Маскарад Вампиров: Противостояние.

Хината ощутила на себе заинтересованные взгляды еще на подходе к дому; разведав обстановку, причину нашла легко: те, кто курил на улице, были одеты очень нарядно, и ее брючки с водолазкой казались чужеродными в царящей торжественной атмосфере. Саске более соответствовал обстановке, в своей классической рубашке и черных брюках, так что основное неудовольствие вызывала именно она. Она не видела ни одного знакомого лица; Элизиум ударил по нервам, когда они приблизились к большому фонтану перед центральным входом, и Хината коротко сжала рукав Саске, боковым зрением заметив кивок: он тоже понял. У Джованни была сходка семьи. Значит, Бруно был тут — не очень хорошо, но она и не рассчитывала, что им повезет. Представитель Джованни в Лос-Анжелесе, Бруно был по меркам Камарильи слишком несдержанным и эмоциональным, как и полагалось итальянцу, и несмотря на то перемирие, что было заключено между их кланом и Камарильей, он зачастую позволял себе некорректные высказывания об управлении сектой в целом и о ее членах в частности. Хината отлично помнила, как впервые встретилась с ним — год или два назад, и он с характерным акцентом практически отчитал Ля Круа за то, что у них позволительно обращать детей; Хината, как и князь, с трудом сдержалась, чтобы не преподать кучерявому смуглому засранцу урок хороших манер: она — потому что слышать слово «ребенок» для нее было жестоким напоминанием о непрожитой жизни, а Ля Круа… А Ля Круа просто не любил, когда его статус подвергался нападкам, еще и при посторонних, коей являлась на тот момент Хината. Еще и это двуличие — да, у Джованни не обращали детей. Зато у них практиковались близкородственные браки между смертными представителями семьи, без оглядки на согласие или отказ, а также все — это нужно подчеркнуть — все смертные, едва достигали совершеннолетия, становились упырями у будущих Сиров. Хината уже не помнила, от кого слышала, что Объятие от Джованни переживает не каждый — их укус приносит жертве чудовищную боль, настолько мучительную, что та нередко умирает прежде, чем стать вампиром. Может, это и не было правдой, но в мозгу Хинаты засело плотно: стоило вспомнить собственное Обращение, как холодок шел вдоль спины, так хорошо она помнила каждую секунду, когда отец отнимал у нее жизнь и вливал проклятие в вены. В любом случае, боевые дисциплины запрещены; Хината осторожно использовала Прорицание, пытаясь понять, как много гостей в доме, но увы — у нее оно было развито слабо, а Саске вообще не владел им, так что приходилось довольствоваться малым — вампиры в нескольких метрах от нее не были особо могущественными, а их аура была характерной для Джованни: как будто в пятнах, как на мятых яблоках. Если будет достоверно подтверждена их связь с Некромантией, то тогда это обретет под собой логичную основу. Саске отвел от них внимание, глаза на мгновение сверкнули красным — и они вошли в дом, осматриваясь аккуратно, чтобы их интерес не был заметен. Внутри людей было сильно больше — человек двадцать, включая охрану и упырей, пресмыкающихся перед членами семьи, расшаркиваясь с подносами и угощением; было много еды для смертных представителей клана, на фоне играл рояль, и Хината невольно посмотрела в ту сторону, зачарованная красивой музыкой. Девушку за роялем она узнала: та блондинка, что была за столиком Джованни на собрании у Ля Круа. Птенец. Хината мягко отпустила Саске, тут же заговорившего с каким-то нервным смертным, все время испуганно озиравшимся, и, игнорируя мучительные ощущения при ходьбе, заставила себя медленным шагом приблизиться на достаточное расстояние, чтобы Прорицанием ощупать ауру девушки. Разумеется, перед этим она еще раз огляделась в поисках Бруно, но его нигде не было видно, а остальные вампиры вряд ли могли знать ее в лицо, так что она была почти инкогнито здесь, что давало чуть большую свободу действий. Играла она умело и с чувством; Хинату почему-то тянуло к ней, она будто выделялась на фоне остальных, и едва Прорицание коснулось девушки, как Хината озадаченно нахмурилась, нервно поправив очки — аура была другая. Более насыщенная, чем у остальных Джованни, и не слабая — если она и Птенец, то сильный, как в свое время была Хината. Не настолько, но все же — на порядок сильнее любого другого Новообращенного. И аура сияла чистотой, что тоже не могло остаться незамеченным — никаких подпекшихся, гнилостных пятен. Она точно Джованни? Хината завороженно смотрела, как изящные пальцы скользят по белым и черным клавишам, извлекая волшебные звуки, едва слышно клацая по полированной поверхности кончиками грязно-розовых матовых ногтей. Ино бы убила за название этого лака, способного полностью перекрыть естественный черный цвет ногтей, характерный для вампиров. Она не могла понять, что вызывает в ней смутное беспокойство и при этом — непреодолимое желание блуждать взглядом по узкой спине, по темно-золотым прядям волос, следить за этими пальцами, извлекающими из рояля нежные, волнующие звуки. У нее были узкие запястья, и тонкие руки, и вся она казалась как будто сотканной из воздуха — вот почему, оказывается, Хината запомнила ее, увидев лишь один раз мельком: девушка была фантастически красива. При этом флера чувственного эротизма, следующего за каждым тореадором, она не ощущала; скорее, это было что-то из невинного восхищения, почти поклонения, как священный трепет перед ликами прекрасных святых. Но да, скорее всего, это что-то из… Хината замерла, посмотрев на свой силуэт, отражающийся от поверхности рояля — она была в черном, ее было смутно, но видно, на белоснежной поверхности, и рефлекторно перевела взгляд, чтобы увидеть лицо, хотя бы размыто, хотя бы в отражении, убедиться, что она действительно так красива, как ей показалось; очки мешали, и Хината моргнула, приглядываясь. И еще раз. И еще. На поверхности рояля отражались блики люстры; движение упырей в черных ливреях по залу; стоящие рядом искусственные цветы в напольной вазе; даже тень от нотной тетради позволяла увидеть наличие на обложке каких-то узоров. Отражалось все, кроме играющей на нем девушки. Хината отпрянула. Саске отошел с того места, где она оставила его с нервным мужчиной, но горло парализовала такая паника, что и мысли не возникло оглядеться и найти его. Она хотела выйти. Ей нужно было пространство, уединение; нужно было время, чтобы лихорадочная истеричная дрожь во внутренностях отступила, и боль в теле отступила, отошла на второй план под натиском осознания. Девушка не Джованни. Она — ласомбра. Этого просто не может быть. Ласомбра — единственные вампиры, которые, по легенде, были прокляты за свое тщеславие и кич красотой и изяществом, наказанные так, чтобы никогда не видеть своих собственных прекрасных лиц. Правдива легенда или нет, факт оставался фактом — ласомбры не отражались ни в зеркале, ни в воде, никак вообще, и не отбрасывали тени. Как будто их просто… не было. Даже одежда не могла отразиться, пока была на теле ласомбра. Сомнений быть не могло, несмотря на мечущуюся логику, утверждавшую, что тут не может, просто не может быть ласомбры. Эти вампиры — правящая верхушка Шабаша, и значит, Джованни имеют с ними какие-то отношения. А это невозможно — они же сами сменили вооруженный нейтралитет с Камарильей на союз. Они были инициаторами. Каин Всемогущий. Камарилья уже отравлена Шабашем — сама распростерла объятия для Джованни, поверив в их искреннее желание стать частью секты. Если до этого ей казалось, что Камарилья бросила ее на произвол судьбы, слишком увлекшись своими внутренними интригами, то теперь даже не знала, что чувствовать. Хината прижалась спиной к стене, по старой привычке прижав руку к груди, пытаясь унять отсутствующее сердцебиение; черт, это просто немыслимо. Она никогда раньше не встречала ласомбра, только слышала о них, и это пугало еще больше. Кажется, их дисциплины были схожи с вентру, но в какой мере — не знала. И как вести себя, тоже не знала. Вообще, кажется, она больше ничего не знала, кроме слов Суйгецу, что начинается новая партия, и противник сильнее, чем был раньше — хоть она так и не поняла, о ком шла речь, кого подразумевал Суйгецу под противниками вообще. Пока что складывалось впечатление, что они сами себе — самые настоящие противники, потому что наворотить за этот недолгий союз успели все. Саске напоил Сакуру своей кровью, уже дважды; Ино лишилась человечности и слишком медленно ее восстанавливала; Суйгецу вступил в отношения с Карин… Свои собственные поступки тоже вызывали множество вопросов. Недалеко она ушла от малкавиана, мда…  — Госпожа? Хината дернулась, через темные стекла очков в полумраке коридора, куда она заскочила, чтобы отдышаться, пытаясь разглядеть лицо упыря в ливрее. Мужчина не казался растерянным, у него не было подноса, и он, казалось, никуда не спешил, как будто уже достиг цели.  — Позвольте проводить вас, — обратился он; Хината отрицательно качнула головой:  — Благодарю, я не заблудилась.  — Я знаю. Господин велел проводить вас к нему, как почетную гостью. В ней все упало. Бруно знал, что она здесь. Надо срочно придумать, что она забыла в его доме и как попала сюда. Но самое важное — нельзя терять лицо. Она кивнула, не приняв руку упыря, предложенную с учтивым поклоном, и пошла за ним следом, перебарывая подкатывающую тошноту от боли между ног; каждый шаг — как будто в нее вставляли раскаленную пику, пронзая внутренности до ребер, настолько мучительно ныло, удваиваясь по ощущениям от адреналина и беспокойства. Мысленно порадовалась, что этот особняк в разы меньше, чем их собственный, и когда упырь остановился у дальнего кабинета на втором этаже, где не была слышна музыка из основного зала, глубоко, медленно вздохнула, чтобы подготовиться. Упырь открыл дверь, пропуская ее. Хината едва не задохнулась от крика, рвущегося из груди, но с силой стиснула зубы, напрягаясь каждой клеточкой тела, потому что такое ее разум не мог принять даже в виде ночного кошмара, не то что реальности. За дверью пол был из кожи. Из человеческой кожи, кусками плотно пришитой друг к другу, пересекаясь разномастными татуировками, хлюпнувшей, когда она наступила на нее — мягко подалась под подошвой, как ковер, дрожа, как желе, вокруг ее сапога.  — Не надо применять Тауматургию, юный Каинит, — низкий, грудной голос едва не разорвал ей перепонки, больно ударив по обострившимся инстинктам, — я вижу, твое лицо не столь безжизненно, а нервы не настолько окоченели, чтобы не могли выразить шок. Геенна побери ее неосторожность. Хината в ужасе зажала рот ладонью, когда ее глаза устремились на украшенные живыми лоскутами человеческого тела стены, на подобие гобеленов, рядом с подсвечниками в виде маленьких рук — костей рук, и не было ни одного сомнения, что это — действительно кости маленьких детских рук. Спиной к ней стояло нечто — высокое, с шипованной короной на голове, в красном одеянии, с торчащими шипами обломками костей из спины, продирающее страхом до самых потаенных глубин мозга, до первобытной человеческой паники.  — Я пригласил тебя на беседу, и не желаю причинить вреда. Он повернулся к ней, медленно, как будто давая рассмотреть себя; первый шок прошел, Хината изо всех сил пыталась найти глазами хоть что-то, не кричащее о человеческих муках тех, кого сделали предметом бесчеловечного декора, и остановилась на лице — вытянутом, с толстыми губами, пронзительными красными глазами и страшной конструкцией, в которую был превращен череп, создавая костяной коронообразный нарост с мелкими когтями на пиках, напоминающий формой гребень трицератопса, только скромнее.  — Андрей, — себе в ладонь прошептала она; он слегка кивнул, подтверждая ее догадку. Четким, выверенным движением он поднес свою руку с неестественно длинными пальцами к груди, поправляя широкий красный галстук, и коротко опустил голову в приветствии, простерев открытую ладонь в сторону единственного обычного человеческого кресла, находящегося в кабинете — все остальное было из плоти и костей. — Прошу, устраивайся поудобнее. Андрей без страха смотрел на нее, ожидая, когда она примет его предложение; Хината осталась стоять, не в силах заставить себя двигаться по живому полу, страдающему от каждого движения Изверга.  — Сострадание, — наконец, понимающе потянул он; внезапно плоть на полу по швам расползлась в стороны, обнажая для нее тропинку к стулу, измазанную в сукровице и гное.  — Что ты сделал с Шикамару? — наконец, выдавила она, так и не двинувшись с места; Андрей искривил толстые губы, пытаясь улыбнуться — на его сером, изуродованном лице смотрелось ужасно.  — Присаживайся. Я готов обсудить с тобой условия его освобождения. — Он прошел к своему креслу, больше напоминающему изломанного человека, вывернутого наизнанку, и когда сел, на подлокотнике возле его кисти распахнулись глаза. Это и был человек. Когда-то. Хината снова ощутила, как желудок отчаянно рвется наружу через рот. Это было слишком для нее. И вот в руках этого чудовища находится Шикамару. Мысль о носферату придала сил; Хината выпрямилась, решительно сжав кулаки и все же сделав несколько шагов по заляпанному телесными жидкостями полу, сев в предложенное кресло и сложив руки на коленях, забыв, что она не в юбке; от прикосновения промежности к обивке кресла ее скрутил острый взрыв боли — это как будто прочистило мозг, уничтожая эмоции, и Хината легко вернула себе бесстрастное выражение лица. Ей нужно все самообладание, которым она располагала.  — Итак, — начала она, и на лице Цимици промелькнуло что-то, похожее на уважение — если Изверг вообще был способен на какие-либо эмоции. — Какие твои условия?  — Твой подход мне импонирует, юный Каинит, — одобрительно оскалился он; страшно, что лицо этого чудовища через несколько минут начинало казаться отталкивающе-привлекательным. — О, что же это я? Прошу простить мои манеры, — он громко щелкнул пальцами три раза — Хината смогла увидеть, что у него по пять фаланг на каждом, что и делало их такими длинными. Дверь сбоку открылась, и Хината искренне подумала, что сейчас сойдет с ума; концентрация безумия была такая, будто она выпила парочку Первородных, скорее всего, малкавианов. Сначала ей встречается возможно-ласомбра, теперь вот… Можно ли считать расизмом невозможность различить между собой женщин-носферату?  — Ималия, — мурлыкнул Андрей, окончательно уничтожая последние сомнения в своей правоте, — уважь мою гостью.  — Я тебе не слуга, — зло пробурчала Ималия, но все же подошла к графину с черной, загустевшей кровью, налила это густое месиво в граненый стакан рядом и поставила перед Хинатой с такой силой, что часть крови выплеснулась на стол, тут же впитавшись в чавкнувшую кожу.  — Ее еще нужно учить манерам, — примирительным тоном произнес Андрей; Хината не могла оторвать от носферату взгляда, в конце концов, не сдержавшись:  — Как ты могла?  — Он обещал! — вдруг крикнула Ималия, растеряв остатки рассудка и ткнув в Андрея, с улыбкой наблюдающего за ней, пальцем. — Он обещал, что исправит это! — она схватилась за свое лицо, оттягивая то, что было вместо ее щек; из нескольких фурункулов прыснул гной. — Он обещал вернуть мне мое лицо, и если это для тебя не причина — то пошла ты нахуй!  — Твое лицо и при жизни не отличалось красотой, — Хината сдерживалась, чувствуя, как закипает бешенство в ней, но голос оставался холодным и бесстрастным, — так что обмен твоей некрасивой внешности на всех носферату, с кем ты делила кров столько лет — неравноценный.  — Замолчи, — одернул Андрей, стоило Ималии распахнуть рот для новых криков. — Она права. — Он встал и подошел к Ималии, оттащив ее за локоть подальше от Хинаты, и вдруг гибкие длинные пальцы обвились вокруг ее лица: — Ты никогда не была красивой. Но я сделаю тебя такой. С Ималией что-то происходило; Хината очень хотела отвернуться или закрыть глаза, но зрелище, как под воздействием Создания Плоти у Ималии вытягивается нижняя челюсть вперед, было настолько за гранью, что не смогла — оставалось только смотреть. Гнев внутри погас; у Ималии росли нижние зубы, утолщаясь и вытягиваясь, превращаясь практически в бивни, такие тяжелые, что она уже не могла закрыть рот; когда влажный звук был заглушен безумным воплем Ималии, Хината смогла зажмуриться, чувствуя, как кружится голова и безумно ломит в висках. Под веками застыло, как зубы Ималии протыкают глазные яблоки снизу, и густая глазная жидкость сочится по щекам и подбородку предавшей их носферату.  — Хватит, — сдавленно попросила она; из глаз потекли слезы, застревая в нижней части очков. Это было настолько отвратительно, что даже ее собственные пытки посредством Тауматургии рядом не валялись. Она причиняла боль нарочно, но без капли желания и только по необходимости, сама испытывая муки совести; Андрей откровенно наслаждался процессом, не зная, что такое сострадание, забыв это чувство, как будто его не существовало. — Не при мне, пожалуйста. Крики Ималии еще долго стояли у нее в ушах; она слышала шаги, сдавленные глухие рыдания, пытаясь избавиться от мысли, что у носферату, фактически, ее собственными зубами насквозь пробито лицо — что было страшно в Создании Плоти, так это то, что пожелай Андрей прорастить эти зубы сквозь ее голову, Ималия все равно бы выжила, и жила бы столько, сколько это было бы нужно Андрею. И пусть она предала их, пусть продала логово носферату Андрею за надежду вернуть себе человеческий облик — Хината все равно испытывала к ней жалость.  — Мы остановились на том, — когда стихли вопли Ималии где-то за дверью, Андрей продолжил, как ни в чем не бывало: — что я готов отдать Камарилье ее крыску, но взамен я хочу получить то, что нужно мне.  — Так Шикамару изначально был нужен тебе, как заложник? — Хината осторожно приоткрыла глаза, поправив очки так, чтобы незаметно вытереть слезы, и пока он отвлекся, другой рукой нажала через ткань штанов на кнопку быстрого набора на телефоне.  — Да, — просто подтвердил он. — Носферату — глаза и уши Камарильи. Я разворошил их логово, чтобы Камарилья ослепла и оглохла, но все же именно Шикамару почему-то особенно ценен… для тебя. Так что он лучше всего подходит для обмена.  — Для меня? — Хината не подала виду, что ее это заявление удивило; нервно сжав ладони на коленях, она уточнила: — но… при чем тут я?  — Все просто. — Андрей откинулся на спинку кресла, посмотрев прямо ей в глаза: — взамен Шикамару мне нужен твой маленький Учиха.  — Саске? — не поверила своим ушам. — Зачем он тебе?  — Сам по себе он мне не интересен, — она ощутила, как коротко завибрировал телефон, сигнализируя, что звонок принят. — Мне нужен его Сир. А выкурить Итачи из той норы, в которую он забился, возможно лишь его братом.  — Подожди, — она правда не понимала причины его действий, — если я правильно поняла, Элизиум — твой. Значит, ты понимаешь, что Саске тоже в доме — почему ты его просто не похитил, как было с Шикамару? Это правда звучало, как разговор с Цимици о похищении члена ее семьи?  — Если я похищу барона Санта-Моники — Камарилья посчитает это открытым нападением.  — Как будто твоего нападения на носферату недостаточно.  — Ты еще слаба в политических играх, Каинит, — Андрей разговаривал с ней почти нежно, как будто она — его Дитя, и он наставляет ее. — Носферату нужны Камарилье постольку-поскольку. Есть они — хорошо. Нет их — плохо, но не настолько, чтобы развязать войну с Шабашем уже в открытую — ведь пострадают их драгоценные люди. А вот похищение одного из иерархии — тут речь идет о деле чести. Я хочу, чтобы все прошло тихо, и тут нужна ты — ты отдаешь мне Учиху и говоришь своим, что он сбежал, как его брат. Тебе поверят. И нет проблем. Хината смотрела на Андрея с открытым ртом; он что, реально рассчитывал, что она способна сделать такой выбор? У него настолько нет понимания эмоций?  — В таком случае, — только бы не дрожал голос! — боюсь, это все не имело смысла. Ты, возможно, не знаешь, но официально Учиха Итачи признан мертвым.  — Официально, — повторил Андрей, как будто это он что-то ей доказывал. — Вот только его Сир, убитый несколько ночей назад, говорит об обратном.  — Сир? — Хината лихорадочно соображала. — Но… Сир Итачи — Ля Круа.  — Ля Круа? — у Андрея был грудной, резкий смех; он смеялся, задрав голову и широко открыв рот, задевая костяной короной шипы на своей спине. — Ля Круа — ничтожество. Неужели ты верила, что он мог создать Итачи?  — Он был Сиром Итачи, — повторила Хината; она точно знала, Саске говорил ей. Отчасти, это и послужило причиной того, что Саске после предательства Итачи не отправили в расход сразу, а всего лишь отлучили от Камарильи, сделав Каитиффом, пусть и ненадолго — он был всего через поколение связан с князем. Андрей посмотрел на нее с интересом; он не хмурился, наросты на лбу не давали ему возможности пользоваться мимикой так, как ей, но все же в его взгляде она прочла, что он искренне удивлен ее наивностью.  — Хината, — мягко, урча на границе слышимости, — Ля Круа не может быть Сиром Итачи хотя бы потому, что он вентру.  — Так Ля Круа… — начала она, но он перебил — первый раз за их разговор:  — Ты не поняла. Ля Круа — вентру, безусловно. Учиха Итачи — не вентру. Кажется, у нее потемнело перед глазами.  — И никогда Учихи не были вентру. Ни один из них. Первый из Учих был обращен в ласомбра еще четыреста лет назад — я лично присутствовал при этом. Я видел Обьятия Итачи и того, кто ему их подарил — он чистейший ласомбра шестнадцатого поколения. И тут Хината вспомнила, что все это слышит Саске.