Маскарад Вампиров: Противостояние.

Она не была напугана. Нет, это был животный, инстинктивный ужас, она была зверем, зажатым в угол, понимающим, что спасения нет; это придало ей сил, несмотря на раздирающую боль в голове, несмотря на ноги, почти не гнущиеся, несмотря на безвыходность собственного положения, она с остервенелым криком бросилась на подыхающую башку, вбивая в нее каблук оставшейся туфли, забивая его по самую пятку в глазницу судорожно дергающейся твари, визжащей так, что закладывало уши. Тварь больше не представляла опасности, она только корчилась и повизгивала, сдыхая, и Сакура кинулась к дальней кабинке, успев увернуться от протянутой к ней огромной трехпалой руки паукорука, уже на треть пробравшегося в туалет, и заперлась в ней на щеколду. Чем ей могла помочь щеколда на двери из ДСП, непонятно, но она сделала это рефлекторно, по наитию, не сильно анализируя свой поступок. Зачем-то просунула в унитаз остаток туфли без каблука — он так и остался торчать из глазницы сдохшей башки, — и, как загипнотизированная, несколько раз нажала на смыв. Конечно, туфля не пролезла в слив, она крутилась на водном потоке, билась о края унитаза, но не смывалась, а Сакура снова и снова жала кнопку на бачке, с отупением наблюдая за ее кружением, чувствуя кожей, как огромная субстанция паукорука с каждой секундой все больше проникает в толчок, что еще немного, и изуродованная рука сможет схватить ее, вытащив из кабинки через открытый верх. Замерла. Прислушалась. Сквозь бьющий в ушах набат крови распознала, что дверь больше не трещит под натиском здоровой туши, и услышала тихое, напряженное дыхание прямо за дверцей кабинки. Пробралась, мразина. Сакура с силой дернула юбку, пытаясь оторвать хотя бы кусок, но угол приложения силы был не тот, и она дергала, дергала снова, пытаясь разорвать неожиданно крепкий шелк, не поддававшийся даже под натиском всей ее силы, безрезультатно. И тут же рухнула на пол, ощутив острую боль между ног, когда разодранные куски плоти на ляжках соприкоснулись друг с другом, и юркнула в узкую щель у пола в соседнюю кабинку, скользя грудью по зловонным испражнениям прятавшейся тут до нее башки, как змея, просачиваясь практически бесшумно, боком разворачивая голову; увидела изуродованные руки, служащие паукоруку ногами, выдранные ногти, от чего плоть была темно-бордовой, поборола тошноту от зловония и ужаса, как вдруг эта спаянная груда мяса ухнула на пол с тяжелым грохотом, и прямо перед ее лицом возникло нечто, похожее на лицо, смотрящее прямо на нее, настолько страшное и изувеченное, что Сакура едва не захлебнулась собственным воплем. Понимая, что ее маневр обнаружили, и уже не имея никаких путей к отступлению и возможности переиграть что-либо, она с максимально возможной для ее физического состояния скоростью выползла из-под последней кабинки, еле-еле успела увернуться от трехпалой хватки и выскочила из туалета, уже в гримерке вспомнив, что дальше в коридоре ее ждет еще одна такая же конструкция. Зажатая между двумя порождениями больного разума какого-то ублюдка от Цимици, она не видела других вариантов продлить себе жизнь хотя бы на минуту, как бежать обратно в павильон. Если допускать, что это была подготовленная ловушка, шансов выбраться живой у нее нет; может, получится добраться до какого-нибудь пожарного крана, или найти какой-нибудь лом, и забрать с собой на тот свет как можно больше тварей. Вряд ли кто-то из ее семьи догадывается, что что-то может пойти не так — ведь Карин лично согласовывала эту съемку, а значит, ее не хватятся до поздней ночи. Собственный телефон грудой пластика валялся у туалетного столика, за которым совсем недавно она восхищалась работой визажистов, раздавленный в месиво, чуть поодаль светлела на грязном полу треснувшая сим-карта. Думать было решительно некогда, как и молиться о собственном спасении, и только одна мысль билась на подкорке, вызывая скорее недоумение и перекрывая даже боль — как она могла так лохануться? Второй раз за два дня не распознать намерения человека, что для нее обычно было делом плевым и шуточным? Как могла допустить обман себя льстивыми речами, красивым лицом и добротой, фальшивой насквозь? Десять лет она была уверена, что это ее дар, навык, да как ни назови — после того парня в семнадцать лет обмануть ее не удавалось больше никому, она за короткий взгляд могла определить намерения человека, как если бы они были вытатуированы у него прямо на лбу. Два раза. За два дня. Что-то явно пошло не так. Босые ступни скользили и были влажными от крови, подведя ее, когда она кинулась из гримерки в коридор мимо второй твари, неспешно покачивающейся из стороны в сторону на двух других своих телах, — она практически влетела в нее, чудом оттолкнувшись и где-то вдалеке услышала странный причмокивающий хруст, который мозг не смог распознать сразу, но стоило ей пробежать несколько метров, как ее прострелило такой чудовищной болью, что она дернулась и вскрикнула, едва не оступившись на полшага — правая рука повисла плетью, кровь фонтаном оросила стену, и стреляла из руки с каждым толчком сердца в туго перетянутой груди. Тварь вырвала ей кусок мышц из плеча, ровно посередине. Блять, она же правша. Она перехватила левой рукой плечо, пытаясь зажать вспоротую артерию, и когда ощутила пальцами, какого огромного куска ее тела просто нет, то позорно завыла. Никакое превращение не восстановит это увечье. Она и так потеряла очень много крови, и бьющий из раны фонтан совсем не обнадеживал — срочно нужен жгут, а жаждущие сожрать ее твари вряд ли согласятся любезно подождать, пока она будет делать повязку. Да и смысл?.. Она вылетела в павильон, на ходу распинав несколько зазевавшихся бошек, отлетавших весьма забавно, стоило отметить — пружинили от пола почти как мячики. Но их было много. Слишком много. Ими кишел весь пол, как тараканами, и когда из руки очередной раз выстрелил кровавый фонтанчик, визжа и топча друг друга, они кинулись в сторону брызг, пытаясь слизывать кровь с пола; интеллекта им явно недоставало. Чего нельзя было сказать о паукоруках; один уже неспешно выполз — вышел? На руках-то? Имея три, сука, тела? — следом за ней, не отводя от нее взгляда — у этого на лице основного тела глаза были, аж три, причем лишний судорожно вращался в глазнице из его же губ, и при каждом его движении вокруг сочилась слюна; Сакура не могла не смотреть на него, утопая в чувстве обреченности; именно от рук этой жуткой твари она и умрет. Промелькнула шальная мысль — а чем он ее будет жрать, интересно? Ответ не заставил себя ждать; два других тела, служащих опорой паукоруку, уже давились слюной из двух распахнутых ртов, она бежала прямо на пол, и зубов там было намного больше стоматологической нормы. Одна из бошек вдруг осознала, откуда брызжет кровь, и резко кинулась на нее, немыслимо высоко подпрыгнув на руках, растущих из ушей; Сакура собрала остатки сил, усилием воли переборов тошноту и приближающийся обморок, и врезала по ней прямо в полете ногой, изменив ей траекторию на диаметрально противоположную; башка промялась и завизжала, привлекая внимание других, менее догадливых сородичей, и они начали обступать ее, смыкая кольцо плотнее вокруг нее, и Сакура попыталась зажмуриться, чтобы не видеть, как они бросятся на нее; не хотела видеть их прямо перед своим лицом в последние мгновения жизни. Но взгляд сам скользнул наверх, а веки не слушались; обострились все чувства, и она слышала цокот каждого коготка по полу павильона, слышала каждый визгливый вздох каждой жаждущей убить ее твари; каждый удар собственного сердца остро ощущался в груди, каждая пульсация крови в растревоженном мозге болью отдавалась во всем теле…  — Сакура! КО МНЕ!!! Она так быстро обернулась, что почти услышала хруст собственной шеи; животная, щенячья радость разлилась по всему телу, и она едва не завизжала, как пятилетка, от счастья, увидев, как с перекрытий павильона скользнула черная тень, гремя цепью — Саске воспользовался ей, как канатом, и стремительно приближался с отклонением в каких-то несколько метров; что ей несколько метров жалких пластилиновых тварей, когда спасение буквально падает на нее с неба, как манна? Адреналин и надежда — мощнейшее топливо для организма; несколько секунд ей потребовалось, чтобы решиться отпустить изувеченную руку, рвануть наперерез Саске, со всей своей сверхъестественной силой отфутболивая мелких зубастых мразей, одну прямо у самого своего лица перехватить за руку здоровой рукой, замахнуться и начать ею, как кувалдой, молотить ее же сородичей направо и налево; где-то она видела что-то подобное, даже смешно было, и ровно в тот момент, когда Саске протянул ей руку, отбросить ставшую бесполезной ревущую башку и неловко схватиться за его предплечье. Он сильно дернул ее на себя, она от боли аж вскрикнула, и бесцеремонно перехватил за талию, вжимая в себя так жестко, что кончики его длинных черных ногтей едва не вспороли ткань корсета; Сакура распахнутыми глазами смотрела, как удаляется масса истерзанной плоти под ней, зло визжа и пытаясь до них допрыгнуть, не в силах поверить, что буквально только что была прямо среди них, а потом их снова резко тряхнуло — Саске выпустил цепь и приземлился на перекрытие, довольно низкое, но все же достаточное, чтобы мелкие головы не могли до них допрыгнуть. А вот что можно было ожидать от паукоруков…  — Сюда, — перекрытия были довольно широкими, чтобы при нормальной координации и не смотря вниз можно было пройти по ним уверенно. Высоты Сакура особо не боялась, только вот ее собственная голова, после такого сильного удара и последующих весьма негуманных трясок и поворотов решила, что пора начать кружиться, и на пятом шаге Сакура едва не шагнула в пустоту, спасенная от этого только быстро среагировавшим Саске, придержавшим ее и с какой-то злобой подлезшим ей под здоровую руку, позволяя практически повиснуть на себе. Его мелко трясло. От него веяло холодом, хорошим парфюмом и стальным спокойствием, что никак не вязалось с дрожью, но Сакура окончательно растеряла способность анализировать и просто покорно шла, пока пыталась скоординировать язык у себя во рту, чтобы сказать такое ничтожное в ее ситуации «спасибо». Они добрались до подвесного моста, служившего для техобслуживания ламп и установки прожекторов, и перешли на другую сторону павильона, где находился служебный грузовой лифт; Саске втолкнул ее туда и закрыл решетку, после чего нажал на первый этаж и, когда лифт тронулся, зажал «стоп», остановив его между этажами; сверху щель осталась слишком узкая, чтобы туда можно было пролезть, а снизу их отделяли от тварей несколько метров, которые те никак не могли преодолеть, если бы только в башню не выстроились. Закончив все эти манипуляции, он повернулся к ней, и Сакуру практически парализовало под его взглядом; боль во всем теле отошла на второй план, уступив место такой женской мысли, что выглядит она просто отвратительно, а платье, казавшееся таким красивым сначала, теперь похоже на черт знает что, гротескно выделяя своей изначальной белизной густые кровоподтеки и коричневую жижу, пропитавшую лиф. Язык отказывался двигаться, а глотка — воспроизводить хоть какие-то связные звуки, напоминающие речь, и Сакура сделала единственно возможное в ее положении — прижала ладонь к лицу и тихо расплакалась. Шок и ужас от пережитого накатывал волнами, и плач быстро перерос в рыдания, только усилившиеся, когда неожиданно мягко Саске обратился к ней:  — Тише. Все уже позади. Дай посмотрю. И от его злобы будто след простыл; ледяные пальцы, едва касаясь, прошлись по краям рваной раны на руке, обрисовывая контур вырванного куска, он присел, осматривая живот — колотые раны от маникюрных ножничек, нанесенные ей самой, тоже не скрылись от внимательного взгляда:  — Рука и живот?  — Го-го-голова, — заикаясь, пожаловалась она, не отнимая руки от лица — ей вдруг стало стыдно. Боже, какой она бесполезной предстала перед ним! Беспомощной, слабой — бля, хоть бы раз он увидел, какой силой она обладает на самом деле, но нет же, именно при нем происходит самое дерьмо, и где же он, сука, был последние десять лет ее жизни, когда она жила спокойно, размеренно и с полной уверенностью в собственных силах? Где он был, когда она пиздила целые стаи, просто в воспитательных целях? Почему ни разу не застал, как ее гнева боятся огромные двухметровые парни, тушуясь от одного взгляда? Почему, почему каждый ебанный раз она при нем в соплях, в крови и в полуобморочном, и какого, простите, хуя ей вообще так обидно и больно за то, что он подумает — уже наверняка думает — о ней? — И но… ноги. Задрал ей юбку настолько деловито и с таким невозмутимым спокойствием, будто делал это каждый день; она аж плакать перестала.  — ТЫ что?!..  — У тебя сильная кровопотеря, — холодно, спокойно; констатация факта. — Это пиздец, — раздалось уже из-под складок густо-бордового шелка, и Сакура зажмурилась; она сама еще не видела масштаба катастрофы, и его тон не сулил ничего хорошего. К растерзанным ляжкам прижались ледяные ладони, и Сакура крупно вздрогнула, напрягшись; болеть стало в разы сильнее, едва она сконцентрировалась на пульсирующих ощущениях в бедрах, а холод его рук пусть и слабо, но смягчал жжение и дискомфорт. — Тебе надо исцелиться, срочно, — тон не терпел возражений; и все же что-то он не особо торопился вылезть из-под ее юбки, а это, мать его, раздражало растущим внутри чувством робости и стыда, хотя в обычной ситуации любой на его месте уже бы смачно получил коленом прямо в нос.  — Я… — Сакура растерялась окончательно; нет, конечно же он застал ее тогда на кухне, и прекрасно видел, что синяк на лице прошел… Но стоило ей представить рвущую на куски боль, сопровождающую каждое ее превращение, вдобавок к номинальной, как к горлу подступила тошнота. — Я… не смогу.  — Ты должна. — Саске, наконец, показался из-под юбки и выпрямился, посмотрев ей прямо в глаза; от чего-то стало совсем дурно, и она отвела взгляд. — Пока ты в таком состоянии, я не вытащу тебя отсюда, ты умрешь по пути. Из тебя хлещет кровь, как из рваного пакета.  — Это сложнее, чем кажется.  — Но что тебе мешает? Это же нормально для таких, как ты. «Таких, как ты» — как будто он ударил ее по лицу.  — Это… очень больно. Даже больнее, чем мне сейчас, — решила прояснить без обиняков, заставив себя посмотреть на него; перед глазами тут же встал кадр, как вот эти губы касаются ее запястья, а вот эти глаза неотрывно смотрят на нее, так, будто видят в ней самые скверные мысли, скрываемые глубоко в душе.  — Не замечал таких сомнений за этим вашим… Певчиком, — с оттенком презрения парировал он, и это придало ей сил не думать о произошедшем и холодно процедить:  — Я не Сай, если ты не заметил. Мне — больно, ему — нет. Это нормально для таких, как я. Вернув ему его же монету, она почувствовала себя еще хуже, чем до этого; адреналин в крови спал, и теперь вся тяжесть ее состояния постепенно опускалась на плечи, прижимая к земле и застилая глаза поволокой. Решив, что дальнейшая дискуссия бессмысленна и превращение — это единственное, что в самом деле может ей помочь хотя бы отчасти, она зажмурилась изо всех сил и взорвала превращение в крови; тут же чудовищная пульсация во лбу заставила сдавленно застонать, и все прекратилось — она даже не смогла продержать печать на лбу дольше секунды, что уже говорить о полноценном исцелении. Из голого упрямства попыталась снова — и снова ноль. На третьей попытке ноги подкосились, и она сползла по стене лифта, теряя сознание — не ударилась головой только потому, что Саске, внимательно — о, она была в этом абсолютно уверена! — наблюдавший за ее бесплодными потугами, вовремя подхватил ее.  — Сакура, у тебя пульс замедляется, — где-то вдалеке проговорил он, но она едва ли могла ему ответить; ее уносили теплые волны небытия, боль в теле теперь казалась лишь отголосками чего-то не очень приятного, и она пусть и не полностью, но практически полностью отдалась этому ощущению ничего; перед глазами плыли радужные бензиновые круги, сменяя друг друга цветами планеты — синий, зеленый, снова синий… Что-то холодное и влажное прижалось ко рту, проникая между губ, раздвигая зубы и скользя глубже; вкус собственной крови притупил рецепторы, казалось, что все в мире имеет вкус металла и соли. Стало неожиданно тошно и мерзко — она попробовала увернуться, но он вцепился в ее челюсть, не давая ей закрыть рот или отвернуться; он продолжал пихать ей свои пальцы — а это были именно пальцы, — в рот, вкус стал острым и невыносимо соленым, железом оседал на языке, копился в слюне, тек по подбородку; Сакура сдавленно замычала, распахнув глаза, тут же испугавшись собственной реакции на его взгляд — он был темным, очень темным, настолько, что в ней что-то дрогнуло; наверное, именно так чувствовала себя слабо сопротивляющаяся Ева, когда Искуситель, мягко обвив нагое тело своими кольцами, шипел ей в ухо обо всех тех запретных знаниях, что она получит, едва ее зубы надкусят лишь маленький кусочек плода с Древа Познания добра и зла. Она почувствовала себя искушенной.  — Глотай, — так вкрадчиво, мягко и — Всемогущий Боже, помилуй ее грешную душу! — теперь она понимала всех тех смертных, что сами покорно идут к вампирам в лапы. Она с трудом, давясь, сглотнула; в глотке будто взорвалась бомба, и каждую клетку тела будто продрал оргазм, настолько стало неописуемо хорошо. Судорожно сомкнула губы вокруг его пальцев, посасывая их, то, что на них было, и боль ушла, отступила под натиском совершенно новых ощущений — шелк корсета ласкал ее грудь, живот и спину, сильно давя на промежность, коленки задрожали, подкашиваясь, настолько невыносимо приятно было ощущать струящуюся по ногам ткань; схватила правой рукой его руку, прижимая к себе, как будто боясь, что он может отнять это чувство эйфории и блаженства, и кончики пальцев пронзило ощущение его кожи — холодной и мягкой, как шелк, ничуть не уступающий, скорее, даже превосходящей по качеству ее когда-то роскошное платье; она подалась вперед, цепенея под взглядом беспросветно-черных глаз, скользя кончиками пальцев по его руке вверх, к плечу, пытаясь задрать рукав его рубашки, чтобы ощутить его кожу там, на плече. Он отпустил ее, и она осела по стене, мелко дрожа от переживаемых ощущений; было так ново смотреть на него снизу, так пугающе волнительно; она требовательно обхватила его запястье, и он, не разрывая зрительного контакта, присел перед ней, чтобы их глаза снова оказались на одном уровне, и тут Сакура совершила нечто настолько возмутительное для нее, что практически протрезвела от волн противоестественного наслаждения. Она обхватила свободной рукой его шею, но не для того, чтобы отшвырнуть его, как она делала это с излишне настырными щенками; не для того, чтобы придушить и напомнить ему его место; она скользнула кончиками пальцев по его шее, очерчивая кадык, мягко спустившись к ключицам, видным в вороте рубашки, а потом, опьяненная вседозволенностью и интересом, совсем не свойственным ей в отношении мужчин и уж тем более — вампиров, плотно прижала ладонь к его груди. Чтобы ощутить… ничего. Там ничего не билось. Глухая тишина. Она отдернула руку. Он прищурился и убрал свою, медленно и слишком пошло отерев ее слюну о то место, где мгновение назад она ожидала ощутить биение сердца.  — Хватит. И тут она впервые за все это время осознала, что больше у нее ничего не болит. Повернула голову вправо, чтобы убедиться — кусок плоти, вырванный паукоруком из плеча, был на месте, полностью. О случившемся напоминали только бледневшие отметины от острых зубов, окружавшие несуществующую больше рану, да следы засохшей крови на руке. И головная боль прошла. И ноги больше не пекло. Дрожащей рукой коснулась уха — мочка была целой.  — Можно, — не узнала свой собственный голос, настолько хриплым он был, — я тебя… обниму? Понятия не имела, зачем вообще это сказала и тем более зачем ей вообще это надо, но потребность оказаться к нему как можно ближе переборола какие-бы то ни было правила приличия и банальное благоразумие; не дожидаясь его ответа и не смотря на него, боясь увидеть в его глазах презрение или злость, она подалась вперед, нерешительно прикоснувшись руками к его плечам — широким, твердым, сильным, — и осторожно скользнув ими по спине, прижимая себя к нему, прямо к холодной груди, в которой ничего не билось, она опустила подбородок на его плечо, кончиком уха задев его ухо, ощущая его волосы у своей щеки. Он никак не отреагировал. Не отшатнулся. Не оттолкнул ее. Застыл, как будто прислушиваясь к ощущению, и когда Сакура осознала, что творит, то так же осторожно отстранилась от него. Сама. И так же глядя куда-то в сторону, рассматривая пол лифта, складки испачканной юбки, что угодно, только чтобы не смотреть на него, сдавленно прошептала:  — Теперь мы сможем выбраться?  — Теперь — да. — И он нажал на первый этаж. Лифт поехал вниз.