Маскарад Вампиров: Противостояние.

В Голливуде моросил мелкий дождь. Сакура зябко поежилась, выходя из такси, и осмотрелась — знакомый переулок был через дорогу, зиял темным провалом между сияющих витрин закрытых на ночь магазинов. Собственный вид оставлял желать лучшего: взлохмаченная, в испачканной блузке и высоких сапогах, в шортах а-ля Карин, она меньше всего была готова к встрече с бароном Голливуда. Но выбирать не приходилось — неспособность сказать правду своим и Саске четко показала ей, что встреча должна пройти анонимно, хоть она слабо представляла, о чем ей говорить с Айзеком наедине — он позволил им с Саске беспрепятственно находиться на его территории, и на этом все их знакомство, фактически, закончилось. То, что они перекинулись парой слов в Башне Вентру, ничего для нее не значило — просто знак вежливости, не более. Витражная резная дверь в заплеванном переулке смотрелась чуждо; переступая тяжелыми платформами по изгрызенному асфальту, Сакура посмотрела в сторону канализационного люка. Прошла целая вечность с того момента, как она услышала оттуда крики о помощи; будто сто лет назад они с Саске спустились в коллектор, отбиваясь от полчищ кишащих там чудовищ, почти убивших Саске. Всего месяц назад ее жизнь была размеренной и спокойной, насколько это возможно для певицы с ее востребованностью — и всего несколько недель начисто выбелили прошлое из памяти, сделав его далеким и нереальным. Ее изменила встреча с вампирами. Встреча с Саске. Саму себя не узнавала: она творила такие вещи, которые не укладывались в голове, была в таких местах, что и подумать не могла; узнала мир Тьмы с новой, незнакомой стороны — он проник в нее, оставляя грязные отметины на душе и порождая сомнения. Это — лишь очередное испытание. Сакура нерешительно коснулась ручки двери, в последний момент попытавшись отдернуть руку, но у нее не получилось: пальцы до побелевших костяшек впились в латунь, принуждая открыть дверь на себя и шагнуть в густой мрак кабинета Айзека, слабо разгоняемом лишь светом настольной лампы. Она прищурилась, пытаясь разглядеть в темноте хоть что-то; лампа больше слепила, чем помогала. Всплыли неясные очертания стола и двух гостевых кресел, которые она помнила по прошлому разу, отблески света на витражах, мутно сверкающая позолота — при свете кабинет Айзека выглядел помпезно и роскошно; темнота нагнетала жути. Сакура наугад сделала несколько шагов к столу; что-то ее остановило. Тьма вокруг сгустилась, хватая ее за руки, но ей это, конечно, показалось — легкий тремор прошелся по предплечьям и груди; она судорожно вздохнула и тихо позвала:  — Айзек? В кресле за столом темнота была особенно насыщенной, лишенной цвета, черной до прорехи в пространстве — Сакура ничего не могла разглядеть. Тем сильнее ударило по перепонкам:  — Айзека здесь нет. — Низким, тихим. Незнакомым. Она напряглась, готовая защищаться; рефлексы обострились в ожидании нападения, но ничего не происходило; тень в кресле качнулась, и в ней, окруженные непроницаемой чернотой, медленно открылись две кроваво-красные точки — глаза. Они полыхали прямо из темноты, светясь и дурманя, пугая ее до самых потаенных глубин души, нагоняя необъяснимый ужас.  — Кто вы? — хрипло спросила она.  — Друг. Интуиция молчала. Наученная тем, что с намерениями вампиров все не так прозрачно, как с людьми и оборотнями, она себе не доверяла; страх, поселившийся в сердце, был гораздо надежнее остальных чувств.  — Зачем я здесь? Это вы меня позвали? Тень плавно качнулась вперед, приглашающим жестом указывая на кресла; Сакура, все еще не теряя бдительности, медленно подошла и села на то, что дальше от стола, так, чтобы было удобно в любой момент вскочить и не быть застигнутой врасплох. Кажется, ее жест вызвал усмешку на скрытом от нее лице — кроваво-красные радужки напротив уменьшились от прищура.  — Да. Я хочу предупредить об опасности, — голос был чуть приглушен руками у лица, — для того, кто дорог нам обоим. Ему было не нужно объяснять дальше; Сакура мгновенно поняла, о ком речь.  — Опасность какого рода? — слишком быстро спросила она, и тень напротив нее пододвинулась еще ближе; стали видны острые локти под темной тканью рубашки, опершиеся на столешницу, и свет лампы осветил бледные, с синеватыми прожилками, кисти рук со сплетенными между собой длинными пальцами. Крупные черные ногти были изящны, как у женщины — но все же и сами руки, и голос, что разговаривал с ней, не оставляли сомнений, что перед ней мужчина.  — Шабаш. Сакура завороженно уставилась на открывшиеся ее взгляду руки; что-то было неправильно. Скреблось на подкорке сознания, давая смутные подсказки, но она никак не могла их уловить; на правой руке, на безымянном пальце, красовалось массивное кольцо с красным камнем, на котором был выжжен иероглиф. Сакура сразу его узнала — японское кандзи означало «Алый», и очень четко описывало цвет глаз ее собеседника, все еще скрывающего в тени лицо. В тени. Сакура опустила взгляд на столешницу, поняв, что не давало ей покоя — расположенные так, что должны были отбрасывать крупную тень, руки, вопреки всем законам физики, никак не препятствовали свету. Тени не было. Не то чтобы она была обескуражена этим открытием. Столкнувшись с вампирами, Сакура настолько часто была удивлена и шокирована, что эти эмоции почти атрофировались — а то, что перед ней именно вампир, она не сомневалась ни секунды. Но такое нарушение логики для нее было… непривычным.  — Шабаш уже некоторое время представляет опасность для всех нас, — озвучила она очевидное, — это и послужило причиной для союза вампиров с нами.  — Так ты — одна из оборотней? — с легкой ноткой удивления спросил мужчина перед ней; он склонил голову набок, и на предплечье соскользнула длинная прядь темных, густых волос, обдавших ее насыщенным запахом мяты и свежести — необычное сочетание с пугающей, сильной аурой, невидимым ореолом обволакивающей вампира перед ней. — Интересно…  — Ничего интересного, — одернула она, сохраняя подчеркнуто вежливый тон.  — Привлечь Саске для союза с оборотнями показалось мне издевкой в духе Камарильи. — Сакура смотрела на волосы, мягко обтекающие руку; они тоже не отбрасывали тень. — Так что я думал, когда увидел тебя с ним в галерее, что ты — человек. Сакура тут же напряглась. Увидел ее с Саске? В галерее? В какой… Память услужливо подбросила ей образы с полотен, дискуссию на тему происхождения и вражды их видов, а после — ее откровение о своем прошлом. Но в той галерее они были одни, о чем она сразу же заявила.  — Да. Физически — да. Галерея принадлежит… принадлежала — мне. И там по-прежнему стоит защита на моей крови — я не мог слышать, о чем вы говорили, но я все видел.  — Я хочу знать, кто вы такой, — выпалила Сакура, ощутив, как от страха зашевелились волосы на затылке; она общалась с инкогнито достаточно долго, и он знал такое, чего не должен был знать — это не могло не напрягать. — Говорите сейчас, или я уйду. Она блефовала, они оба это понимали. Сакура не сможет уйти, как не смогла не приехать сюда — он обладал каким-то особым способом принуждения, против которого у нее не было защиты. И все же, несмотря на это, он опустил взгляд — огонь в глазах погас, она больше не видела их, зато темнота, густо окружавшая его, стала прозрачнее, призрачнее.  — Меня зовут Итачи, если это имя тебе о чем-то говорит, — тихо сказал он; она не шелохнулась. Впервые слышала, и кажется, это его будто расслабило, хотя он и так не казался напряженным — насколько можно было судить, ни разу не увидев его лица. — Я когда-то был одним из правящей верхушки Камарильи Лос-Анжелеса. Недолго, но достаточно, чтобы понять, как там все устроено — и что я не хочу быть частью этого безумия.  — Мы поэтому сейчас в кабинете Айзека? — уточнила она. — Потому что ты примкнул к Анархам?  — Нет, — мрак рассеивался медленно, но она уже могла видеть очертания молодого, аристократичного лица, и как двигались тонкие губы, когда он говорил: — я не принадлежу ни к одной из сект. Анархи помогают мне не ради моей безопасности, а чтобы насолить Камарилье — им нравится мысль, что преданный пес укусил своего хозяина. Ведь по иезуитским понятиям Камарильи, нельзя из нее уйти, не став отступником. На меня велась Кровавая Охота, продолжается до сих пор — в меньших масштабах. Из-за этого мне приходится скрываться, и потому я пригласил только тебя.  — А почему именно меня? — Сакура не выдержала прямого взгляда темных глаз, снова сосредоточившись на изучении его рук и отсутствии тени под ними.  — Я… не думаю, что Саске готов со мной встретиться, — туманно объяснил он, — Ино и Хината знают меня по искаженным рассказам Камарильи, и отказались бы слушать. А ты не отравлена Камарильской ложью, и с Саске ты близка, так что я сделал вывод, что лучше тебя мне никто не поможет защитить его. Его формулировки заставили сердце биться чаще. Близка. Как много можно вложить в это слово, и как мало оно отображало действительность — ведь она почти ничего не знала о Саске. Он для нее оставался незнакомцем даже после всего, что между ними было — но об этом никто не знал. Все ее знания касались его существования в качестве вампира, а о человеке — только то, что он любил помидоры и его обратил старший брат. Вот и все скудные крупицы его прошлого, которыми она располагала. Итачи внимательно наблюдал за ее реакцией. Сакура пристально посмотрела на него и застыла — темнота расступилась, не полностью, но достаточно, чтобы его лицо стало отчетливо видно. Он был безбожно красив. У него были тонкие черты лица, изящный нос, четко очерченные губы и глаза — невозможно черные, бездонные, густо обрамленные настолько длинными ресницами, что они путались в уголках глаз. Волосы темной волной спадали на одно плечо, небрежно прихваченные дешевой красной резинкой, переливаясь в неверном свете настольной лампы сияющими бликами, как на заломах шелка. И то, что ощущалось от него, пугающее и опасное, лишь удваивало впечатление от его внешности — от Итачи исходила такая греховная соблазнительность, что Сакуре стало сильно не по себе. А еще — она знала эти глаза. Ловила в таких же бездонно-черных радужках собственное отражение, пока своими губами передавала судорожное дыхание в чужие губы, жадно глотавшие воздух из ее легких. Саске. Был единственный человек, о котором он говорил с горечью, с тоской и обидой, которые было невозможно скрыть.  — Ты — старший брат Саске, — поняла она; в груди вспыхнула обида и гнев. Ей очень хотелось ошибиться. Но ошибки быть не могло.  — Да, — просто подтвердил он.  — Ты уже сломал ему жизнь, обратив, — на глазах закипели жгучие слезы: вот он. Воочию. Тот, из-за кого Саске, всей душой ненавидевший бытие вампира, был обречен влачить проклятое существование и питаться кровью, не имея возможности ощутить, как пахнет клятая помидорка. — С какой стати тебе теперь его защищать? Итачи опустил взгляд в стол; губы горько искривились в пародию на улыбку, но настолько вымученную, что радости там не было ни капли:  — Тогда я тоже хотел его защитить. Если бы я мог повернуть время вспять — я бы нашел способ избежать этого. Но я сам не знал всей правды, и был уверен, что только став вампиром, Саске будет в безопасности. Будет рядом со мной.  — Какой правды?  — Он не рассказывал тебе, что стало с нашими родителями? — вопросом на вопрос; Сакура сглотнула ставшую вязкой слюну и мотнула головой — скажи она сейчас еще хоть слово, голос предательски сорвется. — Когда Саске было пять, а мне — одиннадцать, на наш дом напали оборотни. Они узнали, что наша семья не одно поколение находится под защитой Камарильи, и вырезали всю нашу семью — на наших глазах. Сердце сжалось от ужаса. Пять лет. Одиннадцать. Совсем еще дети.  — Невозможно, — выпалила она, — оборотни никогда не нападают на вампиров, если те не пересекают…  — Я этого не знал. Сакура замолчала; Итачи нервно перебрал свои волосы пальцами, приглаживая, но больше — ничего. Только на лице, таком юном, резко проступил возраст — эту печать опыта, всегда лежащую на лице прошедшего через страдания человека, нельзя было спутать ни с чем. Она старила.  — Я тогда не имел представления о мире Тьмы, как и любой смертный. Так что когда Ля Круа, тактично выразив нам соболезнования о смерти наших папы и мамы, сказал, что белые волки, рвавшие родителей в клочья — оборотни, мне было непросто поверить. Но это было единственным правдоподобным объяснением, хоть и фантастическим — мне было одиннадцать. Я поверил, увидев в Ля Круа защитника, взрослого, искренне переживавшего за меня и брата. И когда узнал, что он — вампир, не сильно удивился. Он заботился о нас, растил, как своих — и внушал нам ненависть к оборотням, каждый раз напоминая, кто оставил нас сиротами. Саске был маленький, более податливый, и его жажда мести росла с каждым годом — когда мне исполнилось восемнадцать и пришло время принять Объятия, Саске горел желанием поскорее вырасти, тоже получить силу и истребить всех псин, причастных к убийству родителей. Голос Итачи изменился; все еще тихий, низкий и вкрадчивый, он звучал глухо. Пальцы правой руки с массивным кольцом продолжали терзать гладкие пряди волос.  — Мне очень жаль, — тихо прошептала Сакура, смаргивая слезы. — Я не знала.  — Мне тоже жаль, — у него на щеках заиграли желваки, точно так же, как у Саске, когда он злился. — Ля Круа первый раз обманул меня, когда сказал про оборотней — и я поверил. Но этого было мало — и он обманул снова, когда Обращал меня. Я помню все обрывками, помню боль и муку, помню умирание — проснувшись вампиром, когда новое мироощущение больно бьет по еще человеческому разуму, я не понял, что произошла подмена. Та связь, что образуется между Сиром и его Дитя, у меня не проявилась, но я не мог об этом знать — ведь Ля Круа и до Обращения был для меня важен и дорог. Я любил его, как приемного отца, кем он и являлся. Так что каждый раз, когда речь шла об узах крови, я был убежден, что это — оно. Пока случайно не встретил своего настоящего Сира. Я проходил Становление, будучи убежденным, что я — особенный вентру, способный доминировать над многими, что это мой дар, как говорил Ля Круа. А оказалось, — он горько хмыкнул, — что никакой я не особенный вентру. Я — обычный ласомбра, и для таких, как я — это мелочь.  — Ласомбра?  — Это — клан, сходный по дисциплинам с вентру. Но ласомбры — редкие гости Камарильи; старейшины ласомбр возглавляют Шабаш. Цимици и ласомбра вместе — плоть и кровь Шабаша, сплачивающие вокруг себя и Каитиффов из других кланов, и более дикие кланы, типа наглоперов и равносов, но вряд ли тебе это о чем-то говорит. Ласомбры имеют свои особенности, превосходящие возможности тех же вентру — мы можем управлять самой тьмой, — в подтверждение его словам его объял плотный черный кокон, возникший прямо из пустоты и полностью скрывший его, тут же рассеявшийся. — Тени и тьма — вот моя стихия. А еще — пятнадцать лет я не видел своего отражения в зеркале. Я забыл, как выглядит мое собственное лицо.  — Подожди, — прервала Сакура, широко распахнув глаза, — но, значит, это не ты обратил Саске? Итачи удивленно вскинул тонкие брови, дав волосам вырваться из нервной хватки длинных пальцев.  — Саске — вентру, — она лихорадочно вспоминала; вот, сегодня днем, после… секса с ним, она своими собственными глазами смотрела в глаза Саске через зеркало. Если отсутствие отражения — черта ласомбра, то он просто не может им быть. — Он отражается в зеркалах. Я уверена в этом.  — Конечно, — и тут Итачи впервые улыбнулся — по-настоящему. Может, и к лучшему, что он не помнит, как выглядит; история про Нарцисса, влюбленного в собственное отражение, перестала казаться сказкой. — Ты должна быть уверена в этом. Ты, он сам, все, кто рядом — все должны были верить, что он — вентру.  — Это ты внушил всем. Доминирование.  — Да. Но прежде всего я внушил это ему. Остальное он делает сам, не осознавая этого. У нее разболелась голова. Слишком много информации для одного мозга за один раз. Она и верила, и не верила ему — не понимала, что вообще теперь делать со всем этим.  — Саске не знает.  — Не знает, — повторил Итачи. Снова переплел пальцы, поставив локти на стол и мягко упершись подбородком о руки. — Но ему пора это узнать. Я поступил необдуманно и убил своего Сира. Настоящего Сира. Но Данзо — это только начало; я знаю, что Ля Круа хотел использовать меня и мои способности для своих грязных целей. И пусть он умеет учиться на своих ошибках, Саске все равно остается под его пристальным вниманием — он выжидает удобного момента. Пока что Саске ничего не угрожает со стороны князя, но Шабаш ищет меня, и кто знает, как скоро они решат, что лучший способ меня выманить — это захватить моего брата.  — Почему ты думаешь, что они пойдут на это? — Сакура сжала ладони в кулаки, до боли в пальцах.  — Связь Дитя-Сир. — Итачи посмотрел ей в глаза, изучая что-то, понятное только ему. — Я не испытал ее с Ля Круа, но понял с Саске. Мы с ним повязаны кровью дважды: первый раз, когда он родился, и второй — когда принял мои Объятия. Цимици думают, что он — моя единственная слабость, а значит — это будет их следующий шаг. Сакура честно старалась думать, перемалывая кашу в своих мыслях в что-то осознанное. Было очень трудно — и из-за нереальности происходящего, и из-за присутствия Итачи — у нее даже сидя подкашивались ноги от звука его голоса и пристального взгляда непроницаемых черных глаз.  — У тебя есть другие слабости? — зачем-то уточнила она. Итачи заколебался; как будто сомневался, стоит ли говорить.  — Да, — наконец, решительно выдал он. — У меня жена в положении. — Сакура чуть не поперхнулась воздухом. — Я тщательно скрываю ее — Цимици даже не догадываются о ее существовании.  — Зачем мне сказал?  — Чтобы ты поняла, — он мягко улыбнулся; улыбка была грустной. — Я сломал Саске жизнь, Обратив его. Но оказалось, что не-жизнь может приносить радость — я надеюсь, что Саске тоже однажды это поймет. И найдет в себе силы простить меня. И аура опасности, окружавшая Итачи, внезапно перестала так тяготить. Когда она села в такси, покорно дожидавшуюся ее на той стороне улицы, водитель равнодушно спросил:  — Куда?  — В особняк Граута, — глубоко уйдя в свои мысли, попросила она, откинувшись на спинку заднего сидения и позволив слезам беспрепятственно течь по щекам. Ей было очень больно — когда слышишь страшные истории по телевизору, создается некоторая дистанция, позволяющая не пропускать через себя. После разговора с Итачи она чувствовала, что ни о какой отстраненности не могло быть и речи; перед глазами рисовались два мальчика, напуганных и одиноких, оставшихся сиротами, обреченные на проклятие вампиризма уже тогда, в детстве — и вера в справедливость и милосердие Бога таяла, как льдинка под палящим весенним солнцем. Ее разум был настолько перегружен и истощен, что она даже не заметила, как водитель уверенно тронулся с места, не уточнив, где именно находится особняк некоего Граута, куда нужно ее отвезти.