Маскарад Вампиров: Противостояние.

Он все же взял на себя смелость нарушить приказ Хинаты; он смог продержаться всего пару часов в своей комнате, поняв, что надо срочно что-то решать, когда очнулся, сидя на унитазе лицом к бачку, постукивая по керамической крышке пальцами, и явно не минуту, а добрых десять; пакет под поплавком будоражил мысли, требовал взять его прямо сейчас и осушить досуха, снова окунуться в эту разрушительную для разума эйфорию, выпасть из реальности на сутки, забыть все, что он видел и слышал за последнюю ночь. Ноги несли его сами; он нарочно сворачивал по коридорам, пытаясь сбиться с маршрута или заблудиться, понимая, что может, ибо никто не знал лабиринтов особняка так, как Суйгецу и его упыри, даже он, не один год тут живший. И все же, остановившись у знакомой до каждой оскомины двери, он обреченно вздохнул и постучал, почти тут же шагая внутрь приторно-розового безумия, хозяйка которого недвижимо лежала на кровати, сложив руки на груди и слепо пялясь в потолок. Ино никак на него не отреагировала. На лице еще оставались кровавые потеки, выдавая небрежность умывания, возле нее — несколько пакетов с кровью, один неаккуратно надорванный, с которого остатки сочились на кровать, на белоснежные простыни; Саске бы нахмурился от такого пренебрежительного отношения к постельному белью, если бы не смутившее его чувство, заскребшее внутри и отдаленно напоминающее вину. Он прошел к ней; она лежала, не шелохнувшись, не моргала и не плакала, просто бездумно смотрела перед собой; подняв пролившийся пакет так осторожно, насколько это еще имело смысл из-за крупного кровавого пятна на простыни, он отнес его в ванную и бросил в раковину, испачкав брызгами кафель на стене, и вернулся в комнату, присев рядом. Извиняться ему было не за что. Она повела себя совершенно недопустимо и безрассудно. Его вспышка гнева — не более, чем закономерная реакция. И все же — пусть она поступила неправильно, выводы-то она сделала из его поступка. Хотелось бы винить Карин за ее показательное выступление, просто вывалившей на всех информацию о распитии Сакурой его крови, но опять же — причем тут она? Ведь Ино сотворила херню. Можно долго винить топор за то, что он топор, но ведь не он решает, что рубить — дерево или туловище. А топор, по сути, держала именно Ино, и не проблема Карин, что она ей показала альтернативу.  — Иди сюда, — мягко позвал он, но Ино не отреагировала; он взял ее за руки, несильно потянув на себя и, не встретив сопротивления, уже перехватил за талию, сажая и прижимая к себе — она как будто коротко икнула и тут же прижалась лицом к его шее, прячась от его взгляда. Обнимая ее, он слегка покачивался, будто баюкая; она не дышала, вопреки обыкновению, не говорила, никак не показывала, что вообще хоть что-то ощущает, только руки ожили, обхватив его поясницу, слабо сжав ткань рубашки.  — Я не хотел пугать тебя сильнее, чем ты сама это умудрилась сделать. — Ее пальцы на рубашке ослабли. — Ты совершила глупость. Это не значит, что ты плохая — ты не преследовала никаких плохих целей. Не то чтобы… сделать этого певчика своим упырем — благородная идея. — Она оцепенела, будто стала каменной. — Но ты же не хотела его убить или причинить вред, верно? — Она едва заметно, на уровне колебания воздуха, мотнула головой, продолжая лбом вжиматься в его плечо. — Ты хотела просто почувствовать взаимность? — Такой же слабый кивок. — Будь он смертным — все бы получилось. И если бы он был, как Сакура — тоже. — Она снова застыла, внимательно прислушиваясь к его словам. — Сакура — другая, Ино. Она отличается от Наруто, Карин и Сая. Хинате стало плохо просто от того, что у нее во рту оказалась кровь Сая. А кровь Сакуры я пил. Дважды. Она резко отпрянула, глядя ему прямо в глаза; на ее лице застыл шок, непонимание, отрицание — и да, черт, это была зависть. Совершенно неуместная, чужеродная для Ино зависть — остатки звериной сути, проглядывающие сквозь еще не затянувшиеся до конца шрамы на ее изодранной в клочья человечности.  — Так вот почему… ты в нее влюблен? — почти не открывая рта, спросила она, и все же он заметил на нежно розовых деснах два мелькнувших белых кончика клыков — первые зубы, начавшие восстанавливаться. — Из-за крови?  — Нет, Ино, — он провел пальцем по ее губам, задирая верхнюю, чтобы посмотреть, насколько новые зубы успели отрасти; всего несколько миллиметров, и только клыки. Да, тут понадобится пара суток, явно, если не сделать кормление более интенсивным. — Не думаю. Их кровь работает иначе. Ее кровь — другая.  — Тогда — почему? — не унималась она, нервно зажав его палец голыми деснами, намекая, что ей не нравится пристальное внимание к ее изувеченной челюсти.  — Кажется, из нас двоих тореадор — ты, и тебе более понятна область чувств и эмоций. Почему Сай, например?  — Да откуда-ж я знаю, — она стыдливо опустила глаза; Саске невольно заметил, как у нее изменилась интонация. — Слишком много всего. Только толку? Я могла поддерживать все на уровне легкого флирта — он не был против, на самом деле. Но я захотела большего, и вот… теперь у меня даже этого не будет.  — То есть, если бы ты не попробовала, тебе бы хватило того, что уже было? Она, казалось, задумалась. А Саске почему-то напряженно ждал ее ответа, и его правда волновало то, что она ответит — все же она в самом деле понимала гораздо больше него. Она была женщиной, и была тореадором — кому, как не ей, быть экспертом во всей этой непонятной химии, происходившей между людьми?  — Нет, — наконец, выдохнула она. Саске потянулся к пакетам с кровью и передал ей один, перед этим аккуратно надкусив уголок — когтями у нее получилось бы опять, как с первым. — Я же не обдумывала это. Просто… мысль пришла сама собой, мгновенно, я не успела подумать даже, что может… что-то пойти не так. Там была ссаная капля, Саске. Одна крошечная капля моей крови. И все из-за этого. Когда Ля Круа задаст Хинате вопрос, какого хуя раскурочено пол-Даунтауна и его распиздатый балкон? Сегодня? Завтра? И что она ему ответит — прикроет меня, обвинит оборотней, скажет правду? И Сай… — у нее конвульсивно дернулись плечи, но она заставила себя засосать уголок пакета, успокаиваясь и причмокивая, пока пакет неспешно пустел. — Он все равно меня защитил, и это еще хуже. Нет, понятно, что он не хотел скандала, не хотел убийства, дело не в каком-то благородстве и прочем… И Сакура… я ведь совсем ее не виню. Правда, честно тебе говорю. По глазам Ино видел — стыдно. Ей очень стыдно. А это был хороший знак — значит, правда чувствует. Значит, человечность не утеряна снова.  — Я не знаю, как бы я отреагировала на ее месте, но явно не лучше. Я мало того, что хотела его увести, по факту, так еще и чуть не убила… Мне все-таки трудно понять, что у них за отношения. Вообще оборотни… Их уклад мне совсем не понять. Карин сказала, когда у нас девичник был, что мол, Сай любит Сакуру, а еще цветочки и курочку, но он явно не будет трахать ни то, ни другое.  — Очень на нее похоже, — хмыкнул он, представив Карин.  — То есть что — он ее любит, но как еду? Или как что — красивое комнатное растение? Вот как это понимать? И потому носит ее на руках, тревожится, трогает гораздо интимнее, чем друг — вот что это, ты можешь объяснить мне? А сколько фоток в сети, где они совсем не по-дружески сосутся! Если это — постановка, то я не знаю, черт, охуенные актеры, что еще сказать. Потому что, — она вдруг отпрянула, схватив мобильник с тумбочки и быстро начав листать галерею, — вот что ты можешь сказать, глядя на это? Она повернула к нему экран, и у Саске реально потемнело в глазах; фото было снято где-то в ресторане, явно недешевом, и как будто из-за кадки с крупным растением, исподтишка; Сакура, растрепанная, с прикрытыми глазами и приоткрытым ртом, прижатая к стене руками и телом Сая, склонившимся над ней, зубами сжавшего припухшую нижнюю губу. Воображение отлично дорисовало все остальное: и ногу, видную в высоком разрезе платья, задиравшуюся все выше по его ноге; и как она подается головой вперед, перехватывая его губы — кадр был снят в моменте, такое поставить с нуля невозможно, да и ее рот, с размазанной и полустертой красной помадой, явно, слишком явно говорил о том, что до фото процесс длился какое-то время. Он даже в голове не хотел называть это поцелуем. Поцелуй — это у него с ней в машине; это — всего лишь, сука, процесс, ужасный и тошнотворный, и не имевший права вызывать на ее парализованном лице такие эмоции. И тут же — злая, мерзкая мысль: она целуется потрясающе. Опытно. Он не целовался до нее, но ему хватило мозгов понять, что поцелуй был пусть неуверенный, робкий, смелеющий по мере его сдачи под натиском эмоций, но — умелый. И его чуть не вывернуло от мысли, что это с ним она научилась.  — Убери это мразотство от меня, — он резко отвернулся, пытаясь стереть ожившую картинку перед глазами.  — Или вот, — Ино только распалилась еще больше, зло листая картинки в телефоне, — вот, посмотри. Друзья так делают? Голова повернулась против его воли; этот снимок был сделан иначе, на переднем плане — чья-то рука, показывающая жест «мир», и на заднем плане — Сакура, почти голая, символически прикрытая какими-то кусочками ткани по мотивам купальника, оседлавшая одну ногу Сая спиной к нему — голую ногу, этот развалился на плетеном кресле, в темных очках, как ублюдок, в непотребных плавках, — и из его рук откусывающая арбуз, пока второй рукой он прижимал ее к себе за талию. Блядь, касался голой кожи. Похуй, что это пляж, солнце слепило камеру, качество фото очень высокое, настолько, что было видно темные волосы на ногах Сая и влажные потеки на щеках Сакуры от сока. Какое блядство. И этот контраст больно впивался в глаза — ее потемневшая от загара кожа на мясистых тугих ляжках и его белое, как хлеб, тело, слишком сухое и мускулистое, как будто сделанное из некачественного пластика. Нет, зря носферату называли уродами — вот настоящий урод, со своей самодовольной улыбкой хозяина мира, своими толстыми жадными пальцами лапающий… Каин Всемогущий, о чем он только думает?! Он встал, отпрянув; Ино же жадно продолжала созерцать фото, и он грубо вырвал у нее телефон:  — Прекрати это разглядывать и накручивать себя! — Ино виновато опустила глазав, поняв: перегнула. Его изнутри рвало — то ли от злости, то ли от отвращения, то ли от мысли — ее никто не имеет права касаться так… неуважительно, как будто она ему принадлежит! И абсолютно, совершенно плевать, что там у них по их ебанутым собачьим законам, и прочей оборотнической хрени!  — Прости, — сдавленно произнесла она, снова впившись беззубым ртом в измусоленный уголок пакета, дожимая остатки себе в рот; попыток вернуть телефон она не делала. Он положил ее телефон на тумбочку, строго посмотрев на нее:  — Не надо. Не смотри на эти фотографии, ладно? Я не хочу, чтобы с тобой опять что-то случилось.  — Знакомься, Саске, — как-то устало произнесла она, не поднимая глаз, — то, что ты сейчас чувствуешь, называется ревность. Мы с ней — давние подруги.  — Это… — он с силой прижал руку к лицу, то ли пытаясь глаза себе выжать, то ли… — это пиздец.  — Ага, — подтвердила Ино кивком, взяв следующий пакет с кровью и протянув ему, чтобы он опять аккуратно надорвал край. — Ладно, пойду в ванну, что ли, — она встала следом за ним, не прощаясь, мгновенно закрыв за собой дверь в ванную; Саске только успел услышать хлопок и шум включенной воды, и, ненадолго замявшись, вышел, оставив ее одну. К ее стремительности он уже привык. А вот к тому, что с ним творилось, совсем нет — выкручивало, как ссаную тряпку. Он не знал, куда себя деть; наведался в кухню, взял себе из остатков пакет с кровью, высосал, не чувствуя вкуса вообще и удовольствия не испытав ни капли; казалось, теперь вся кровь, кроме ее, имеет вкус воды, а именно — никакого вкуса. Глаза отдались глухой болью, напоминая о том уровне Доминирования, что ему пришлось применить, и его желудок совершил стремный кульбит, намекая, что, если он продолжит вливать в себя кровь, тело ее отвергнет за ненадобностью.  — Мандражируешь? — раздался сзади знакомый голос, и он, скептично нахмурившись, обернулся к Карин, с любопытством за ним наблюдающей.  — Твои все вернулись? — проигнорировав ее вопрос, спросил сам; Карин только усмехнулась, начав пристально заглядывать свои длинные ногти и отработанным, четким движением поправив очки на переносице:  — Не-а. Сакура сюда больше не вернется. Уехала в лофт, который мы снимаем на другом конце Лос-Анжелеса. Ох и нахуевертила она, я тебе скажу, — она по-хозяйски прошла на кухню, ничуть не смущаясь его присутствием, и открыла соседний холодильник, выудив оттуда бутылку с соком и отпив прямо из горла; Саске передернуло.  — И что же она такого сделала, что даже ты осуждаешь? — поддел он; странно, но Карин, пусть и вызвала глухое раздражение, еще и воняя при этом тухлятиной, не бесила, как должна была при ее вызывающем поведении и несдержанном языке.  — О, такую хуйню даже я не вытворяла, поверь, — она махнула в его сторону бутылкой с соком, — она с Саем порвала. И не просто порвала — еще и выложила эту новость на форуме, где наши местные тусуются. На Сая больно смотреть.  — Да-а-а, это явно хуже, чем переспать с малкавианом, — с абсолютно серьезным лицом, пытаясь унять непонятно откуда взявшееся чувство облегчения и триумфа.  — Ты не понимаешь, — она пожала плечами, нагло умостив свою задницу на ближайшую столешницу. — У нас… такие вещи имеют весьма... любопытные последствия. Я, например, не ставила все сообщество оборотней в известность, что отказалась от своего самца и на меня можно претендовать. И на Наруто — тоже. А вот Сакура вывалила это, а это — намерение. Она таким образом обозначила, что открыта для предложений — те, кто желают за нее отвечать, могут теперь забиваться на стрелки и биться за ее внимание.  — Как ты красиво завуалировала слово трахнуть, надо же, — без энтузиазма хмыкнул он.  — О, что ты, — голос Карин пошел вверх, как и брови, — просто трахнуть хотят меня. О такой, как Сакура, мечтают, как о матери своих детей. Так что ты не путай, это совсем разные вещи. Ну хотя, дети же тоже от траха получаются… хм, ну да, ты прав. — Она сделала несколько смачных глотков сока, некрасиво вытерев губы и задумчиво продолжив: — За Сая сейчас тоже мордобой начнется страшный — самки дерутся так, что никакие мужики рядом не валялись, вашей красотке тупо пара затрещин прилетела, считай. Я видела, как Сакура дерется — это такой звездец, что хуй я бы вышла против нее. Таких суицидниц, насколько я помню, было две или три, не больше — это за все годы. А теперь, когда Сакура сама от него отказалась, значит, его, кроме Наруто, как вожака, и меня, защитить некому — а я ебала драться за мужика, если честно. К тому же, я ж бета, — зачем-то поведала она, снова начав разглядывать ногти на свободной руке. — Против какой-нибудь альфы если и вывезу, то только на голом энтузиазме. А у меня его — как у тебя ударов сердца в минуту. Понял прикол, да? Ноль, — она хохотнула сама себе, и Саске настороженно уставился на нее — нет, если бы она пила кровь Суйгецу, то точно откинулась бы, получается, она всегда была такая… стукнутая? — Короче, мамочка теперь живет одна, сюда не вернется, пока тут ошивается бесхозная жопка Сая, что ненадолго, и, вероятно, она уже нахерачилась текилкой… Кстати, у нас есть текила? — Карин уже как будто не с ним разговаривала, деловито соскользнув со столешницы в сторону холодильника и начав там копаться, что-то бубня себе под нос. Решение созрело моментально.  — А где этот ваш лофт, говоришь? — вкрадчиво поинтересовался он; Карин, стоящая раком, шарясь на нижних полках, гулко пробубнила:  — Ни капли алкоголя, кроме пива, сука… Пересечение бульвара Оушен-парк и Мейн-стрит, недалеко от Марина-дель-Рей, я же помню, блять, тут была заначка…  — Санта-Моника? — не поверил он своим ушам.  — Агась, — Карин с торжествующим видом разогнулась, радостно известив: — Нихуя! Прикинь, надыбала ром… Но он ее уже не слушал, быстрым шагом направляясь к Хинате; ему даже лгать не придется. Он наведается в Санта-Монику, заодно заедет в больницу за кровью, узнает у Меркурио, упыря князя, как дела в его владениях, он все-таки барон… Только вот, выйдя от Хинаты, практически ощущал, как полыхали уши — разговор вышел нелепый, и его объяснения больше походили на отмазки, как у сопливого школьника. Тщательно продуманная аргументация собственной отлучки, вылетая из его рта, звучала слишком надумано и фальшиво, а легкая полуулыбка на лице Хинаты выдавала, что она думает обо всем этом; к черту. В Геенну все это. Он в самом деле собирался проведать вверенный ему участок Лос-Анжелеса. Просто заодно он проверит, не накликала ли на себя сумасбродка с розовыми волосами очередное дерьмо, в которое так старательно и перманентно вляпывалась, стоило ей ненадолго остаться без присмотра. Почти час он сидел в машине, барабаня пальцами по рулю; только последние лучи солнца скрылись за горизонтом, еще даже не темно было, так, легкие сумерки, как он выжал газ и машина протестующе заревела — он от непонятного смятения даже не завел ее заранее, хотя у него был вагон времени, чтобы двигатель немного поработал вхолостую. Глаза прострелило болью, едва он выехал на шоссе; у него не было ни времени, ни желания стоять в пробках. Машины перед ним послушно перестраивались в соседние ряды, тесня друг друга, пока сила его Доминирования почти разрывала башку, но это — смертные. Мелочи по сравнению с Первородными и бонзами вампиров, чей разум контролировать было в десятки раз сложнее; по приезде он сможет быстро найти более-менее приемлемую фляжку, чтобы покормиться, и будет в полном порядке. Час семнадцать на дорогу; с учетом тех пробок, которых ему удалось избежать, это было фантастически быстро для буднего дня. Голова раскалывалась, он с трудом припарковался у нужного строения, уже выглядывая себе жертву; выбор пал на охранника в будке у шлагбаума, перекрывающего въезд во двор. То, что нужно — Саске решил, что во двор заехать будет комфортнее, и быстро развеял все сомнения смертного, что он точно сюда, его точно приглашали, и наклонись поближе, я покажу тебе документы — его шея была довольно приятной на вкус и запах, он только заступил на смену и совсем недавно был в душе; хороший знак. А сориентироваться в здании оказалось еще проще; сверху гулко отдавались басы ебашущей на всю Санта-Монику музыки, и он быстро нашел нужную дверь, вибрирующую под натиском звуковых волн; для его чуткого слуха было слишком громко, но он мог поверить, что тут жаловаться вряд ли кто будет — он уже использовал Присутствие и убедился, что все здание больше как склад используется, людей, кроме Сакуры, тут нет, и почему-то он облегченно вздохнул, тут же разозлившись на себя. Он не был готов признать, что опасался, что Сакура окажется здесь не одна. Точнее, не так — он опасался, что она тут будет с кем-то. Взломать замок ему труда не составило, хоть и пришлось немного повозиться и использовать Силу Крови; дверь приветливо распахнулась и тут же, прямо на пороге, он едва не споткнулся о пакет, полный бутылок — штук шесть литровых тар с алкоголем, цветом напоминающим виски. Тут же валялись небрежно сброшенные, даже, скорее, стоптанные с себя брюки и туфли — на расстоянии пары метров друг от друга. Как будто она раздевалась прямо на ходу, едва закрыла за собой дверь. Рубашка обнаружилась дальше, почти у входа в комнату, и у Саске закралось неуютное ощущение, что он не хочет видеть ее такой, какой она могла быть в одиночестве — пьяной, вероятно, голой, и ревущей под тяжелую музыку, пьющей прямо из горла этих литровых бутылок с сорокаградусным виски. Кажется, Карин не ошиблась, сказав, что Сакура будет пьяна. Музыка изменилась, и голос — грубее, чем у Сакуры, ниже, форсил невероятные рулады на пределе возможностей человеческой глотки. Если там она в непотребном виде, он тут же уйдет. Не будет смотреть на нее и позорить своим взглядом. Это низко, и каждый имеет право на уединение и плохой день. Просто убедиться, что она… В порядке, блять. Осторожно заглянув в комнату через приоткрытую дверь, чтобы не обнаружить свое присутствие, он обвел взглядом комнату и оторопел. Она полубоком к нему пела, пританцовывая с полупустой бутылкой виски, прямо перед огромным экраном телевизора, в полстены, растрепанная, заплаканная, нахмурившаяся; из одежды — какая-то блестящая свободная тряпка, типа удлинённого жилета, трусики с собачками и крестик между грудей. Пела так, что на горле четко проступили жилы и вены; она вообще не щадила глотку, надрываясь, исполняя не свое, что-то болезненное и надрывное, про свою тоску, про жажду, про удары… И по ее голым ногам, прямо к ступням, и по рукам, до зажатого почерневшими пальцами удлинённого горлышка бутылки, по ней скользили черные полосы, берущие начало из сияющего ромба на ее лбу, на этот раз — не причиняющие ей дискомфорта; видимо, выпитое действовало, как обезболивающее. И Саске сделал шаг назад, в темноту коридора, прячась от возможного обнаружения, не в силах оторвать от нее глаз — живой, агрессивной. Настоящей. Даже такая — опустошенная, с красными от слез глазами и опухшими губами, в нелепых трусиках с собачками, жадно глотающая прямо с горла крепкое пойло, остервенело ероша нежно-розовое кубло на голове, в которое свалялись ее волосы от подобного обращения. Она была потрясающей.