Маскарад Вампиров: Противостояние.

Сай не остался с ним, ушел в другую комнату, и Наруто не стал ничего ему говорить; и так было понятно все. Сам от усталости завалился на кровать, не заботясь о пыльной одежде, как был, только кроссовки скинул тут же; телефон пришлось поставить на беззвучный, игнорируя незнакомые номера. Он знал — звонят не только из-за разрыва Сая и Сакуры, он достаточно и сам натворить успел. Карин ввалилась в комнату, как ни в чем не бывало; что-то щебетала, хихикала, несла чушь — делала все, чтобы как-то его отвлечь от тяжелых мыслей, и он был благодарен ей. Смотрел, как она примеряет четвертые по счету шорты, совершенно такие же, как предыдущие три пары, и критично цыкает, снимая и их тоже, в какой-то момент не выдержав:  — Что дальше делать-то? Со всем этим…  — Пиздецом, — участливо подсказала сестра, и он неожиданно не нахмурился:  — Пиздецом, — послушно повторил, понимая, что более емко описать происходящее вряд ли возможно.  — Смотря, что именно тебя беспокоит, — она поправила перекрутившуюся лямку трусиков, оперлась попой о комод и выставила перед своим лицом растопыренную пятерню: — что мы имеем? Разрушенный к херам собачьим Даунтаун, раз; одержимая тореадорка и потаскун-Сай — два; свободная Сакура и брошенный Сай — три. С какого конкретно пиздеца ты хочешь начать?  — Пусть будет по порядку, — обреченно выдохнул он, закрыв глаза.  — Окей, тогда — первый пиздец, считай, решен. Можешь сказать, как любишь меня. Наруто аж сел.  — Что ты сделала?  — Что-что, — Карин фыркнула, закатив глаза, как будто он спрашивал откровенную чушь. — Попросила Суйгецу подсобить, ну и Цунаде позвонила, конечно. Суйгецу там че-то подшаманил, ну и сегодня ночью че-то поделает — никто из очевидцев не вспомнит, что видел невьебенного лисьего бога в центре города. Шикамару затрет все возможные фото и видео из сети.  — А с разрушениями что делать?  — А тут Цунаде впряглась, сегодня все новости будут крутить что-то про небольшой метеорит, создавший локальные разрушения и все такое. Крутая она баба, конечно, повезло Сакуре с сородичем, — голос Карин потеплел; она с момента знакомства с теткой Сакуры прониклась к ней так, что даже не верилось, что она способна на такой уровень уважения. — Так что все путем, братец.  — Она ничего про меня не говорила? — настороженно уточнил он; создавать проблем для Цунаде он хотел меньше всего, слишком многим и так был ей обязан.  — Ну, пару раз назвала тебя по имени, кажется, еще сказала, что ты балбес, еще, кажется, шлепнула себя ладошкой по лицу, но на этом, вроде, все, — Карин вспоминала, глядя в потолок, и щурилась; вдруг быстро отвернулась обратно к комоду и выудила из верхнего ящика свои очки, водрузив их на переносицу. — Не слышу слов благодарности, или я не заслужила?  — Я тебя обожаю, — искренне произнес он, откидываясь назад на постель. — Что дальше? Карин аж зарделась от удовольствия и, менторским жестом поправив очки, продолжила:  — Пиздец номер два — Ино и Сай. Если честно, тут проблема вообще раздута, и не понимаю, чего ты напрягаешься — все живы же остались.  — Но тем не менее, она его чуть не убила.  — Ну захотелось девочке любви невъебенной, вот и сдурила. Дура, потому что. Блондинка. Может, Сай и любит блондинок, потому что дуры? Ни одной умной не припомню.  — А Цунаде? — поддел он, и Карин заметно ощерилась:  — Не смей ее ставить в один ряд с поебашками Сая! Она — совсем другая. Да и если по теме — они круги друг вокруг друга нарезают, как две дебильные кисы, вроде и жопы понюхать охото, а вроде и усы пугают и шерсть дыбится. Я бы на месте Сая уже давно бы разложила ее где-нибудь, и вообще этой проблемы бы не было. Наруто приоткрыл один глаз и с неудовольствием посмотрел на Карин; он все еще не мог смириться, что она так спокойно говорит о таких интимных вещах. Еще и между оборотнем и вампиром, что совсем дикость. Узкая ладонь, скользнувшая в его собственные штаны прошлой ночью, тоже была дикостью.  — Когда ты стала такой одержимой? У тебя этот… секс через слово.  — Дело не в самом сексе, братец, — Карин склонила голову набок и как-то задумчиво прикусила губу, внимательно глядя на него. — Дело в откровенности. Мир был бы охуенным местом, если бы люди просто не лицемерили. Ну хотите трахаться — трахайтесь, боже, кто вам не дает-то? Сакура вон, тоже сначала озверела, когда про нас с Суйгецу узнала — и ничего же? Перебесилась, извинилась. И ты — тоже, принял же мой выбор? Ну?  — Ну, принял, — с неохотой отозвался он. Я тоже хочу запомнить.  — И Вселенная не схлопнулась, и материки не сдвинулись, даже Луна не треснула пополам. Просто я с тем, с кем мне хорошо. Мы никому не мешаем! Просто… — он еще никогда не видел Карин такой… возвышенной, что ли, как сейчас, когда она говорила про сумасшедшего вампира. — Он… классный. И красивый. И одержим мной, буквально — мне кажется, еще немного, и молиться мне начнет. И тут вообще не о похоти, понимаешь? Тут нечто другое, гораздо… масштабнее, чем я могу объяснить.  — Ты точно не стала такой же безумной, как он?  — Просто с ним мне не нужно себя сдерживать, — она пожала плечами, — с ним я — настоящая.  — А, то есть до этого ты себя сдерживала? — Наруто едва не расхохотался. Сдержанная Карин, черт, это же оксюморон.  — В какой-то степени да, — казалось, что она задумалась. — Это как… освобождение, что ли. Когда рядом с тобой тот, кто нужен — ты чувствуешь себя гармонично. И дело не в остоебенивших половинках, а именно в цельности — да, у него не все в порядке с головой, ну и что? Так же — Сай. Он блядун не потому, что хочет все пёзды в мире перепробовать, оно так-то все у всех одинаковое, ничего нового он там не найдет. Дело в самом человеке. Он потерян и ищет то, что позволит ему быть настоящим. Искренним, прежде всего, с самим собой. Наруто поймал себя на том, что снова сидит в кровати и внимательно смотрит на девицу, подозрительно сильно похожую на его Карин, но явно ей не являющуюся.  — Когда ты стала так хорошо разбираться в людях?  — А я всегда в них хорошо разбиралась, — парировала она. — Просто я была заложником собственного образа, типа, я же вся такая нахальная, похуистичная и вообще. Вот именно об этом я и говорю — достаточно просто быть искренним с самим собой, не прикрываться какими-то правилами и прочей мишурой. Я счастлива, Наруто. Счастлива с Суйгецу. Если через месяц, неделю, год, неважно — я пойму, что больше не счастлива, я просто уйду, и буду счастлива без него, но сейчас, в данный момент — почему я должна отказывать себе в удовольствии только потому, что он — сумасшедший вампир?  — Потому что он — сумасшедший вампир? — деликатно попробовал он подвести ее к той мысли, что не давала ему покоя. Меня никогда никто не хотел.  — Пошла-ка я к Саю, — почти обиженно буркнула она, направившись к двери.  — Ты хоть штаны-то надень! — напомнил он, и сестра чертыхнулась, вернувшись к комоду. — А как же третий пиздец? Карин? — Надев какие-то шорты, кажется, первые, она гордо выпорхнула за дверь, сверкая полуголой задницей. Трусы нормальные и то больше бы прикрыли, но это же была Карин. Он уже устал удивляться и смущаться ее выбором одежды. Дверь приоткрылась, и Карин, засунув голову в проем, заявила:  — А третий пиздец решится сам собой. Сегодня ночью сходка будет в Гриффит-парке, так что тебе, как вожаку нашей стаи, стоит там быть. И не переживай — я никому не скажу, что отказалась от тебя, — она игриво подмигнула и снова скрылась за дверью. И все же, ее слова что-то задели в его душе. Гармония, примирение с собой, искренность — все это он пытался обрести среди гор Тибета, и он был уверен, что ему удалось, до недавнего времени. Столько лет он не срывался, даже на частичное превращение, укрощая истинную свою форму — жестокость и раж, в который он впадал, выпуская когти своей сущности, демона, пугали его самого. И он мог искренне себе в этом признаться. Как ему перестать бояться, если он перестает видеть границу добра и зла, может причинить вред самому дорогому, что у него есть в жизни? Неужели это и есть — он настоящий? Тогда он точно никогда не обретет гармонию. Мириться с этой… мерзостью внутри себя в его планы не входило. А Карин не понять, она пока еще ребенок, и мир для нее прост и понятен, он и сам приложил к этому руку, ограждая ее от любых, даже несерьезных проблем. Кажется, он смог уснуть. Ему что-то снилось, он пытался ухватить образы, смутные и туманные, связанные с Карин, со всем, что она говорила ему; мелькали лица. Снятые очки, приоткрытый рот; запах опасности, чего-то острого, металла, похоти, нестерпимый жар в висках, в паху; губы раз за разом повторяли, повторяли, повторяли, а он пытался услышать, унять сердцебиение, избавиться от жара; и в самое ухо: Я не ребенок. Его подорвало с кровати; он быстро вышел из комнаты, как был, босиком, направляясь по памяти в ту сторону дома, где обитали вампиры, пытаясь вспомнить, какими коридорами упырь вел его к комнате Хинаты. Мозг еще не отошел ото сна, голова болезненно загудела, но мысли лихорадочно следовали одна за другой, как образы из сна, уже утерянные, но стоящие нечеткой пеленой перед глазами. Вот кто может понять его. Хината сможет понять, потому что сама стоит перед такой же дилеммой — своими глазами видел, какая разрушительная мощь таится в хрупком теле, какие чудовищные силы разрывают ее изнутри, и ему было нетрудно представить, что она сдерживает себя не меньше него. В конце концов, просто поговорить. Поделиться с тем, кто точно поймет — пока у него есть такая возможность, тут Карин права, надо воспользоваться этим. Возможно, через неделю или месяц они опять будут непримиримыми врагами, вампирами и оборотнями, хоть и верилось в это слабо — он уже никогда не сможет смотреть на них, как на создания тьмы, как на проклятых: слишком многих он узнал, слишком глубоко увидел, что разница между ними — проведенная мелом черта по асфальту. Ее смоет первый же дождь. Он остановился перед дверью, не будучи полностью уверенным, что это та самая комната — все было, как в мутной белой дымке. Казалось бы, проверить просто — достаточно постучаться, но плечи онемели, руки висели плетьми вдоль тела, и он физически не мог поднять их. Вдруг — та? Как объяснить Хинате причину своего внезапного визита, еще и в комнату? Правильнее было написать ей. Он достал телефон, быстро нашел их переписку; слишком остро вспомнил смятение, стыд, свое позорное бегство, все то, что предшествовало последнему сообщению от нее. Смотрел на расплывающиеся перед глазами буквы, неглубоко, рвано задышав. Наверное, Карин права сильно больше, чем сама думает. Наверное, он врет себе. Наверное, он не хочет говорить с ней. Прямо перед его глазами всплыло новое облачко с сообщением: «Ты зайдешь?» Он дернул дверь на себя, не глядя по сторонам, с тихим щелчком закрыл ее за собой. В голове — пусто. В теле — страх, бегущий по венам вместо крови. В душе — раздрай и хаос, тот самый, что всегда предшествует… непоправимому. К списку пиздеца прибавился еще один пункт. Он сам. У Хинаты были бледные-бледные губы, почти сливающиеся цветом с кожей, молочно-белая шея и изящные, маленькие кисти рук с матово-черными ногтями, сжимающие телефон, покоящийся на тяжелом бархате темного платья. Она тоже не переодевалась. На лифе спереди были бурые потеки, сухие и намертво впаянные в ткань, и их природа не вызывала вопросов. Наруто не знал, что сказать ей; она тоже молчала, чуть склонив голову набок, изучающе рассматривая его сквозь непроницаемые стекла очков, и вся сцена походила на сюрреалистичный бред: его вид настолько не соответствовал обстановке ее комнаты, похожей на королевские покои из какого-то фильма, ей самой, изысканной и холодной, в старомодном тяжелом платье, что стало душно, захотелось распахнуть окна, впустить сюда холод ночной улицы. Она встала, отложив телефон в сторону, и нерешительно потянулась к очкам, отчего-то замешкав и как-то странно, коротко скривив губы. Бледные-бледные, сливающиеся цветом с кожей. Кажется, она уже поняла то, что он сам понять не успел.  — И какой из ваших законов мы сейчас нарушим? — тихо-тихо, на грани слышимости.  — Все, — честно выдохнул он. И решительно шагнул к ней. Она была сильно ниже, и он обхватил ее, подтягивая выше к себе; ее пальцы впились в плечи, губы — в губы; во рту ощущался привкус металла, но это меньшее, что заботило, когда она ногтями провела вверх, к шее, вызывая бешеную дрожь и толпу мурашек по спине. Он тяжело выдохнул ей в рот; она тут же отстранилась, уже без сомнений срывая с лица очки — пронзительный взгляд лиловых глаз, густо обрамленных черными-черными ресницами, пронзил его насквозь, взорвав разум, уничтожив то, что от него еще оставалось где-то на задворках.  — Дверь, — сорвано прошептала она, и он с трудом нашел в себе силы отпустить ее; она подошла к двери, простерла руку — кровавый отсвет в ее ладони полыхнул и рассеялся. Чтобы она тут же, с коротким хрипом, оказалась прижата к этой самой двери щекой и грудью; Наруто не мог сопротивляться вспыхнувшей в нем злости, рвущей изнутри горло и снаружи — шнуровку ее платья, перетягивая ее плоть тканью до хруста, пока в его кулаке лопался толстый шнур, навсегда уничтожая искусно вышитый узор, трещал шелк и бархат, а она сама — неглубоко, испуганно дышала. Или не испуганно. Ее руки неловко вывернулись, пытаясь шарить по его телу, хватаясь за майку и притягивая ближе к себе, как будто это могло помочь избавить ее от злоебучего платья, так туго стягивающего ее тело. Выкрутившись из его хватки, она посмотрела на него снизу-вверх пьяными глазами, приоткрыв губы, обнажая бледно-красную мякоть рта, в который он тут же залез сначала пальцами, открывая шире, потом языком — ее язык на контрасте с кожей был теплым, почти горячим, но осторожным, и эта осторожность на мгновение отрезвила, будто напомнив, что нельзя пораниться об ее острые клыки, ведь тогда… Бешеная тварь внутри него оскалилась. Бесстыдно прижалась к нему, сдернув надорванный лиф вниз, обнажая грудь — он застыл, не веря, что это происходит. Тяжелая, мягкая, с темными ореолами — он обнял Хинату, разрывая корсаж до конца, дергая на себя, почти ломая хрупкие ребра, и она с силой вцепилась в его волосы, оттягивая голову назад, жадно припав губами к шее, выстилая поцелуями дорожку от подбородка до кадыка, вниз, к ключицам — он четко чувствовал каждое холодное прикосновение к коже, и это только хуже делало. Все в нем бунтовало. Это противоестественно. Это надо убить. Но медленно. Хината оттолкнула его. И под его бешеным, потерянным взглядом спустила с плеч рукава, и не сдерживаемое корсажем платье упало на пол кучей ненужного, бесполезного тряпья, через которую она решительно перешагнула — к нему. Ее тело было мягким, все целиком — и тяжелая, почти похабная по размерам грудь, и живот, плавным изгибом переходящий в скрытый плотным шелком лобок, и талия, и бедра; он трогал ее, и пальцы сминали сочную плоть, раззадоривая голод, к еде отношения не имеющий. Хотелось, чтобы она закричала. Лучше от боли. Демон в груди скалился, пасть сочилась слюной от предвкушения. Пальцы сильно сдавили талию, так, что кожа скрипнула о кожу. Она молчала. Стянула с него майку через голову, посмев на несколько секунд скрыть от него вид ее голого тела, чем вызвала злой рык, рвущийся из глубины легких; за руку потащил ее вниз, на пол, подмяв под себя, прикусывая бледную холодную шею, держа ее так, будто она собиралась сбежать, сжав кисти ее рук перед грудью, свободной рукой сдернув с себя штаны и без церемоний рванув на ней белье, тут же оставившее на мягкой белой плоти бедер глубокие темные следы. Она молчала. Внутри него билось и выло. Елозила под ним, пытаясь шире развести ноги, но он не мог ждать больше; он не понимал, куда направить себя, привстав с нее и пальцами грубо нащупав вход в ее тело, войдя ими внутрь; она резко, коротко дернулась, и он сильнее сжал ее запястья, тут же ощутив, как стало влажно между ее ног. По этой влаге член входил неохотно, трудно, мучительно медленно и неглубоко, но он уже ощущал, как его давит и стискивает, не пускает дальше, и от этого давления в глазах мутнело. Слишком много острого, пьянящего удовольствия. Она молчала. И когда он отстранился и, наконец, по уже намеченному пути толкнулся глубже, она сдавлено взвизгнула, задергавшись, пытаясь отползти и сдвинуть ноги, и он, тяжело, хрипло ахнув, вцепился почему-то окровавленными пальцами в ее шею, задрав ее запястья ей за голову, не давая отстраниться и пытаясь хоть немного удобнее упереться дрожащими коленями в пол, не наваливаясь — не хотел упустить из виду грудь, мягко качающуюся взад-вперед от каждого его толчка вглубь вожделенного тела. Удовольствие было на грани помутнения рассудка: не имело даже близко ничего общего с редкими актами стыдного самоудовлетворения, и он так не хотел, чтобы это упоительное ощущение когда-либо прекращалось; подстегиваемый злостью, клокотавшей в груди, управляемый демоном, жаждущим упоения ее болью, он двигался резче, на мгновение застывая, оказываясь почти полностью внутри, где шелковая мягкость туго сужалась, и только он прошелся взглядом по собственным пальцам, сжимающим бледное, дергающееся в его хватке горло, как все схлынуло под натиском ужаса. Он замер, осторожно, один за одним разжимая окровавленные пальцы; ощутив его страх, демон пытался перебить его остервенелой радостью, но рассудок взял верх. Хината зажмурилась, из-под ресниц безостановочно текли слезы, а грудь мелко взымалась из-за рваного, судорожного дыхания.  — Хината… Она вздрогнула и приоткрыла глаза, посмотрев прямо на него; освобожденные руки тут же скользнули по его груди, холодно и нежно, совсем не так, как должны были, и она, нахмурившись, привстала, не пытаясь больше освободиться и отползти, потянувшись к нему:  — Поцелуй меня. Чудовище в груди тут же насторожилось, разом теряя весь злобный азарт; он аккуратно опустился на локти, коснувшись ее губами, позволяя ей целовать его столько, сколько она пожелает; она не закрывала заплаканных глаз, не двигалась, только запустила пальцы в его волосы, с какой-то немыслимой нежностью прижимая его лицо к своему, и шепотом:  — Мы научимся. Обязательно научимся. И медленно двинула бедрами навстречу. Демон, бушевавший внутри него, озадаченно дрогнул, не понимая, что происходит, но волна удовольствия от ее движения прошила тело, заставив Наруто снова затрястись, уже плавно, несильно толкаясь в такт заданному ей ритму, и больше не было ярости и злобного триумфа власти над ней. Осталось только сломленное, покорное ее воле чудовище, жаждущее, чтобы она больше не плакала.