Маскарад Вампиров: Противостояние.

— Суйгецу сказал, что пропасть поперек уже не так сильна, как по диагонали.  — И как это понимать? Кажется, это уже вошло в привычку: стоять с ним на балконе между скатов крыш, соединяющем две части дома, смотреть на сверкающий за черной полосой леса Лос-Анджелес, отбрасывающий светлые блики на серые облака, неспешно плывущие по иссиня-черному небу, ощущать странное, незнакомое спокойствие, источаемое его крупной фигурой в метре от нее, и неосознанно повторять его движения; когда он оперся на перила, опустив голову между плеч, она сильнее сжала холодную сталь ладонями, будто надеясь, что тепло его тела, нагрев металл, коснется и ее холодных рук. Слишком далеко, и все же.  — Я думаю, — осторожно начала она, — что твоя сестра поняла правильно. Пусть она и выразилась… не очень верно.  — Я не знаю, откуда в Карин эта грубость, — он еще ниже опустил голову, не скрывая тяжелый вдох. — Она по натуре девочка совсем не злая. Иной раз, когда она открывает рот, хочется сквозь землю провалиться. Сколько раз ее язык был причиной разборок и агрессии, со счету сбился.  — Она еще совсем молоденькая, израстется, — мягко произнесла Хината, стараясь то ли утешить, то ли обнадежить.  — Она старше тебя. Он повернул к ней лицо; его взгляд изучающе прошелся по ней, вызвав странное ощущение дискомфорта — она давно отвыкла от такого пристального внимания к своей персоне. Причем, внимания-то хватало — в сообществе Сородичей она была диковинкой в кубе: обращенный ребенок, сильнейшая из тремер, юная регент Капеллы Тремер — никакой официальный статус ее отца не мог изменить факта, что она имела гораздо больше власти, отвратительной ей. Прямой доступ к князю, право давать распоряжения без его предварительного согласования, помолвка с братом предателя — в своих кругах она была очень обсуждаемой персоной. Но ее боялись. Никто не смел вот так прямо и без обиняков ее разглядывать. А Наруто — разглядывал. Без всяких — просто смотрел на нее, внимательно и обезоруживающе: казалось, он видит настолько глубже одежды, самообладания и статуса, что становилось не по себе.  — Моя малышка-сестра почти на десять лет старше тебя. Это была не жалость, нет; в его тоне было что-то более глубокое, продирающее насквозь, сильнее, чем взгляд его голубых глаз, сильнее, чем эфемерное тепло, коконом обволакивающее его тело. Он снова отвернулся, разглядывая сверкающие огни на горизонте неестественно пристально.  — И она увидела суть, которую я не смогла распознать в словах Суйгецу.  — Ты про эти диагонали и пропасти? Я бы в жизни не понял, о чем он.  — Он иногда говорит непонятные вещи… — начала Хината, но Наруто с коротким смешком перебил ее:  — Иногда? — Хината с трудом сдержала улыбку. И правда, о чем это она.  — Непонятно говорит всегда, но его, как правило, можно понять, если привыкнуть. Увы, с его витиеватыми речами сделать ничего нельзя, это та часть проклятия, которую на себе несут малкавианы. Каин щедро сыпанул им безумия. — От собственных слов по спине прошлась легкая дрожь. Суйгецу был слишком сложен для понимания, и годы знакомства с ним мало помогали разобраться в мотивах его поступков и слов — он, наверное, и сам половины не понимал, находясь все время на грани между реальным миром и иллюзорным, порожденным его больным сознанием.  — Каин — это который библейский? — уточнил Наруто, нахмурившись.  — Он самый. Прародитель всех вампиров, истинный Первородный.  — Я думал, он брата убил. Сакура рассказывала когда-то, — он помолчал, вспоминая, — но она не упоминала о вампирах.  — В человеческом изложении Библии это не сказано, — Хината замялась, не зная, стоит ли ему вообще рассказывать историю происхождения вампиров, но Наруто слегка дернул головой в ее сторону, побуждая говорить дальше, и она решилась: — Каин действительно убил своего брата, согласно легенде, конечно — достоверно никто ничего не знает, да и само существование Каина — вопрос спорный. Но, если отринуть скепсис, то Каин был проклят за это Богом, обреченный вечно ходить по Земле и пить кровь своих детей. Первой его жертвой считается Лилит, но я не знаю, откуда она взялась — некоторые верят, что именно Лилит была первым человеком на Земле, изгнанная из Эдема, есть теории, что она демон… Версий много, но какая из них правдива — наши историки разбираются до сих пор.  — Вряд ли правдива сама история о первой жертве, — вдруг выдал он.  — Почему ты так думаешь? — Хината сама слабо верила во все эти легенды, предпочитая думать, что все слухи о приближающейся Геенне, Патриархах и слабокровных не более, чем выдумки фаталистов, но скепсис Наруто был ей откровенно непонятен — ведь он о вампирах, в отличие от нее самой, не знал вообще ничего. Только вот его ответ вогнал в ступор:  — Лилит не могла быть первой жертвой Каина, потому что она считается Праматерью оборотней.  — Серьезно?  — Да. В честь Лилит два раза в год устраивают праздники плодородия, у женщин есть целые ритуалы, посвященные ей. Это не столько религиозные, сколько культурные традиции, я особо в них не понимаю, но имя Лилит на слуху среди наших, так что…  — А может, это и объясняет вражду между вампирами и оборотнями? Каин убил Лилит, и… нет, не вяжется, — сама себя осекла Хината, — ведь если она была первой жертвой, значит, Каин был единственным вампиром, хотя… Хотя почему нет? Первые оборотни узнали о гибели своей матери, решили мстить, и мстили много поколений…  — Может и так, — Наруто неопределенно пожал плечами, — в любом случае, и у вас, и у нас, все это — всего лишь домыслы, не имеющие под собой никаких доказательств. Свидетелей-то не было.  — Есть еще кое-что, — решив быть честной до конца, тем более — Наруто внушал ей доверие, она все же сказала: — на днях в порт должен прибыть корабль. «Элизабет Дейн». На его борту находится Анкарский саркофаг — наш князь, Ля Круа, думает, что внутри этого саркофага находится мумия одного из Патриархов — вампира третьего поколения.  — Это-ж сколько ему должно быть лет? — присвистнул Наруто.  — Несколько тысяч, — Хината сама не заметила, как начала довольно активно жестикулировать; она подняла указательный палец вверх, вслух рассуждая: — но сам подумай — какова вероятность, что хоть один Патриарх прожил столько? Объективно — нулевая. Но фанатики есть в любом обществе, и среди вампиров они, увы, тоже есть — они твердят о том, что все знаки грядущего Конца света налицо: увеличилось количество слабокровных вампиров, которые не только слабы, как люди, но якобы могут переносить солнечный свет и даже производить потомство; ночи стали темнее, и Шабаш активизировался — кстати, они главные психопаты на тему Геенны. И вот теперь — саркофаг. Я, правда, в это не верю, мне кажется, там обычная истлевшая мумия какого-нибудь человеческого царя, но среди наших есть те, кто верит, что если осушить Патриарха, можно получить все его силы, а это — безграничная власть.  — А ваш князь в это число входит?  — Возможно, — уклончиво ответила Хината, решив оставить свои мысли насчет Ля Круа при себе. Он ей не очень нравился, но стоило признать — управлял Камарильей он весьма эффективно. Анархи его ненавидели и презирали, но эта участь постигала любого вентру в глазах бруха и гангрел, коих среди Анархов было абсолютное большинство. — Во всяком случае, мне он свою позицию обозначил четко: саркофаг должен быть доставлен к нему, едва «Элизабет Дейн» встанет на якорь. В целом, если там и правда каким-то фантастическим образом окажется Патриарх, это практически подтвердит наше происхождение от Каина. И все же… Оборотни — от кого вы произошли? Ты говорил, что вы рождаетесь такими. Нас обращают. Изначально обращали. Значит, по логике, вас изначально должны были родить… — Ты тоже думаешь, что если это все — правда, то от кого Лилит родила первого оборотня? — понимающе хмыкнул он. — Сам вот сейчас думаю об этом. И если раньше я особо не заморачивался этим, то теперь думаю, может, Сакура с ее верой гораздо ближе к истине? Я в бога не верю. Не так, как она, — поправился он. — Она верит в испытания, силу молитвы. В исповедь. А мне кажется, что если наш мир и правда был создан неким высшим существом, то ему до нас давно нет дела, или никогда не было. Я мою руки, не задумываясь, сколько бактерий умрут на моей коже. А ведь для них я — наверняка непостижимая основа мироздания, и они не могут объять и понять мое существование. Так же и мы. Жалкие микробы, варящиеся в своем котле из чего-то, что кажется нам важным, при этом остающиеся микроскопическими пылинками бытия. В масштабах не то что Вселенной, даже в масштабах нашей планеты мы — ничто.  — Когда ты так говоришь, мне кажется, что ты — Суйгецу. Он тихо рассмеялся.  — Он сказал, что трещина между нашими видами стирается.  — Он прав, — просто сказал Наруто. И вдруг протянул ей руку — ладонью вверх. Такой простой, доверительный жест. Как бы ей хотелось понять, что у него в голове. Как бы хотелось узнать, о чем он думает в такие моменты, когда так просто ломает границы, тщательно построенные между ней и этим жестоким миром, толстые и незыблемые, одним незначительным поступком — как тогда, в самом начале их знакомства, когда без страха и сомнений взял ее за руку, чтобы помочь слепой вампирше спуститься по лестнице. Как когда уже зная, что она зрячая, так же просто протянул ей руку — как знак внимания, без какого-то другого умысла. Как сейчас — просто и без смысла, как знак… чего? Она почти не колебалась — положила свою ладонь на его, отмечая, насколько его ладонь крупнее и мощнее, насколько длиннее и толще пальцы, как от его кожи идет жар, согревая ее ледяную руку. Тоже бессмысленный жест, шаг навстречу, без задней мысли — раз он подает ей руку, значит, так надо. И даже не уловила, как собственные холодные пальцы скользнули между его пальцев, сплетаясь с ними — как будто подчеркивая пропасть между ними, которая и без того была огромной во всем; она вампир, он — оборотень; не будь она мертва, она все равно оставалась на десяток лет младше, на чертов десяток; они росли в разных мирах, в разных странах, на разных континентах, в разных семьях; и объединяла их всего одна малость, крошечная деталь, недоступная тем, кто никогда этого не испытывал. Даже окруженные подданными, семьями, любящими людьми, уважением, облаченные властью — они оба были одиноки в своих мирах. Одиночество масштаба Вселенной — о нем не говорят, потому что никто не поймет. Даже самым близким не рассказать, что на душе — пусть лучше не знают, пусть думают, что все хорошо, чем делиться с ними, обрекая на чувство собственной бесполезности — ведь при всем желании помочь они не смогут и будут мучиться своим бессилием, а от этого и сам мучаешься, ведь именно ты — причина их страданий. Слишком сложно. Слишком тяжело. А с ним об этом не нужно было говорить. Он сверхъестественным образом понимал ее. Был надежен. Спокоен. Проницателен. Как будто он был рожден раньше нее для того, чтобы однажды оказаться рядом, когда существование станет настолько тошным и невыносимым, что она все чаще ловила себя на трусливой мысли — ей ведь очень легко все это прекратить. Только где взять волю Терезы Воэманн, где взять Доминирование извне, чтобы все же решиться рассыпаться пеплом по пирсу Санта-Моники на рассвете? Он слегка потянул ее на себя; она не сопротивлялась, будто со стороны наблюдая за его действиями и собственной реакцией. Оказавшись настолько близко от него, ощущая идущий от его тела жар, она бы растерялась, если бы хоть на секунду задумалась, почему так происходит и что происходит вообще. Почти нехотя позволила ему отпустить ее руку, положила ладони на перила, и застыла от внезапно накатившей волны ужаса, когда он медленно, осторожно, готовый в любую секунду отпрянуть, стоит ей проявить малейшее недовольство, прильнул к ее спине, положив свои огромные ладони поверх ее, и прижался подбородком к ее макушке — боже, она никогда еще не чувствовала себя настолько маленькой, как рядом с ним. Он почти на полторы головы выше; обе ее ладони вместе — одна его ладонь; как будто она попала в страну великанов, а ведь она совсем не хрупкая и не мелкая, не худая, и плечи у нее довольно широкие — и все равно рядом с ним… Малышка. Едва она дернула ладонями, как он тут же убрал руки, но она успела перехватить их, не позволяя отстраниться; не отдавая себе отчета, почему ей вдруг стало так холодно, свела руки на груди, его руками обнимая себя, разрушая малейшие остатки дистанции между ними, прижимаясь спиной к теплому телу, в котором билась жизнь тяжелыми, гулкими ударами большого сердца.  — Ты дрожишь, — без интонаций, без эмоций; как будто для него ее поступок не был диким, хотя он был, блять, диким, еще каким диким, уму непостижимым — она обняла себя его руками! Она прижалась к нему, ощущая тепло его дыхания на своей макушке, ощущая лопатками тепло его тела, ощущая странное тепло в собственной груди, и боги — все, что он сделал, это прижал плотнее к себе, пытаясь… согреть?  — Тут холодно, — и ей пришлось приложить все свое умение держать себя в руках, чтобы позорно не расплакаться прямо при нем. Позорно не выдать себя с головой — что она откровенно наслаждается неожиданной лаской. А хуже — или лучше? — всего то, что даже если бы она заплакала сейчас, то он бы точно понял ее. Хотя кто они друг другу? Никто. Они даже не знают друг друга. — Я пойду к себе, — дрогнувшим голосом, дрожа всем телом в теплом кольце его рук, — и тебе пора, твои тебя уже потеряли, наверное.  — Подождут. Подождут. Одним словом — добить. Сказал, как о неважном, несущественном — ведь важное тут, сейчас, а остальные подождут. И Хината закрыла глаза, проникаясь, пуская в себя его тепло, позволяя себе ощутить, наконец. Ее обнимал оборотень, обнимал со спины, так, что ему ничего не стоило сейчас убить ее — она была абсолютно беззащитна, даже пикнуть не успела бы, не то что к Тауматургии прибегнуть.  — О чем ты думаешь? — тихо спросила она, не особо надеясь на ответ; тишина была невыносимо интимной, да еще и это объятие — Каин, да что же она творит? Почему это так происходит? И почему ей хочется навсегда остановить это мгновение, законсервировать, чтобы насовсем, чтобы переживать его раз за разом? И почему так мучительно осознавать, что это вот-вот закончится, осядет в ее памяти и даже доказательств никаких не будет, что это все было на самом деле?  — Не хочу говорить. А ведь его тоже потряхивало. Немудрено — на улице холодно, она сама — ледяная, как и положено трупу, а на нем одна футболка, даже свитера нет.  — Почему?  — Боюсь последствий.  — Каких?  — Непоправимых.  — Поправимо все, кроме смерти. Кольцо рук разомкнулось. Он плавно скользнул от нее, сделав шаг назад — и внезапно ночь показалась отвратительно, невыносимо холодной, и даже то, что она уже мертва и не может чувствовать холод, не спасало; он отошел от нее, и стоило ей обернуться, как он обезоруживающе улыбнулся, тут же потупив взгляд:  — Прости. Я не должен был так… не хотел… в общем… Извини. И он ушел. Так же просто, как делал все остальное. Оставив ее в одиночестве осознавать, что только что произошло. Только вот непоправимые последствия, которых он боялся, кажется, уже произошли, а умереть второй раз она не могла. И тем не менее. Она догнала его меньше, чем за минуту. Слов было не нужно — она впилась пальцами в ткань футболки, обхватив его широкую талию, спрятала лицо на груди, чтобы не видеть, каким взглядом он посмотрел на нее, чтобы слышать, как быстро бьется его сердце; пришлось встать на носочки, чтобы губами дотянуться до его подбородка, до приоткрытого рта; схватилась за плечи, притягивая к себе — он крепко зажмурился, его лицо исказила гримаса боли, это было очень похоже на боль, — а потом она уже могла только ловить его судорожные горячие выдохи в свой рот. Она никогда до этого не целовалась, но сотни раз видела в фильмах, как это происходит, и все увиденное даже вполовину не могло передать полноту эмоций от настоящего, горячего поцелуя, смазанного, торопливого, как будто каждый из них боялся, что другой вот-вот передумает и остановится; ему пришлось наклониться, и она тут же запустила пальцы в его волосы, мягкие, как шелк, еще сильнее прижимая к себе, пока он жадно пытался поймать ее дрожащие губы своими.  — Хината, нам нельзя… — сорванным шепотом, не в силах прекратить, он почти кусал ее за шею, целовал линию подбородка, возвращался к губам, и каждый раз она снова и снова приоткрывала рот ему навстречу. Время стерлось, пропали границы — не было больше вампира и оборотня, не было больше тридцатилетнего мужчины и шестнадцатилетней девушки — были только они, мужчина и женщина, обезумевшие от своего одиночества, истосковавшиеся по чужому теплу, физическому и эмоциональному, и Хинате было совершенно все равно, что будет дальше — через час, завтра, спустя год; было только здесь, сейчас, и не было всепоглощающего чувства невыносимого одиночества — оно было на двоих, и наверное, им обоим от этого стало легче. Как ему хватило сил остановиться, оставалось загадкой; он уперся ладонями в стену позади нее, пытаясь отдышаться; ему-то воздух был необходим. Но едва все закончилось, едва она поняла, что вот — та точка невозврата, как вдруг, совершенно неожиданно для себя, она улыбнулась. Искренне. Счастливо. Подняла к нему лицо, мягко коснулась щеки ладонью — и ровно, спокойно, на дичайшем контрасте с бурей, бушующей в груди, мягко и вкрадчиво сказала:  — Прости. Я не должна была так… И пока ей хватало сил не рассмеяться, до того бесподобно она чувствовала себя, она поднырнула под его руку и быстрым шагом направилась прочь, в сторону своей части дома, позволив себе обернуться перед тем, как завернуть к лестнице — он стоял там, совершенно сбитый с толку, потерянный, смотрящий ей вслед, приложив одну ладонь к губам. И она тоже не улыбнулась. Только — боже, и откуда ей только в голову пришла такая идея? — зеркально повторила его жест, но ограничилась кончиками пальцев по нижней губе. Как знак — да, это было на самом деле. И мы оба причастны. Он ее догонять не стал. Ее не расстроило. Ей нужно было время, чтобы разобраться в себе, понять мотивы и причины своего поступка, привести в порядок чувства — может, он это знал, а может, был в таком же смятении, ведь ничего не предвещало подобного исхода сегодняшней ночи. Все, что она сделала, было настолько непохоже на нее, что назревал вопрос — откуда в ней вдруг появилась решимость на такое? И именно эта решимость, совершенно нового уровня, неведомая доселе, когда она уже почти дошла до своей комнаты и услышала разговор Ино с Саске, позволила сказать:  — Значит, оторвем ему руки, — они синхронно обернулись на ее голос, и их растерянность воскресила в памяти совсем свежую картинку смотрящего ей вслед Наруто, едва не нарушив ее привычное равнодушие: — А там уже видно будет, скрывает он что-то под перчатками или нет. А что? Дейдара ей никогда не нравился. Просто теперь у нее была решимость это признать.