Маскарад Вампиров: Противостояние.

Машина неслась по полупустым улицам на слишком большой скорости — у нее перехватывало дыхание каждый раз, когда они резко вписывались в очередной крутой поворот, но страха не было. Куда он вез их, зачем вообще приехал, что это было — вопросов полно, ответов ноль. Она не спрашивала. И он молчал. Костяшки пальцев левой руки горели огнем, все еще сохранив на себе короткое прикосновение его холодных губ — он даже ни разу не посмотрел на нее после того, что сделал, и она тоже сосредоточенно смотрела на дорогу перед собой, как будто не было ничего важнее этой дороги, есть только она как цель и смысл, а вот это вот все — нечто незначительное. От его близости сердце билось, как бешеное. Понимание, что это — из-за его крови, легче не делало; невозможно определить, где проходила грань между его влиянием на нее и ее истинными чувствами. Но очень хотелось коснуться еще раз — просто кончиками пальцев по тыльной стороне его ладони. Снова ощутить неведомое ранее единение, когда слова — фальшь, ложь и лишнее, когда лишь поступки — искренние, настоящие, без шелухи навязанных норм, без налета правильности. Она, наверное, неправильно поступила, бросив девочек, хоть и понимала, что им и без нее будет вполне прекрасно; она, наверное, должна была спросить хоть что-нибудь, узнать, куда они, или зачем он тут, или что ему от нее нужно — балансируя между терпением и отторжением, он был непонятен ей, слишком контрастен и непредсказуем, и владей она собой, вообще не оказалась бы в подобной ситуации; но разум подводил, критическое мышление отключилось еще тогда, когда она смотрела на него, не зная, стоит ли вообще подойти к нему, стоит ли проигнорировать и уйти к остальным, а он просто шагнул на встречу — и как пробки выбило. Света больше нет, добро пожаловать в ночь. Они остановились рядом с его квартирой; она сразу узнала этот район Санта-Моники, едва увидела светящийся в темноте красный крест больницы, где состоялась ее короткая и очень неприятная встреча с Вэндалом, и ей стало нехорошо; вспомнив, как этот внешне безобидный выродок менял пакеты под катетером, выкачивая из нее кровь, она сжалась. Саске вышел из машины, обойдя ее спереди — его темный силуэт четко очертил свет фар, — и открыл дверь с ее стороны. Она вышла, оглядевшись, и едва она открыла рот, чтобы спросить, наконец, зачем они сюда приехали, он молча развернулся и перешел на противоположную от его дома сторону улицы, тем самым заставив ее следовать за ним. Они прошли мимо больницы, и ей заметно полегчало; было бы жутко, если бы их путь был именно туда. Пройдя еще два здания, Саске прошел в узкий, темный переулок, к задней двери, открыв ее ключом, и приглашающим жестом распахнул ее. Сакура зашла первая. Сначала там было очень темно. Сакура слепо сделала пару шагов внутрь, а потом раздался щелчок — и загорелся свет, являя ее взгляду небольшое помещение, светлое и пустое, из обстановки — только четыре мольберта, на которых стояли картины. Сакура нерешительно застыла, не понимая, что они делают тут, но оглядываться на Саске ей было неудобно, так что она, решив, что стоит изучить картины поближе, прошла в центр помещения, откуда было видно все четыре полотна. «Каин убивает Авеля» — гласила подпись под первой картиной. Сакура почти испуганно вскинула голову, внимательно вглядываясь в изображение на полотне. Сцена убийства, если верить описанию, выглядела дико: Каин, держащий в руках копье или какую-то длинную палку, пронзающую тело лежащего Авеля, со странным выражением лица, безумным, но не злым, скорее, счастливо-испуганным, пусть она и сама не понимала, как могут сочетаться такие разные эмоции; лежащий на земле Авель, широко распахнутыми глазами уставившийся в небо; вокруг его головы — слабый ореол, какой изображают на иконах вокруг голов святых; огненные всполохи неба на фоне, затянутом тяжелыми серыми тучами… На картине было изображено одно из самых сакральных событий в религии. Первое братоубийство. Первый убийца. Первый убитый. Переломный момент, определивший дальнейшую судьбу человечества. Саске молча наблюдал за ней, давая возможность оглядеться. Она подошла ближе ко второй картине, в сине-черных тонах — Каин темной тенью вырисовывался на фоне полыхающего голубым огнем куста; преклонив колени, сгорбив плечи — казалось, все в картине кричит раскаянием и ужасом, синее-голубое пламя казалось живым, озаряющим мир вокруг себя праведным гневом — Сакура, уже успев понять, что изображено, с трепетом опустила взгляд на бронзовую табличку, гласившую: «Каина проклинает Бог». Сердце сжалось в немом сострадании; сострадание — не грех. Каин совершил непростительный поступок, за него полагалась кара Господня, но соразмерна ли она? В Библии говорилось об изгнании Каина, о метке на его теле, чтобы никто не убил его — ведь даже будучи проклятым, Каин остался под защитой Бога. Она обернулась; Саске все так же внимательно наблюдал за ней. Две следующие картины были в кроваво-красных и оранжевых тонах, но она не смотрела на них, избегала смотреть — только на него. Пытаясь понять. Уловить смысл его действий. Ведь зачем-то он привез ее сюда, зачем-то показывает ей эти страшные картины, в красках описывающие переломный для человечества в целом момент.  — Библия, — тихо сказал он, — если считать аксиомой ее истинность, отражает события достаточно точно. Но причины — нет. Сакура снова посмотрела на первую картину. Саске приблизился, встав рядом.  — В Библии сказано, что Каин убил Авеля из зависти, что Бог принял жертву Авеля, а от его жертвы отказался.  — Каин настолько сильно любил своего брата, что просто не смог придумать более подходящей жертвы для бога. Других причин убивать брата у Каина не было — так считают наши историки, посвятившие столетия своей не-жизни изучению нашего происхождения. Он не отрывал взгляда от картины. Сакура осторожно посмотрела на него: высокие скулы, прямой точеный нос, мягкая линия губ. Очень красивый, пожалуй, слишком красивый для мужчины.  — За это бог проклял его, — Саске коротко кивнул на вторую картину.  — Он поставил ему метку, чтобы любой, кто встретит его во время изгнания и скитаний, не убил его — так, Бог проклял Каина, но он остался под Его защитой.  — Он поставил ему клеймо, — Саске посмотрел на нее, и она, не выдержав, отвернулась, с двойным рвением рассматривая нюансы мазков краски на полыхающем кусте, — печать жажды. Проклятие обрекало Каина на вечную жизнь и вечную жажду, утолить которую была способна лишь кровь его детей. Как проклятый, отлученный от неба, он больше не мог выносить божественного света, исходящего от солнца, и был вынужден наблюдать за становлением цивилизации из тени, желая крови и не находя себе покоя. То, что он говорил, было кощунством. Слишком складно, слишком похоже на правду — но разве может быть в Библии написана неправда? Да, там нет прямого упоминания вампиров и откуда они взялись, как и оборотней — все это относится к оккультизму и клеймится как «мерзость», но ведь она, каждый раз входя в двери церкви, ступая по освященной земле, не испытывает боли. И она — реальна. Как и Саске, вампир — реален.  — Лилит, первая жена Адама. Сакура перевела взгляд на следующую картину, на которую изначально смотреть не хотела из-за обилия красного — спиной к ним, по колено в кроваво-красной воде, стояли обнаженные Каин и Лилит, обняв друг друга. Перед ними пылал закат, уже севшее солнце не могло обжечь Каина — и пусть лиц видно не было, поза была спокойной. Волосы Лилит струились по спине до самых бедер, ее рука мягко лежала на его талии, прижимая к себе — два одиночества, два проклятых, нашедшие друг друга в огромном мире, из которого они были изгнаны. «Каин встречает Лилит», — гласила подпись.  — Лилит — наши историки уверены, что именно она была первым человеком на земле, сотворенным из глины и оживленной дыханием бога. После, когда был создан Адам — первый мужчина, — у них возник спор, кто главнее. Адам настаивал на себе, уверенный, что бог создал его, учитывая все недостатки Лилит, а Лилит в ответ отказалась быть его женой, сбежав из Эдема. Если обратиться к ивриту, то «Лилит» переводится как «ночная», в связи с чем ее олицетворяют с ночным демоном, и из-за этого до сих пор идут ожесточенные споры, кто же все-таки был первым вампиром — она или Каин. Но большинство все же склоняется к Каину.  — Лилит — праматерь всех оборотней. — Саске удивился, едва заметно вскинув брови на ее реплику, и это была первая эмоция от него за все это время. — Два раза в год в ее честь оборотни проводят ритуалы плодородия. Самцы бьются друг с другом, демонстрируя силу, а самки выбирают, кто больше приглянулся — весь следующий год они живут, как пара, решая, готовы ли создать семью, и если кто-то из пары желанен другому, раз в полгода имеется возможность побороться и разбить пару, если самка решит, что другой самец привлекает ее больше. Ну, или если другая самка ее победит.  — А у ваших мужчин нет права голоса?  — Решает всегда женщина, — Сакура протянула руку и коснулась самыми кончиками пальцев края картины. — Даже если ее самец примет вызов и проиграет, она вольна остаться с ним. А если другая самка победит — то у самца нет иного выбора, как образовать пару с ней. Пара — очень емкое понятие, конечно, никто никого не насилует и не принуждает, но такова традиция.  — Сколько Сай с тобой? — вдруг спросил он, и она замерла, чувствуя, как по руке от его взгляда бегут мурашки.  — Почти девять лет.  — И тебе ни разу не бросали вызов?  — Я ни разу не проиграла. Она подошла к следующей картине и нахмурилась. «Каин отвергает Лилит». Странно, что ей показалась, что эта картина тоже в ярких красных тонах; внимательно посмотрев на нее, она увидела, что единственное красное пятно на ней — кровь, бегущая по телу лежащей Лилит и растекшаяся под ней лужей; на фоне — силуэт Каина, уходящего вдаль, под зеленым, ядовитым небом, совсем непохожим на предрассветное — оно казалось токсичным, проклятым, как и изображенные под ним. На теле Лилит были две раны, но слишком далеко друг от друга, чтобы быть следом укуса. Брошенная женщина была либо полной, либо беременной — не до конца ясно, что желал передать художник, но общая атмосфера буквально сочилась безысходностью, беспросветностью, мукой.  — Почему он ее отверг?  — Мнения разнятся. Лилит научила Каина использовать собственную кровь для магии. И для создания себе подобных. — Она вздрогнула. — Возможно, их пути разошлись, потому что Лилит хотела потомство, а Каин не хотел создавать таких же, как он, веря, что миру много его одного. Но это слабая теория, и пока подтверждений ей нет. В любом случае, Каину стало так одиноко, что он принял еще троих в свое сообщество. А эти трое, в свою очередь, создали еще тринадцать — вампиров третьего поколения, Патриархов. Но жажда Патриархов была немыслима, они истребляли целые народы, использовали людей для своих жестоких игр, и в целом вели себя, как Шабаш сейчас, еще хуже. Каин был в ярости, запретил создание потомства и, собрав своих троих детей и тринадцать внуков, построил первый город на Земле — Енох.  — Каин пытался отгородиться от земли, не принявшей кровь его убитого брата, — вспомнила она, — а дикие звери начали нападать на него, и стены города превратили его в крепость, в которой грешники могли укрыться от ярости зверей и гнева людей. Именно тогда нарушился мир между людьми и животными.  — Вампиры и люди жили вместе довольно долго, — кивнул Саске то ли ее словам, то ли своим мыслям, — но все же запреты Каина были нарушены — и снова смертные стали пешками в игре бессмертных. В конце концов, город был разрушен, то ли силами природы, то ли магией одного из Патриархов — Каин отрекся от мира и исчез, дальнейший его след в истории теряется, как и трех его сыновей. А его тринадцать внуков, освободившись от давления Каина, начали создавать новых вампиров. Именно так, по мнению историков, и сформировались тринадцать основных кланов. Сакура повернулась к нему, внезапно осознав, что он стоит слишком близко, и его близость душит ее; от желания прикоснуться к нему судорогой свело грудь, парализовав дыхание, и она мелко задрожала, пытаясь унять неуместный порыв.  — Как видишь, у каждого вида — свои легенды. А Сай проигрывал? От резкой смены темы в глазах потемнело.  — Да. Но я всегда выбирала его.  — Потому что он тебя спас? Она дернулась, запрокинув голову и посмотрев прямо в его глаза — и в его глазах не было ни злости, ни презрения. Спокойный, ровный интерес — не будь он вампиром, это бы вполне сошло за обычный разговор двух людей, пытающихся узнать друг друга получше. Не будь он Саске, она бы решила, что ему искренне любопытно, и не более. Но он был вампиром. Был Саске. И она сходила с ума рядом с ним, кровь закипала, превращаясь в густой кисель, с трудом питающий мозг, и сердце билось тяжело и больно, пытаясь эту бурлящую кашу перекачивать.  — Мне было семнадцать. — Она зажмурилась. Понимала, что уже приняла решение, но говорить все это было трудно, да и незачем: — Я шла от подруги, было четыре часа дня, погода была отличной — решила пройтись пешком, в автобусе уже было жарко. Саске замер, она это чувствовала. Каждой клеткой кожи ощутила, как застыл воздух между ними. Она может замолчать, и вряд ли он заставит ее говорить, но ее будто понесло:  — У меня было отличное настроение, хороший плейлист в наушниках, — бесцветным голосом описывала она, в мельчайших подробностях вспоминая тот день. — Какой-то парень мне улыбнулся, я улыбнулась в ответ — он решил познакомиться, но я отказалась, на носу были экзамены, и я не хотела отвлекаться на отношения. Извинилась перед ним, попросив не принимать на свой счет… — дыхание перехватило. Она просто стояла с закрытыми глазами, не в силах продолжить, и сдавленно дышала, пытаясь вернуть себе самообладание. Вдруг ее дрожащей руки коснулось что-то холодное, и она распахнула глаза, не понимая, что ее ладонь делает в руке Саске, а он сжал ее, чуть сминая пальцы, и затопившее ее облегчение позволило расправить легкие, и голос вернулся:  — До дома оставалось минут десять, я уже была в своем районе. В наушниках я не слышала, что кто-то идет сзади, и когда меня толкнули, я подумала, что это меня кто-то неосторожно пытается обогнать — я как раз шла за остановкой, там узкий проход, — и когда я обернулась, увидела того парня, что хотел познакомиться. Только он уже не улыбался. — Она мотнула головой, пытаясь отогнать чересчур живые воспоминания, уже воскресившие злое лицо. — Он толкнул меня — там был узкий проулок между двумя домами, прямо за остановкой, и я даже понять ничего не успела, ни возмутиться, ничего — и меня ударил по лицу уже другой парень, будто ждавший там. Рука Саске, державшая ее ладонь, застыла, как если бы принадлежала мраморной статуе.  — Я закричала, а их там оказалось шестеро — не считая того, кто толкнул. Но меня снова ударили — один наушник вылетел, а другой от удара глубже вошел в ухо, и из-за вакуума у меня лопнула барабанная перепонка — как будто в голове что-то взорвалось. Я пыталась отбиваться, но их было много, и они били сильно — и смеялись. Говорили что-то, я слышала смутно, но в основном — обзывали, грязь всякую говорили. Не знаю, хотели ли они меня изнасиловать, наверное, да, но почему-то сначала били — я кричала, когда получалось… Мне выбили восемь зубов. Сломали шесть ребер, руку в трех местах… лицо. Я очень хотела потерять сознание, правда, но почему-то не могла. Я почти не соображала, ничего не видела толком, мне даже было не столько больно, сколько… Был день. Я жила в густонаселенном районе. Там, в просвете между домами, пока еще могла видеть, я видела людей — они так же проходили за остановкой, меня избивали буквально в десяти шагах от них, но никто не пришел на помощь. Теперь дрожала рука Саске. Или это ее собственная дрожь передалась ему?  — Они разбили мне об голову бутылку и попытались ее засунуть в меня, и все время так хохотали… Я молилась. Молилась, чтобы это все закончилось, чтобы кто-нибудь пришел на помощь, молилась, чтобы уже отключиться и не чувствовать — и все закончилось. Я слышала крики этих парней, но не могла повернуться и посмотреть, что там происходит… В реанимацию меня доставили еще в сознании. Врачи потом говорили, что такое невозможно, мозг должен был отключиться намного раньше, но видимо, что-то пошло не так. Я была в реанимации всего три месяца — никто не мог поверить, что возможно так быстро восстановиться. Можно долго перечислять травмы, некоторые — несовместимые с жизнью, как они говорили… Тех парней убил Сай. Он услышал меня, и пришел на помощь, обратившись и… Дело как-то замяли, не без участия моей тёти, конечно, которая прилетела из Америки, узнав, что произошло — тогда она мне и рассказала, что я — оборотень. И Сай приходил каждый день — уж не знаю, что они вдвоем рассказали моим родителям, но его ко мне пускали спокойно. Жаль, что о своей способности исцеляться я узнала слишком поздно — позади уже было много операций, мне собирали лицо по кусочкам, и многие нервы просто не удалось спасти. Я навсегда лишилась большей части мимики. В остальном — мне удалось восстановиться, я опять начала заниматься спортом, чтобы стать сильнее и иметь возможность себя защитить. Долго работала с психологами, чтобы перестать оглядываться и отскакивать от любых мужчин в радиусе трех метров. Не могла ездить в общественном транспорте, вообще находиться в людных местах — начиналась паника. И Сай все время был рядом. Единственный, не считая отца, кого я подпускала к себе, я даже врачей мужского пола боялась до дрожи. Много молилась, благодаря Господа за то, что он послал мне Сая. Она замолчала. Слез не было.  — Сай тогда уже начал петь, что-то записывать по мелочи — в Америку мы поехали уже вместе, позже к нам присоединились Карин с Наруто, пришло понимание наших устоев и правил, и все стало, как было последние восемь лет — спокойно. Пока нас не отправили к вам заключить мир. Саске не смотрел на нее больше. Он опустил глаза, изучая ее ладонь в его руке, и молчал. Но Сакура не жалела. Надо было рассказать ему, от этого стало как-то проще, что ли.  — Поэтому я всегда выбираю Сая, несмотря на исход его поединков. И всегда буду.  — Скоро рассвет, — единственное, что Саске ответил ей. Они молча дошли до машины. Сакура сама включила радио, чтобы тишина не была столь гнетущей. Пришлось заехать на заправку, и Сакура, оставшись в машине одна, прикусила губу. Когда Саске ушел платить, его влияние будто ослабло из-за расстояния, и пришло сомнение в правильности того, что она ему рассказала. Кажется, она что-то испортила между ними, и пусть ничего не было, это ничего уже было не вернуть — больше не было того внутреннего комфорта, который она взрастила в себе годами работы над собой, ее выкручивало изнутри сожалением — надо было молчать. Надо было молчать. Это для нее уже не такая болезненная тема, но ему такое услышать — он теперь, наверное, просто не будет понимать, как с ней вести себя. Начнет отводить взгляд. Избегать. Так уже было — не просто так у нее не было близких подруг, кроме Карин. Всегда, когда доходило до той степени близости, когда казалось, что можно поделиться самым сокровенным, все рушилось, едва ее история была услышана; а потом эти неловкие приветы, неудачные попытки начать разговор, и все так… натянуто, что она уже сама начинала избегать когда-то считавшихся подругами девушек. Что-ж, так даже лучше. Если он будет держаться подальше, возможно, ей будет легче — со временем она утратит ту часть способностей, что получила с его кровью, а с ними — она искренне в это верила, — и эту больную привязанность, живущую в ней отдельно от остальной личности и требующей больше, больше Саске в ее пространстве, в ее воздухе, и в ее жизни. Хватит. Слезы быстро отерла тыльной стороной ладони. Вот еще. Это не она, это его кровь в ней, она знала. Точно знала. Ведь иначе быть просто не могло. А когда в окно постучали, она дернулась от неожиданности, резко повернувшись — за окном стоял Саске, держа в руках стакан с кофе. Как будто он, помимо власти над ней, приобрел еще способность читать ее мысли — она любила латте с шоколадным сиропом. И пока машина неслась по полупустым улицам на слишком большой скорости, обгоняя рассвет, Сакура вдруг позволила себе — всего лишь раз, один последний, для успокоения — коснуться его руки на рычаге переключения передач, почти незаметно, самыми кончиками пальцев. Он убрал руку. И как-то привычно, будто тысячу раз до этого так и делал, положил холодную ладонь на ее бедро — тяжелое, плотное прикосновение. А она зачем-то накрыла ее своей, уже не пытаясь сопротивляться чудовищной тяге. Дом уже был виден.