Режу — убивает нож. — Да что ты за... за хуйню несёшь?.. — он приложил кончики пальцев к вискам и вдруг сворвался на нервное недоумевающее хихиканье. — Ты, дура, хочешь сказать, что на спуск давят не твои пальцы? — он рванул меня за футболку и ткань затрещала. — Возьми нож! — его руки втиснули в мои пальцы рукоять. — Это сейчас не блядское оружие! Это продолжение твоей руки! Ты можешь уронить нож? — он выхватил свой блеснувший клинок и разом превратился в ртуть. Я едва успевала отбивать серию его наступательных ударов, от которых, казалось, вот-вот посыпятся искры. — Ты его сейчас не бросишь! Это не нож, это, блять, ты! Сама! Ты! — новый удар вырвал рукоятку ножа из моей ладони, а последний взмах замер, прижав лезвие к моему животу. Я тяжело дышала от внезапной атаки, а Монтенегро даже не моргнул. — Ты потеряла себя — и ты сдохла. Громадное облегчение камнем падает на плечи, когда он отводит нож от моей кожи. Я перестаю вжиматься в стену хижины, а когда он отходит, подхватываю с земли свой клинок. — Оружие — это не средство, Лав, — с шумом втянув в себя воздух, заканчивает он. — Твоё оружие — это ты. Пушки не убивают людей. Это я убиваю людей пушками, тупая соплячка. Глядя на него одним глазом, я чувствую лишь острое желание убраться отсюда, но перед этим пытаюсь добиться ответа на важный для меня вопрос: — Когда ко мне вернётся моя лучшая половина? Он успевает закурить, и одной затяжкой истлевает едва ли не полсигареты. — Я спрошу у Хойта о твоей винтовке. — Если бы я могла тебя просить, то сказала бы «Пожалуйста, спроси сегодня». — Нехуй меня спрашивать, я те не бабка-предсказательница, — он вскинул на меня взгляд. — Можешь помолиться. Уходя из хранилища, я уже точно знаю, что должно случиться дальше. И если всё сложится, то я всё-таки отомщу.***
Утро для меня наступило раньше, чем для остальных. Проснувшись, когда начало светать, я вскакивала каждый час и пыталась снова заснуть. Усталости больше не было, она унеслась вместе с ночным мраком, уступив место нервному ожиданию. С улицы всё чаще доносились голоса, поднимающееся солнце лизнуло потолок моей комнатушки. Еле дотерпев до времени своего обычного подъёма, я наконец встала. Спланированная чёткость не давала мне прикнуться сонной, но это так и не сыграло важной роли. Ваас был на ногах раньше обычного. Едва я показалась во внутреннем дворике, он махнул мне и громко велел шевелить косточками в направлении на его голос. — Едешь к Хойту, — без лишних объяснений он ткнул в меня пальцем. — Как к Хойту? — оторопела я. — Почему?.. — Потому что заткни пасть и вали в машину, — догнал меня исчерпывающий ответ. Я рассеянно оглянулась на стоявшие у входа на аванпост машины. Как же так сложилось-то... — Скажи хоть, надолго ли? — спрашиваю я, уже когда приходит время забираться внутрь. Полученную на время пути СВД никак не пристроить рядом. — Вечером, если не сдохнешь, опять приедешь глаза мозолить, — Ваас присвистнул и махнул водиле в сторону выезда. Я махнула рукой, прежде чем мы тронулись, и в боковое зеркало следила за тем, как удаляется его фигура. Кажется, всё подстроено так, чтобы удалить меня от пленницы. И всё равно всё идёт не так, как кому-то хотелось бы: мы едва успеваем донестись до моря, как рация водилы начинает трещать. Я не могу ничего разобрать, но говорит с ним явно Ваас, и, судя по всему, он в одном из девяти худших настроений. — Куда? — пытаюсь добиться от водилы хоть каких-то объяснений, когда он, переговорив со второй машиной, начинает сдавать назад и разворачивается. — Обратно, — бросает он. Я оглядываюсь назад, а потом буравлю пирата недобрым взглядом. — Только завези меня в сраный лес, я тебе уши отрежу. — Иди ты нахуй, в лес, Лав, — с недоумением отмахивается он. — Далось мне рассекать с тобой. — Тогда почему назад? — А я ебу? Иди и сама спроси у Вааса. По дороге я настраиваюсь на неприятности, тихонько вынимая свой нож. Отвернувшись от водилы, готовлюсь к боли. Выбор падает на тот ноготь, который я сломала вчера, открывая дверь машины. Отломлена была почти половина — значит, сейчас должно быть вполовину не так больно. В ушах звенит так, что я боюсь обратить на себя внимание. Не может быть, чтобы этого не было слышно. Сжимаю губы так, что сводит челюсти. В салоне запахло кровью. Мне стоит трудов не издать ни звука, прежде чем полностью снятый ноготь с тихим стуком упадёт на закапанный кровью пол. Сжимаю руку в кулак, чтобы стерпеть это. Ничего, ничего. Всё идёт по плану. Кошусь на водилу, который не замечает ровным счётом ничего, даже этого стойкого красного запаха. И пусть мне не говорят, что это у меня с башкой проблемы. У меня как раз всё продумано. Ваас ждёт уже на входе, и, кажется, это его девятое плохое настроение, которое просыпается так же нечасто, как замерзает девятый круг ада. Машина ещё не остановилась, а он уже направляется сюда резкими шагами, распахивает дверь с моей стороны и выволакивает меня за локоть. — Эй, что за херня? — не успевая подняться, я позволяю ему почти волоком тащить меня на аванпост, поднимаюсь на ноги, но спотыкаюсь и теряю равновесие снова. Он втащил меня в разрушенную хижину и швырнул на клетку. Я только успела подставить руку между углом и заплывшим глазом, чтобы не растревожить рану. — Смотри, мать твою! — он хватает меня за шею сзади, разворачивает к клетке и бьёт об неё. Едва я открываю глаз, чувствуя боль от удара, как передо мной возникает огромная трупная муха. Она взвилась вверх, когда меня швырнули на клеть, но потом быстро приземлилась обратно на мертвенно-белую впалую щёку. Рот женщины приоткрыт, земля тёмная от рвоты. Тёмно-фиолетовые тонкие губы и такие же синяки под раскрытыми остекленевшими глазами. Всё, как бы мне и хотелось. Я с большим усилием заставляю себя приоткрыть заплывший левый глаз и взглянуть на труп обоими глазами. Это картинка впечатывается в мозг, проникая через левый зрачок. — Смотри, что ты натворила! Это сделала ты, сука! — Меня тут даже не было! — возражаю я, обернувшись к нему. Рука Вааса дрогнула, словно он хотел замахнуться, но передумал. Видать, рожа у меня была ещё хуже, чем у дохлой девки. Он присел около меня, и по его лицу я ничего не могла понять: он был полон ярости, но отчего тогда ещё не выбил мне последние зубы? Это непонятное чувство, переполнявшее его наравне со злостью, вдруг вылилось в один-единственный вопрос: — Как, блять? Я хочу знать, мать твою, как ты это сделала? Девка сдохла прямо у меня на глазах! Мне стоит огромного труда подобрать слова для ответа, пока мой взгляд перебегает с одного его глаза на другой. — Я её прокляла. На его лице вдруг появляется что-то похожее на нервную радость, но чуть расширившиеся от неё глаза вдруг быстро накрываются пеленой век. Ваас сдержался, вместо смеха хлопнув меня по првой щеке. Вышло смазано и даже не слишком больно. Отняв руку от лица, я упираюсь ладонями в землю, чтобы подняться. — Ты её убила? — снова говорит он. Даже не спрашивает, а утверждает, только интонация вопросительная. На моём лице появляется тень совершенно сумасшедшей полуулыбки. Я покачала головой, не сводя с него взгляда. — Нет. Вот на этот раз точно не я. Не мой нож. Не моя пуля. Я не лгу ему, но он знает, что всё не так. Ваас всегда всё знает. Окинув меня взглядом, он хватает меня за запястье и подносит мою правую руку к лицу. Ноготь на среднем пальце неровный, и останется таким навсегда после того, как Ваас выдрал мне его своим ножом. Тогда я убила одного из его людей, устанавливая границы отношения ко мне. А теперь и указательный на той же руке будет похожим, когда заново вырастет снятый мной в машине ноготь. Ваас переводит взгляд с окровавленного пальца на меня и понимает, что с наказанием он опоздал. И он видит, что я была причастна к смерти его пленницы, если опредила его. — Из-за чего она сдохла? — он сосредоточен и сдержан. Его пробирает любопытство. — Её убил остров, — пытаясь избавиться от этой идиотской ухмылки, отвечаю я. И это правда. В смерти покусившейся на жизнь Вааса Монтенегро женщины виновата поляна. И яд грибов, попавший ночью в её питьё.